Для блага Франции

− Вас никогда не сравнивали с Дианой-охотницей, ваше величество? Вам, очевидно, нравится загонять дичь. Королева улыбается, поигрывая веером. До сих пор их с Ришелье обоюдные знаки внимания напоминали маневры двух враждующих армий: пикировки, подставы, дезинформация, бесконечно терпеливое ожидание чужой ошибки. Сегодня все должно измениться. Сегодня герцог-кардинал нужен королеве не в качестве министра или, того хуже, духовного пастыря. Видит Господь, рассуждений и наставлений о благе государства ей хватает и без Ришелье! Сегодня ради блага государства она будет действовать, и господин министр, его чертово высокопреосвященство, ей поможет. − Прогуляемся, господин кардинал. Подайте же своей королеве руку! Вы, как духовное лицо, не должны отказывать страждущим в беседе. Королеве почти невозможно уединиться так, чтобы обошлось без домыслов и грязных слухов, и даже духовное звание ее спутника − лишь пикантная подробность для злых языков. Но их с Ришелье взаимная неприязнь, прекрасно известная всей Франции, защитит от компрометирующих сплетен. Неторопливые шаги, тяжелое шуршание парчи, бархата и шелка, сумрак пустых переходов и галерей. Могла ли ты думать, Анна, что через двадцать с лишним лет после свадьбы будешь идти в собственную спальню об руку со своим заклятым врагом и думать о первой брачной ночи? Что ж, раз не повезло с мужем… Ключ проворачивается слишком резко, едва не ломаясь в замке. − Вы нервничаете, ваше величество. Итак, чем могу быть вам полезен? − «Итак, ваше величество»… Зачем столько церемоний, монсеньор? Мы одни. Вы обмолвились как-то, что хотели бы иметь право называть меня по имени. Сегодня я дарую вам это право. Почему-то именно в этот миг, произнося эти слова, Анна пугается. Ришелье слишком умен, чтобы играть с ним в недомолвки. Сейчас на всегда спокойном лице появится насмешка пополам с презрением, и уже завтра ссылка в монастырь из пустой пока королевской угрозы станет реальностью. − Мой муж поставил мне условие, − торопливо продолжает она, − вы, монсеньор, прекрасно знаете, какое. Наследник. После двадцати двух бесплодных лет! И весь двор, да что там, вся Франция, все! Все, монсеньор, прекрасно осведомлены, что его величество предпочитает дарить свое драгоценное семя отнюдь не женщинам! Не иначе, он ждет наследника от святого духа! − Вы сломали веер… Анна. Итак, вы желаете, чтобы я немного поработал святым духом? − Кому, как не вам, замещать Господа на грешной земле? − главное сказано, жребий брошен, и становится вдруг спокойно, очень спокойно. − Кому, как не вам, протягивать руку помощи на мольбы о спасении. − Вы столько раз отвергали мою руку. Впрочем, в этом деле мы союзники − ваше заточение станет бедой не только для вас, но и для Франции. − Да, мне говорили, как страстно вы убеждали короля отказаться от этого решения. Именно вам я обязана отсрочкой. Последней отсрочкой. Но я надеюсь, что вам же буду обязана избавлением от столь унизительной ситуации. − Анна, − качает головой, целует руки… и пойми, упадет сейчас к ногам или отправит грехи замаливать! Острый излом веера впивается в пальцы, а она и не заметила, насколько крепко сжала хрупкую безделушку. Увы, такую же хрупкую, как ее нынешнее положение при короле! − Ваше величество, я вас не узнаю. Обычно вы куда более решительны. Ах, Анна, мы с вами в двусмысленной ситуации: вы королева, я ваш духовник, нам с вами не пристало совращать друг друга. Давайте опустим словесную дуэль. Ни победителя, ни проигравшего, всего лишь небольшое совместное дело на благо Франции. Ответить, как пристало отвечать королеве, мешает поцелуй. Ах, не врут сплетники, что Ришелье опытен в амурных делах! Он целуется настойчиво и умело, словно пробуя ее на вкус − редкое изысканное блюдо, венценосная любовница. Пальцы разжимаются, веер падает, ошеломленная Анна поддается напору, словно неопытная девица. Как будто за два десятка лет унылой супружеской жизни она перецеловала мало мужчин! Право же, вряд ли вечно недужный кардинал чем-то удивит ее как любовник. Однако знать бы раньше, насколько острей возбуждают поцелуи того, кого привыкла считать первым своим врагом! Никогда она не стонала от страсти, даже не приступив толком к делу… Нет, она не скажет, как ее придворные овцы: «Ах, мои бастионы готовы рухнуть». Не капитуляция − генеральное сражение. Всех слов: «Боже, Анна, ваше платье тяжелое, словно броня». И ее ответный смех: «Не оцарапайтесь, монсеньор», − и чуть позже: «Ах, вы все-таки выиграли бой с моей юбкой». Все ее мужчины − кроме Людовика − предавались страсти наспех, не раздеваясь, торопясь урвать сладкий запретный плод, царапая нежную кожу королевы то золотым галуном, то драгоценными камнями, оставляя синяки жесткими, привыкшими к шпаге пальцами. А у Ришелье, оказывается, пальцы мягкие, лишь мозоль от пера. И никаких украшений на мягкой ткани штанов, лишь добавляющей удовольствия. И мимолетная тень нежности на лице. Он возбуждается быстро − все ее мужчины быстры на любовь, кроме Людовика. Но после, все-таки задрав ей юбки, становится нетороплив. Не старается поразить изысканными ласками, доказать свою неутомимость. Жеребячья порода − это у господ военных. А господин первый министр человек основательный, вдумчивый − и в любви плотской, оказывается, тоже. Мягкие, плавные движения, от которых сладкий жар разливается по телу. Мягкий, совсем не страстный, а словно домашний шепот: «Ах, Анна, мог ли я думать… право же, наш король упустил главное сокровище Франции». Нежные, долгие, жадные поцелуи − в грудь, шею, плечи. Потерявшись в неожиданном удовольствии, Анна стонет и запрокидывает голову, подставляя под поцелуи нежную шею − ей нравится, оказывается, когда целуют в шею, если поцелуи не хамски-грубые. Она почти разочарована в тот самый миг, ради которого затеяла это безумство − слишком быстро оно закончилось. Но в ее лоно изливается драгоценное семя, и Анна сжимается, боясь упустить хоть каплю. Время словно останавливается, пока они лежат, все еще сплетенные в единого зверя о двух спинах, не думая ни о чем. Анна плачет, сама не понимая, отчего. Плачет о том, что ей хорошо: не только Людовик, черт бы его побрал, ни один из любовников не доставлял ей такого удовольствия. О том, что Ришелье никогда не станет ее другом, но, даст Господь, станет отцом дофина. Вот уж ирония! Что ж, зато сын − если пойдет в отца − будет любить женщин, а не содомитов, как Людовик, и династию после себя продолжит без помощи святого духа. На прощанье Ришелье целует ей руку − не страстно, любезно. Ни просьб о безделушке на память, ни лживых уверений. Единственный, кто − Анна уверена! − сохранит свою победу над королевой в строжайшей тайне. − Некоронованный король Франции, − горько шепчет вслед Анна. − Теперь уж точно вы делаете за него все, монсеньор.