Буря

S'amor non è, che dunque è quel ch'io sento? Ma s'egli è amor, perdio, che cosa et quale? Francesco Petrarca

Весна 18** года застала меня в Лондоне. Эта пора там почти столь же хороша, как и в России. Есть какая-то неизъяснимая прелесть в бурном пробуждении природы от серого, монотонного сна. Тусклые дни оживают, наливаются цветом, кровь в жилах начинает бежать быстрее, и даже сам воздух пахнет иначе. Надо сказать, что погода в Англии непостоянна, и пусть с утра разогнавшее молочный туман солнце ласково пригревает, а на улицах появляются девочки с корзинками бледно-желтых примул, лиловых фиалок и голубых незабудок — тут же может зарядить дождь, всё ещё по-зимнему холодный; и так они будут сменять друг друга на протяжении всего дня. В один из таких дней я, по оплошности забыв зонт в гостинице, вымок под проливным дождём и зашёл обогреться в клуб моего давнего приятеля, князя Г. К несчастью, князь вот уже недели две кряду был сильно занят по службе, улаживая один чрезвычайно щепетильный инцидент в дипломатических кругах, и не появлялся в свете долее чем на пару часов. Однако мне повезло повстречать одного из его лондонских друзей, с которым Г. познакомил меня незадолго до того вечера. Мы отужинали вместе, распив бутылку превосходной мадеры, и расположились у камина, продолжая разговор. Беседовали мы, как водится, обо всём и ни о чём: хорош ли был вчера Кин в роли Шейлока, выиграет ли пари герцог Н., и кого на этой неделе удостоит вниманием ветреная мисс Х. В скором времени мне предстояла поездка в Ноттингемшир и, зная, что мой собеседник родом оттуда, я не преминул поинтересоваться достопримечательностями его родного графства. Барон посоветовал непременно осмотреть Раффордское аббатство и ноттингемский замок; я тут же вспомнил новый роман сэра Вальтера Скотта и славного разбойника, с чьим именем для меня отныне были неразрывно связаны те края. К моему удивлению, барон загадочно улыбнулся. — А знаете ли вы, милостивый государь, что могли бы сейчас беседовать с потомком этого самого разбойника? Если бы не игра случая, моя прапрапрапрабабка связала бы свою жизнь именно с ним. Я уговорил его поведать эту занимательную историю. Сказать по чести, мне она тогда показалась больше семейным преданием, нежели выдержкой из хроник. Впрочем, дорогой читатель, суди сам. В те достославные времена, когда король Ричард Львиное Сердце с переменным успехом сражался в Святой земле за гроб Господень и во славу Англии, в своем поместье Найтон жил сэр Эдвард, доблестный рыцарь и шериф Ноттингемский. Жена его скончалась родами, оставив безутешного вдовца с младенцем на руках. Сэр Эдвард души не чаял в своей единственной дочери, Мэриан, и растил её так, как растил бы наследника, обучая верховой езде, владению мечом и плаванию. Спохватился он только, когда дочь его подросла, к семнадцати годам из угловатого сорванца превратившись в истинную английскую розу. Сэр Эдвард был человеком справедливым, верным подданным короля, и жизнь свою вел в соответствии с этим. Неудивительно, что принц Джон, правивший страною в отсутствие брата, всё чаще оставался недоволен шерифом Ноттингема, а в один прекрасный день и вовсе заменил его своим человеком. Сэр Эдвард с грустью и болью в сердце смотрел на разорение и урон, повсеместно чинимые новым шерифом, но открыто выступить против него не решался. Мэриан же, воспитанная на рыцарских романах и подверженная романтизму, так свойственному юности, делала всё, что могла, дабы помочь бедным людям Ноттингемшира перенести выпавшие на их долю невзгоды. В ту пору из Святой земли вернулся сосед сэра Эдварда, молодой граф Хантингдон. Надо сказать, что еще в детстве он обручился с Мэриан по воле их отцов, однако, отправляясь с королем в Крестовый поход, освободил её от данного слова. Вернувшись, граф обнаружил, что имение его, как и имения соседей, пришло в некоторый упадок, а крестьяне изнывают от непосильных налогов и жестокости шерифа. Хантингдон был молод и горяч, к тому же больше привык к ратным подвигам, нежели к дворцовым интригам. Не прошло и нескольких дней, как он уже скрывался в лесу, будучи объявлен вне закона, а за его голову шериф назначил щедрую награду. Само собой разумеется, что Мэриан сразу же воспылала страстью к храброму рыцарю, который не побоялся в отличие от многих других выступить в защиту несчастных сервов, и к тому же был хорош собой. Что до графа, он отвечал ей чувствами не менее сильными и горько сожалел, что сам, своей волей, некогда расторг помолвку. Так прошло некоторое время. Влюбленные встречались чуть ли не каждый день, то под сенью деревьев в Шервуде, то в саду или же вовсе на ярмарке. Впрочем, главных слов никто из них сказать никак не решался, и все разговоры состояли в основном из сетований на судьбу Англии вообще и Ноттингема в частности, а также из обсуждения проказ, устраиваемых графом в отместку шерифу. Возможно, так бы всё и шло своим чередом до возвращения короля, если бы не произошел один несчастный случай. Мэриан, в отличие от графа, всегда вершила добрые дела под покровом ночи, надежно укрыв лицо за маской. Нежная и любящая дочь, она не хотела тревожить отца, кроме того считала — и не без оснований — что он воспротивится её эскападам, которые раз от раза становились всё опаснее. В одну из таких ночей Мэриан, решив раздобыть средства на благотворительность в казне самого шерифа, столкнулась с его помощником. Завязался бой; ей удалось ускользнуть, но в последний миг рыцарь, приняв Мэриан за юношу, распорол ей кинжалом левый бок. Истекая кровью, она с трудом добралась до поляны, где обычно встречалась с графом. На счастье, он ждал её там. С ужасом он подхватил на руки возлюбленную, сползшую из седла прямо к нему в объятия, и поспешил к знахарке. Той кое-как удалось остановить кровотечение, прикладывая к ране раскаленное железо и мох. Едва же Мэриан пришла в чувство, граф отвёз её домой, по дороге умоляя признаться во всём отцу и оставить столь рискованное и неподходящее леди занятие. Мэриан никак не соглашалась. Даже ослабев телом, она оставалась сильна духом, и настойчиво твердила, что будет делать для Англии всё, на что способна. При виде такого мужества граф, наконец, решился и открыл свои чувства. Счастливые влюбленные тут же сговорились венчаться тайно, как только здоровье Мэриан поправится, и скрываться до того времени, как король, вернувшись в Англию, восстановит графа в правах, а затем броситься к ногам сэра Эдварда... Тут, дорогой читатель, я позволю себе отвлечься и сказать несколько слов о помощнике шерифа, Гае Гисборне. Как видно будет из дальнейшего, во всей этой истории он сыграет не последнюю роль. Гисборну в ту пору было около тридцати лет. Плод союза англичанина и прелестной француженки, он не унаследовал от своих родителей ничего, кроме интересной внешности, гордого нрава и болезненного самолюбия. Доподлинно неизвестно, насколько страдало последнее оттого, что сэру Гаю приходилось подчиняться человеку, не столь благородному по рождению, как он сам. С другой стороны, должность его была не из последних, да и мечта о собственных владениях с каждым днем становилась всё ближе. Нельзя сказать, что сэра Гая чрезмерно волновала судьба Англии; он не стал бы участвовать в политическом заговоре своевольно, но и не возражал, исполняя поручения шерифа. Характер его отличался равнодушием к окружающим, холодностью и замкнутостью. Он был умён, но не более, к тому же, зачастую держал своё мнение при себе. Пожалуй, единственной его страстью, кою он не стеснялся выказывать открыто, являлась леди Мэриан. При ней в его взгляде появлялось оживление, за её словами и поступками он следил пристальнее всего, и даже улыбался он, просто и искренне, лишь в её присутствии. Мэриан также отличала его. Подобно многим молодым дамам, она мечтала наставить заблудшую, по её мнению, душу на путь истинный и в глубине сердца льстила себе мыслью, что сэр Гай, желая заслужить её одобрение, переменится к лучшему. Оттого вела она себя с ним просто и свободно, звала своим другом и спохватилась лишь, когда однажды он, схватив её за руки, начал говорить о своих чувствах и просить сделать его счастливейшим из людей, согласившись стать его женой. Мэриан, тогда уже питавшая склонность к Хантингдону, предложение это принять никак не могла, но и прямо отказать не решалась. Разговоры эти сделались чуть не обычаем, и сэр Гай становился настойчивее с каждым днём. И вот, когда леди Мэриан, сказавшись больной, — во что сэр Эдвард сразу же поверил, видя крайнюю её бледность и лихорадочный румянец, расцветший на щеках, — лежала в постели, оправляясь от раны, сэр Гай вновь явился к ней с тем же вопросом, заручившись уже согласием её отца. Отговорившись своим нездоровьем, Мэриан обещала наконец дать ему окончательный ответ несколько позже, дней спустя. Сама же сразу после его ухода поспешила послать Хантингдону записку с нарочным, в которой соглашалась венчаться с ним не позднее, чем через три дня. В назначенное время, нарядившись в любимое своё красное платье, Мэриан тайно вывела из конюшни лошадь и, взобравшись в седло — надо сказать, далось ей это с большим усилием, — поспешила в Лэмбли, где в церкви должны были ожидать священник и граф. Ночь выдалась холодной, к тому же ветер, поначалу дувший в полсилы, разошелся так, что то и дело норовил сорвать плащ с плеч беглянки, и даже кобыла её с трудом шла вперёд, фыркая и недовольно мотая головой. Дорога утомила Мэриан, а рана разболелась и, кажется, потекла кровь; впрочем, на красной шерсти этого пока не было заметно. Она уже подъезжала к Лэмбли, когда на землю упали первые тяжелые капли. Небо, и без того серое, вконец заволокли тучи, луна скрылась за ними. Начался дождь. Между тем граф Хантингдон весь день был чрезвычайно занят. Узнав о том, что шериф намерен отправить обоз с золотом, собранным для уплаты королевской подати, по лондонскому тракту, он со своею шайкою устроил засаду, и выжидал там до самого вечера. Наконец на дороге показался обоз, сопровождаемый несколькими стражниками и Гисборном. Граф дал своим людям знак изготовиться к бою. Тотчас все луки были нацелены на приближающийся отряд. Обоз подошёл; из деревьев посыпались стрелы, жаля, точно пчёлы. Один стражник, захрипев, повалился наземь, за ним второй. Остальные бросились врассыпную. Граф спрыгнул вниз, сбив Гисборна с коня, и сошёлся с ним в рукопашной. Улучив момент, повалил его и оглушил ударом рукояти меча. Судьба обоза была решена — часть денег граф тут же отправил с посыльными нуждающимся беднякам, а часть схоронил в укромном месте, приберегая на будущее. Пока он устраивал всё это, завечерело. Распустив разбойников отдыхать, Хантингдон помчался в Лэмбли, до которого думал добраться быстро, срезав путь лесом. Но не успел он проехать и мили, как ветер, и без того завывавший в кронах деревьев, ещё усилился. Небо почернело, тут же хлынул дождь, да такой, что на полшага уже было ничего не видно. Ударила молния, за ней другая. Граф тщетно пытался успокоить коня: тот испуганно заржал и стал как вкопанный, дрожа всем телом. В небе опять полыхнуло белым, зарокотал гром, глухо отдаваясь в земле. Конь взвился на дыбы и помчался прочь. Граф, стараясь удержаться на взбесившемся животном, уже не ведал, куда скачет. Вокруг трещал и скрипел лес, деревья раскачивались, точно пытаясь ухватить путника и его коня своими мокрыми ветвями; одна из ветвей задела Хантингдона по голове с такой силой, что он вылетел из седла и остался лежать в беспамятстве, ударившись о толстый корень дуба. Мало-помалу граф стал приходить в себя. Буря утихла, в небе просветлело. Кое-как поднявшись на ноги, он отправился на поиски коня и нашёл его неподалеку от места своего падения. Гнедой виновато косил глазом и безмолвно сносил упрёки хозяина, а после послушно поднялся в галоп. Когда граф выбрался из леса, то понял, что времени прошло немало — уже занималась заря. В расстроенных чувствах он поспешил в Лэмбли и оказался там довольно скоро. Однако церковь он нашел запертою, будить же священника, который, должно быть, не спал полночи, ожидая его вместе с Мэриан, граф не решился. А что же сама Мэриан? Утром она как обычно вышла к завтраку, но была бледнее прежнего и к ночи совсем занемогла. Сэр Эдвард, не находя себе места от беспокойства, отправил слугу за знахаркой. Та выгнала всех, а оставшись с больной наедине, долго ругала её за безрассудство, осматривая воспалившуюся рану и прикладывая примочки. Невзирая на все старания, Мэриан становилось только хуже. Не помогали ни травяные бальзамы, ни отвар ивовой коры, которого перепуганная знахарка вливала в неё изрядно — несчастная металась в бреду, никого не узнавая, а рана то и дело открывалась, так что простыни были запятнаны кровью. Сэр Эдвард как никогда страшился за жизнь дочери, не зная в точности, чем вызвана её болезнь, и долгие часы проводил в молитвенном бдении. Молился и граф Хантингдон, не имевший возможности увидеть свою наречённую хотя бы мельком. Возносил мольбы Всевышнему и Гай Гисборн, которому слуги теперь старались не попадаться на глаза, опасаясь его дурного настроения, усугубившего и без того крутой нрав. Так минуло две недели; наконец лихорадка пошла на убыль, и Мэриан начала выздоравливать. Дни теперь тянулись для неё бесконечно долго: она была ещё слишком слаба, чтобы совершать прогулки, особенно верхом. С графом увидеться ей было никак невозможно — даже если бы он забрался к ней в окно, как делал это порою, то рисковал повстречаться с её отцом, который то и дело заглядывал в комнату, опасаясь возвращения лихорадки. Мэриан обрадовалась бы теперь и визиту сэра Гая, но он заехал всего лишь раз, больше молчал, чем говорил, и вскорости откланялся, отговорившись срочными делами. Дел у Гая и вправду было в достатке. Узнав, что обоз с золотом попал в руки к разбойникам, шериф пришел в ужасающее расположение духа и долго бранил сперва Гисборна, а потом и остальных — стражников, графа Хантингдона, коего не называл иначе, как зарвавшимся юнцом, и даже служанку, недостаточно быстро подавшую ему подогретого вина в кабинет. Бедняжка выскочила за дверь, заливаясь слезами и дрожа всем телом. Затем шериф завел речь о леди Мэриан. Он винил её во многих своих неудачах, укорял Гисборна за чрезмерную с ней откровенность, полагая — надо сказать, не без оснований, — что Мэриан доносит Хантингдону обо всём, что становится ей известно тем или иным образом. Под конец же и вовсе разошёлся, утверждая, что именно леди Мэриан скрывается под маской Ночного Дозорного, наглостью своих поступков превосходящего, пожалуй, даже пресловутого графа. Гай осмелился возражать, но шериф не слушал его, твердя своё. Впрочем, решительной уверенности в своей правоте у Гая не было, и он не сильно усердствовал в споре — до тех пор, пока шериф не поведал ему своего плана одним махом разделаться и с Ночным Дозорным, и с надоедливым графом. План был прост: дождаться, пока леди Мэриан достаточно придёт в себя, взять её под стражу, расспросить как следует, а после казнить на глазах у всего Ноттингема. Уж конечно, Хантингдон примчится спасать свою любовницу, тут-то его и должна будет повязать стража. Сколько бы Гай ни уверял, что леди Мэриан неповинна во всех перечисленных преступлениях, шериф оставался непреклонен, твердил, что такие деяния всё равно что измена короне, и что следовало бы отправить дерзкую девицу на костёр, но позже чуть смягчился и согласился заменить сожжение плахой и топором палача. Несколько дней Гай провёл в тягостных раздумьях. После некоторого происшествия, случившегося с ним не так давно, он, скрепя сердце, оставил помыслы о том, что введёт объект своих мечтаний хозяйкою в дом. Но страсть к ней всё также сжигала его, и он не мог спокойно смотреть, какую жестокую участь приуготовляет леди Мэриан шериф. В конце концов, Гай решился воспротивиться сему произволу, утешаясь тем, что поступит согласно рыцарской чести и спасет девицу от неминуемой смерти, к тому же сослужит службу королю, своему сюзерену. Улучив момент, он вытащил из тайника, о котором узнал по случаю, некие документы, ясно свидетельствующие о готовящемся заговоре, перепрятал их в надёжное место и, дождавшись наступления ночи, отправился в лес, на поиски графа. В то время граф в расстроенных чувствах как раз возвращался в своё убежище. Узнав, что сэр Эдвард на несколько дней отлучился из дома по делам, он тут же поспешил увидеться со своею невестою. Та, однако, оказала ему приём весьма холодный; граф ожидал этого и приготовился уже смягчить сердце красавицы нежными словами и объятиями. Не тут-то было. На все уговоры Мэриан строго отвечала, что многое передумала за время болезни и решила, что свадьбу следует отложить до лучших времён, когда вернется король и Англия наконец-то вздохнет спокойно и счастливо. Сколько бы граф ни уговаривал её, она была непреклонна. Что ж! Ему оставалось только смириться с такою переменой и отправляться восвояси. Думаю, излишне говорить, что случившаяся встреча наших героев была отнюдь не приятельской. Каждый подозревал, что сердце Мэриан склонилось к сопернику; кроме того, Гай жаждал упрятать графа в ноттингемские подземелья, как по долгу службы, так и из мести за прошлое поражение. Слово за слово — они сцепились, сперва на мечах, а потом и на кулаках, как простолюдины. В этот раз дело окончилось ничьей. Изрядно потрепав друг друга, оба успокоились, и Гай, хоть и с превеликой неохотой, открыл графу причину, по которой его разыскивал. Оба тут же решили, что Мэриан нужно спасти любой ценой, даже если ей и не понравятся меры, которые они предпримут, и, не откладывая дела в долгий ящик, направились в Линкольн, где пребывал сэр Эдвард. Добрались они туда к обеду следующего дня, изрядно переполошив сэра Эдварда своим появлением. Выслушав обоих рыцарей, он согласился с их предложением спрятать Мэриан за толстыми стенами женской обители в Кирклессе, где настоятельницей была его кузина, и тут же поспешил обратно в Найтон вместе с графом и сэром Гаем. Леди Мэриан пыталась сперва сопротивляться их решению, но принуждена была сдаться объединенным усилиям всех троих, и отправилась в Кирклесс под охраною вооруженного отряда, по большей части состоявшего из участников шайки графа. Гай же возвратился к шерифу и продолжал убеждать его в несправедливости к леди Мэриан, а через несколько дней предоставил и веское доказательство — изловленного Ночного Дозорного, оказавшегося парнишкой лет четырнадцати. В подтверждение он показал шерифу след от удара ножом, утверждая, что именно туда угодил негодяю в прошлую встречу. Шериф неохотно признал, что, по всей видимости, на этот раз его помощник прав, и велел готовить виселицу. Наутро оказалось, что арестанта в камере нет, а стражники спят мертвецким сном. Разъяренному шерифу оставалось только крыть их на чём свет стоит, а вместе с ними и Гисборна, как на грех в эту ночь отлучившегося из замка. Итак, леди Мэриан тосковала за монастырскими стенами, сетуя на несправедливость этого мира, позволявшую мужчинам принимать за неё решения и ограничивать её свободу. Прежде она считала, что Хантингдон будет к ней снисходителен в этом вопросе, и потому ещё отдавала ему предпочтение. Но после того как он проводил её в монастырь, не обманувшись ни одной из уловок, и покинул там, Мэриан больше не желала горевать о невозможности связать с ним судьбу — невозможности, открывшейся перед нею той самой ненастной ночью. Тем временем граф и сэр Гай решали, как быть дальше. Письмо для короля было отправлено с посыльным в Йорк, архиепископу, который знал отца Хантингдона и молодого графа, и не усомнился бы в его словах. Сам же граф и сэр Гай делали всё, чтобы оттянуть решительные действия заговорщиков. На гонцов, спешивших к шерифу и от шерифа, то и дело нападали, разбойники доставляли как никогда много беспокойства, а Гай, отправленный собирать налоги, вернулся почти ни с чем, заявив, что нескольким деревням был вынужден дать отсрочку, а то немногое, что удалось собрать, у него отнял вездесущий Хантингдон. По прошествии полугода фантазия наших героев начала иссякать. Шериф же решил, что довольно выжидал, и теперь настало время действовать. С этой мыслью он собрал всех заговорщиков в своём замке, дабы обсудить, как лучше нанести первый удар. В то же время пришла весточка от архиепископа. Тот сообщал, что король с небольшим отрядом движется в сторону Ноттингема, и будет там уже через несколько дней. Встретившись той же ночью на уже привычном месте, граф и сэр Гай за бутылкою доброго вина порешили, что медлить нельзя, и угрозу жизни короля нужно устранить безотлагательно — ибо они не сомневались, что шериф и примкнувшие к нему бароны не остановятся ни перед чем. И так случилось, что следующим вечером, когда заговорщики собрались в большом зале, чтобы продолжить изменнические беседы, граф Хантингдон и его люди беспрепятственно проникли в ворота замка. Велико же было удивление собравшихся, когда неожиданно в зал вошел неизвестный им рыцарь, встал посередине и обвел их гневным взором. — Как смеете замышлять вы против короля? — громко вопросил он. Многие бароны узнали графа и зашептались: — Хантингдон, молодой Хантингдон… — Хантингдон! — вскочил на ноги шериф. — Наконец ты сам пришёл мне в руки! Схватить его! Но Гай не пошевелился. Он стоял, сложив руки на груди, и молча смотрел на шерифа. — Стража! — завопил шериф. — Все ко мне! Предательство! Бароны схватились за оружие, выхватили мечи и сэр Гай с графом. Тут же в зал ворвались разбойники, вооруженные луками и дубинками, а с ними некоторые из стражников, с которыми сговорился сэр Гай. Крови было пролито немало, и могло бы оказаться ещё больше, если бы не счастливая случайность. Шериф, в ярости накинувшийся на своего помощника, был отменным бойцом, несмотря на свой преклонный уже возраст. Сэр Гай ранил его в плечо, но тот не прекращал атаковать, загоняя противника в угол. Вот уже было некуда отходить, и Гай, уперевшись спиной в стену, приготовился к последней схватке. Тут шериф захрипел, схватился за горло и упал. Толстый арбалетный болт прошил его насквозь, разворотив всю шею. Гай посмотрел вверх — оттуда ему махнул рукой парнишка, изображавший прежде Ночного Дозорного. — Ваш предводитель мёртв, — заорал Хантингдон, вскочивший на стол. Утерев со лба пот окровавленным рукавом, он продолжил: — Сдавайтесь! Я сохраню вам жизнь, клянусь честью — или мои люди уложат всех вас здесь и Ноттингем станет вашей могилой! Сначала бросил оружие один, затем второй — вскоре всё было кончено. Заговорщиков проводили в подземелья, под надёжную охрану. И вовремя: под стенами Ноттингема заиграла труба, а в небе забились королевские штандарты. Весь Ноттингем вышел встречать своего короля. На площади было не протолкнуться. Граф Хантингдон, как был, в походной одежде и с мечом, еще тёплым от крови врагов, приветствовал сюзерена. — Славную службу сослужил ты Англии, раздавив это змеиное гнездо, — громко объявил король. Народ, собравшийся на площади, затаил дыхание; матери зажимали маленьким детям рты, в восторге внимая речам монарха. — Земли твои возвратятся к тебе сей же день; пожалуй, что и с прибытком. Король махнул рукой и один из рыцарей, стоявших поблизости, с поклоном подал ему свиток, который тут же перешёл в руки графа. Тот, опустившись на колено, начал благодарить за оказанную милость, но был прерван повелительным жестом. — Кроме того, ты получишь награду и от меня лично, — король обернулся к даме, приехавшей с его отрядом, но державшейся чуть поодаль. — Беатрис, подойди сюда. Дама приблизилась, устремив на графа спокойный взгляд серых глаз. — Беатрис — крестница моей матушки, — улыбнулся король. Любой по его виду и обращению понял бы, какую привязанность питает он к юной леди. — Скромна, умна, поёт точно ангел — чего еще желать мужу в жене? Приданым её ты, граф, останешься доволен. Тот же рыцарь, что и прежде, подал ещё один свиток, и король помахал им, подзывая Хантингдона. Тот не знал, что и делать. Отказаться от такой награды, обидев крестницу королевы-матери и оскорбив самого короля перед всем народом, было немыслимо. Взгляд его метнулся к Мэриан, сбежавшей-таки из монастыря и явившейся прямиком в Ноттингем: та смотрела почти равнодушно, не выказывая никаких чувств, только слегка покачала головой. Делать было нечего; встав рядом с новообретенной невестой, Хантингдон заверил монарха в своей вечной преданности и клялся и в дальнейшем служить ему верою и правдою. Тут же назначили свадьбу, на которой король пожелал лично вручить Беатрис в руки мужа. Девицы в толпе восторженно вздыхали, завидуя такой романтичной истории. Женщины постарше перешептывались, обсуждая свою будущую госпожу. Придворный из свиты, в руках у которого оставался ещё один свиток, склонился к уху короля и что-то шепнул. Король согласно качнул головой, будто припоминая. — Тот рыцарь, про которого ты говорил мне, Гай Гисборн, — обратился он к Хантингдону, — где он? Сэр Гай, побледнев, вышел вперёд и преклонил колено. — За то, что ты помогал шерифу в его злоумышлениях, стоило бы тебя примерно наказать, — сурово начал король. — Но раз уж сам и исправил содеянное зло, дарую тебе моё королевское прощение. Гай не смог сдержать облегчённого вздоха. — Может, и тебя женить? — король задумчиво почесал в затылке. — Есть при матушке девица... — К несчастью, я женат, сир, — глухо ответил Гай. В толпе зашумели, удивленно переглядываясь. Мэриан встрепенулась; теперь взгляд её был прикован к рыцарю. — Вот как? — удивился король. — И где же твоя жена? — Ей... нездоровится, сир, — тем же глухим голосом оправдался Гай. — Покажешь мне её на свадебном пиру, — король смотрел так, будто что-то подозревал, и Гаю стало холодно под его взглядом. Он поспешил уйти, как только смог, и провел вечер в своих покоях в замке, пытаясь придумать хоть какой-то выход. Всё тщетно; оставалось только уповать на милость Божию. Таким горестным размышлениям он предавался, когда в дверь его постучали. Он крикнул, чтоб входили. Дверь со скрипом отворилась. На пороге стояла леди Мэриан. — Как же это, сэр Гай? — с обидой начала она. — Вы клялись мне в своей любви — будучи мужем другой женщины? Гай молчал. — Нет, не отвечайте, — она зашагала из угла в угол, заметалась по комнате. — Вы лгали мне, лгали бесчестно. Смели брать меня за руки, целовать — когда, быть может, жена ваша тосковала у окна, ожидая вашего возвращения! Гай продолжал молчать, только кулаки его сжались, да на лбу проступил пот. — И кто же она? Отчего никто никогда её не видел? — Мэриан раскраснелась, глаза её блестели. — Да что же вы молчите? Говорите же, оправдывайтесь! Или вам всё равно, что я о вас думаю? Сэр Гай бросился к ней, схватил за плечи. Одно долгое мгновение он смотрел ей в глаза, и Мэриан уже ждала поцелуя и готовилась оттолкнуть его, но тут он отпрянул сам и отвернулся. — Я вас люблю, — сказал он, всё так же отвернувшись. — Вас, единственную, со всей страстью, на какую способен. Мэриан смотрела недоверчиво, но не произносила ни слова. — Всё, что я говорил вам, все мои слова были правдою. Ничего я не желал более чем взять вас в жёны, сделать вас своей перед людьми и Господом — сам я и так ваш навеки. Несчастный случай перечеркнул все мои надежды, лишил меня права... — Я вам его ещё не давала, — перебила Мэриан взволнованно. — Я не могла бы... — Оставьте мне хотя бы это утешение, — взмолился Гай, всё ещё стоя к ней спиной. — Хотя бы во снах изредка я буду счастлив. Я грезил о нашей свадьбе и вот женат — но не на вас! Женат сам не знаю на ком, вот уже полгода как... — Не может быть, — выдохнула Мэриан. — Как же... Что же произошло? — Помните ли вы, как шесть месяцев тому назад граф похитил обоз с золотом? — Гай обернулся, но не смотрел ей в глаза. — Тогда в схватке он от души ударил мне мечом по голове, и я упал без сознания. Ни за что не открыл бы этого вам, но мой обморок повлёк за собой всё остальное. Пришёл я в себя, когда уже начинался дождь. Никого поблизости не было, только конь мой бродил рядом; я сел на него и отправился в Ноттингем, как тогда думал. Голова раскалывалась, перед глазами плыл туман. Дорогой я ещё несколько раз терял сознание и приходил в себя. Дождь разошёлся не на шутку, потом и вовсе началась буря. Я уже понял, что заблудился, и рад бы был найти какое угодно укрытие. Наконец я выехал к какой-то деревне и направился к ближайшему дому, оказавшемуся церковью. Дверь была не заперта, мало того, внутри я обнаружил священника, чьё лицо мне было незнакомо, какого-то монаха и девицу, молившуюся перед алтарём. Завидев меня, монах замахал руками, подзывая. Я подошёл; тот стал укорять меня за промедление и подвёл к невесте. Меня мутило, я смутно понимал, где нахожусь и что делаю — то мне казалось, что я стою перед шерифом, и тот выговаривает мне за какую-то провинность, то видел я перед собою отца Бенедикта, учившего меня грамоте, то сестру свою, Изабеллу, бледную, в подвенечном наряде. Затем мне почудилось, будто я стою рядом с вами, вы просите меня привезти вам из Кента перчатки, и я соглашаюсь, радуясь, что могу хоть чем-то угодить вам. Тут я на миг очнулся; священник смотрел на меня, словно ожидая чего-то. "Кольцо, сын мой, — зашептал монах, оказавшийся рядом, — наденьте ей кольцо на палец". Как в тумане достал я кольцо, то, что мечтал подарить вам в знак нашей помолвки, и надел на палец невесте. Помню, что руки её дрожали; потом перед глазами у меня снова потемнело. Я боролся со слабостью, пытаясь устоять на ногах. "Поцелуйтесь", — донеслось точно издалека. Я посмотрел на невесту; она покачнулась и упала. Священник и монах кинулись к ней, позабыв обо мне. Я же вышел на улицу и, придя немного в себя на воздухе, собрался с силами, сел на коня и поскакал домой. Наконец он решился и поднял взгляд на Мэриан, слушавшую его с неотрывным вниманием. Та стояла вся бледная. — Неужели вы даже не пытались искать свою жену? — прошептала она. — Я не помню, как добрался до замка, — лицо Гая помрачнело ещё больше. — Священник был мне незнаком, деревни той я не помню, как и лица своей жены... Проснувшись поутру, я вовсе решил бы, что мне привиделся кошмар — если бы не это. — При этих словах он достал из-за ворота печатку, висевшую на шнурке. Поверхность чёрного камня украшал полустёртый герб. Мэриан покачнулась и поднесла ладонь к губам. — Иисусе, — воскликнула она, — так это всё же были вы! Мне не померещилось тогда! Это были вы... Гай увидел кольцо, блестевшее на её пальце, побледнел... и бросился к её ногам... Окончив рассказ, барон выжидающе посмотрел на меня. Я рассыпался в восторгах, впрочем, совершенно искренних — давно не приходилось мне слышать столь чудесной истории. Мы провели ещё какое-то время вместе, раскурив по трубке, и разошлись по домам. Вот, казалось бы и всё. Однако считаю должным упомянуть, что, посетив Ноттингемшир, я заехал в ту самую деревню. Церковь, стоявшая там, конечно же была отстроена не так давно, что уж говорить о приходских книгах — они не пережили смут Средневековья. И потому я был крайне удивлён, когда в ноттингемском соборе Святой Марии, являющим собой поистине великолепное сооружение, взгляд мой натолкнулся на плиту старого мрамора с полустертой надписью: "Мэриан Гисборн. Возлюбленная жена и мать. Покойся с миром". Никто не мог мне ответить, когда была положена эта плита и была ли леди, похороненная под ней, той самой Мэриан. Вы, мой читатель, можете думать, что вам заблагорассудится; я же предпочитаю лелеять романтические мысли.