Послушайте!

Послушайте! Я не про звезды теперь говорю И не про небритые рыла карточников. Я даже не стану петь гимны Судье, Здоровью, Взяточникам. Мне бы сегодня душу изрыть голосом родным, убийственно диким. Я бы даже, наверное, смог бы Обуздать его до рваного крика. Мне бы хотелось прийти вот так: С мороза в тепло, Просторные сени, А у окна, за моим столом, Сидит еле трезвый Сергей Есенин. Смотреть бы на эти златокудрые локоны, пропускать их трепетно, как воду сквозь пальцы. Я знаю, что светлее его улыбки нет ни у одного младенца-старца. И он это знает. Глазами озёрными смотрит, пробуждает теплую нежность. Кто бы поверил, что из металла может родиться Такая прелесть? ... Помню, как встретились - Общие знакомые, семья поэтов приняла немало. Я выхлёстывал рифмами новыми. Война футуристов - Нам крови мало! А он, Златокудрый, Пьяный, Отлюбленный глазами липкими, губами-студнями, Вселял то ли трепет, То ли любовь, То ли ужас. Громкий и звонкий, надломленный, сгубленный. Мне улыбнулся Протянул ладони - «Наслышан, Владимир. Рад, что встретились». А я услышал - «Больно, Больно мне!» И дальше весь вечер стихами мерились. Смотрел и раздумывал - Есть ли общее? Искал, испытующе смотрел под ноги. Не находил, матерился, нервничал, исходился догадками, мыслями, мольбами. Разговаривал так, что ни одно издательство в печать не взяло бы - сплошная цензура. Смеялся и плакал - одно предательство чувств настоящих открытых сдуру. Не знаю, казалось ли, а может и правда то, что увидел в глазах не смеющихся. Только тоска в них такая, что кажется, будто и сам там увяз и не вытащишь. ... Дальше не помню, по-моему шли куда-то дворами. Приобнял за талию Его, полусонного, пьяного, буйного. Он говорил мне о барах Италии. Потом повернули направо, наверное. А там лишь кусты, инистые ветви. Тут я не выдержал, сжал, притянул к себе, не глядя вдавил в известковую стенку. Он улыбался – «Владимир, не дёргайся. Я не уйду. Владимир, слышишь?» В пьяном безумии, целовал беззащитную шею, сонной артерии выше. Он хохотал, руками дрожащими гладил мне плечи, туманную голову. «Владимир, чего ты? Не терпится? Холодно. Пойдём что ли дальше. Примёрзлись мы здорово». Срываюсь на хрипы, и вправду морозно, пар изо рта, как от варева пашет. Дальше пошли, добрели до квартиры моей ли, его – я не помню даже. Опять как в тумане, тело горячее, руки повсюду, губы, дыханье. Жарко, приятно, ужасно неправильно. Но это до одури пьянит сознание. Слышу протяжное имя, фамилию. Неужто звучать так может привычное? И я отвечаю, движением грубым, всё это до умомрачения* личное. ... Прошли две недели, тоской изошёлся. Метался по комнате, будто хищник. Рычал на редакторов, рычал на живое, рычал, словно плакал художник нищий. Водка в стакане - вечер впустую. Строчки ломаются, изъиздевались. С ними крошатся мысли чугунные. от рифмы одни лишь скелеты остались. Сердца пожар, я сам затушить не смог. Я знаю, кто сможет, но скоро ль вернётся? Зову, призываю, молю подаянием строк, мне от тоски в кабаке неймётся. Есенин. Серёжа. Мне уж Лиличек толпы прельстить ни на час, ни на миг не способны. Е-се-нин, когда, когда ты вернёшься? От скуки мешаю в стакане строфы. ... Послушайте! Я не специально, так изнежил свою крылатую суть. Я, может быть, чистая нежить, и, может, даже способен уснуть. Я всё же не стану вас увещевать что это правильно, так и надо. Гимны отпеты, мне ли не знать, кому посвящал я строк парады? ... Не взвидеть, не вылюбить, в сердце одна сплошная ненависть, и только лишь маленький, беленький угол оставил для тех, кто способен верить. Есенин, послушай, оставим молчавшее, откроем любовище сердце изжатое. Хочешь? Не хочешь? А наше вчерашнее красное поле забыть сможешь? Я не смогу, ворох постыдного в голову роем впились – не отпустят. То ли от счастья я волком вою, то ли от вечной ободранной грусти. ... Вернулся. Я, помнится, спал в это время. Присел на краю, холодные руки трепали мои – поверите? – локоны, повсюду запахи, какие-то звуки. Глаза открою. Вижу. Не верю. Вскочил, подставился под ладони. «Серёжа, милый мой, Есенин! Где же ты был так мучительно долго?» Расскажет, приврёт, улыбнётся лукаво: «Ну а ты здесь как? Пил? Гулял? Дебоширил?» Отвечу, прильну дрожащими губами, улыбка станет нелепо шире. Попрошу не исчезать так внезапно и скоро, крепче прижму к себе родное тело. Глаза защипало, от дыма, наверное, но жгут ли на улице в самом деле? _________________________________________________ * - это не ошибка. Так надо.