Молния, и восторг, и гранит

Досталась – ни много ни мало – власть. Над смертными и бессмертными, землей и небом, подданными, их владыками... над миром. Безграничная, безраздельная, неоспоримая. ...склоняет голову Стикс – отныне и навеки. Гера с пронзительным визгом повисла бы на шее, расцеловала или вовсе бы расплакалась – не будь она царицей по праву, царицей с рождения. Поэтому она позволила себе гораздо больше: по обыкновению хмыкнуть, метнуть ядовитую улыбку в сторону двух божков – незадачливых старших Кронидов, хмуро крутящих в руках жребии-наказания, – гордо пройти по хвалам, текущим под ноги бурной горной рекой, чтобы занять почетное место рядом с мужем. Остальные не стесняются: толкутся вокруг, кричат, поздравляют, щедро плещут ликованием вперемешку с вином и нектаром. Сладость момента вспышкой молнии запечатлена в ясных глазах Зевса-Громовержца, Тучегонителя и Кроноборца, величайшего освободителя, первого среди первых, надежды матери и погибели – отца... Неприятная горечь сомнений появляется позже. Когда Гера в порыве великодушия раздала всем по насмешке (некоторым перепало аж две), а двери самых пышных покоев на Олимпе закрылись, скрывая божественную чету от нежелательных свидетелей, она посмотрела в лицо Зевсу – искренне, без вызывающей тени торжества и самодовольства. Будто понимала. – Тебя что-то тяготит, владыка? – Ты помнишь, что сказала Афина? – Она много говорила. Действительно много. Одно слово мойр – это уже немало. Этого оказалось достаточно, чтобы отец обезумел и начал бояться своих детей; этого может хватить, чтобы братья смогли забыть мелкие обиды... и начать следующую войну. Против самого ужасного врага: против друг друга. Дарованное солнце густым закатным янтарем играет в смоляных кудрях младшего Кронида, переваливается с пряди на прядь ленивыми бликами, посмеивается: «Про-иг-рал!» – Ты победил. Важнее этого нет ничего. Из-за стены, вторя богине, звенят чаши: «За победу!» Царица томно улыбается, ласкает цепким взглядом. Глаза так и лучатся: сначала – беспокойными отблесками полыхавшего недавно огня, остервенело пожиравшего все живое и неживое. Неожиданное и радостное осознание, что Титаномахия вообще-то закончена – и огонь унимается, сменяется теплым уютным светом, в котором нет-нет да и сверкнет олимпийское золото. Очередной трофей. – Обманул не я. Она удивленно вскинула брови, но тут же осеклась. Виновато закусила губу, заметив невеселую ухмылку Зевса. Возможно ли обмануть, когда выбор сделали за тебя? Вместо тебя? Когда в чаше остался один лишь гранит – величие и слава? Нужно только послушно протянуть руку за камнем, чтобы раздались восхищенно-благоговейные шепотки: «Соврал! Везунчик! Судьба!..» Гера, кажется, не расслышала до конца. Или не поверила – как и прочие. Обманул-обманулся... это ли сейчас важно?! Сверг тирана! Обошел обоих братьев! Младший повелевает старшими! Вот что важно. Владычица все щебетала о пирах и тронах, о том, что служанки в этот раз как на подбор – страшненькие и глупые, о ненависти и беспомощности Амфитриты и что хорошо бы ее навестить в ближайшее время, пока соленые волны окончательно не смыли с кожи зелень зависти. Потом резко стала серьезной и отрывисто выплюнула: – О заслугах каждого известно. Не заслугах – последствиях выбора. С которыми повезло не всем. – Ты должен был потребовать клятву, – настойчиво продолжила она, видя равнодушие мужа. – Хотя бы с Аида. С того, кто мог выбирать? Кто не хотел бы выбрать это?! Зевс медленно выдохнул. – Скорее я потребую клятву с тебя, Гера. Что ты никогда не станешь покушаться на мой трон. Она вспыхнула. Щеки покрылись возмущенным румянцем, глаза грозно сощурились, а губы предательски задрожали: все-таки истинному владычеству стоит подучиться. Процедила: – Он достоин Тартара. Не больше. – Не меньше. Гнев бессилия пополам с испугом легко читается на обычно надменно-царственном лице супруги. – Да что с тобой?! В самом деле – что? Сказать, что совесть замучила – самому себе солгать. Тоска по мрачному родственничку? – это вряд ли. Пресловутое опустошение после победы? – тоже нет. Здесь и вино, и нимфы... есть, чем пустоту заполнить. Не дают покоя витающие призраки подвохов и недомолвок, опасения, недоверие. Военные трофеи почище Геры. Расплодились после жеребьевки – не вытравить. Шастают по темным коридорам, забиваются в углы, рычат и скалятся злобной зверюгой. Никак своего часа ждут. Зевс рассеянно проводит рукой по выбившимся из сложной прически волосам жены, путаясь пальцами в локонах. Движения получаются ломаными и небрежными, и богиня обиженно ойкает. – Не бери в голову. Это говорит усталость. Возвращайся к празднующим, я скоро приду. Она застыла на пороге. Хотела добавить еще что-то, но замешкалась и передумала. Исчезла из покоев удивительно бесшумно. Или просто голос из прошлого звучит слишком громко? «…ставлю на смерть». «Неясно, кому чудовищ истреблять?» «Себя-то послушай. «Зевс с нами…» Сиди уже… Восторг». Страх выбрал, Восторг подчинился... Снова. Только выбор этот каждый раз странный – худший, нежеланный, точно навязанный чем-то или кем-то. Но важно, конечно же, совсем другое: пока брат играет жребиями правильно – пусть играет себе на здоровье. Вертлявый гранит норовит проскользнуть сквозь пальцы и чудом протиснуться в щель между гладкими каменными плитами и массивными дверями. Затем покатиться вниз, с горы, все дальше и дальше по крутому склону, пока не достигнет земли. Распороть рыхлую почву, обогнуть несколько раз своды мира теней, издевательски задорно звякнуть о хрупкий мост, перекинутый через мертвенно-ледяные воды Стикса, пересчитать тяжелые валуны на пути к полуразрушенному дворцу в кольце Флегетона – и упасть к ногам... Зевс крепче сжимает жребий, до рези в ладони, тусклыми каплями ихора высекая отметины на своей доле. В руке остается не камушек – раздавленные обломки. Серебристо-серая пыль величия и славы.