Она стерпит

Отмахивается от назойливой, словно залетевшая в гостиную муха, служанки и, проигнорировав раздражающее многочисленными кокетливыми сборками розовое платье, разворачивается на босых пятках и распахивает шкаф. Слишком светлое, соседнее — тоже… Наследница семьи Фантомхайв кривит точёный носик и тянется к крайней вешалке, вытягивая наружу тёмно-зелёное, мрачное платье. Пожалуй, лучшее приобретение за последние несколько дней, пусть и корсет давит так, словно хочет оставить оттиск на просвечивающих сквозь бледную кожу рёбрах. Служанка, замершая у распахнутого окна, только тяжело вздыхает и бросается к госпоже. «Негоже такой юной мисс…» — бурчит себе под нос, поправляя указательным пальцем едва не соскочившие с переносицы очки, и ловко высвобождает крючки из узких петель. Один, второй, десятый… Хозяйка даже не оборачивается, хозяйка пристально изучает свои скрещённые узкие запястья. Достаточно ли изящны? Не портит ли их сетка просвечивающих синеватых вен? Поднимает руки, проталкивая их в узкие рукава, и терпеливо ждёт, пока служанка одёрнет тяжёлое платье, расправит отложной воротничок и приступит ко всё тем же многочисленным крючкам. Первый — горловина удавкой сжимается вокруг шеи. Второй — и дышать становится возможно только с абсолютно прямой спиной, гордо приподнятым подбородком. Так и надо, пусть. Девятый, десятый… И точно так, как она и думала: вставки из китового уса впиваются прямо в тело, игнорируя тонкую сорочку, словно её и нет. Словно кожа к коже. Терпит, раздражённо откидывая приставшую к щеке прядь, и ждёт. Ждёт, когда последний из чёртовых металлических крючков схватится за петлю и помимо плотного корсета её талию обхватит ещё и широкая лента, бантом устроившаяся на пояснице. Служанка приносит подходящие туфли, и госпожа опускается на низкий табурет, придерживает тяжёлые складки широкой юбки и позволяет обуть себя. Надеть узкую туфлю по последней моде на затянутую в плотную ткань чулок стопу и завязать атласные шнурки. Чёрные, под цвет украшенным россыпью камней туфлям. Каблук высоковат, пятку давит, но… стерпит. Движение за спиной. Не видит, ощущает вмиг покрывшейся мурашками кожей и поджимает губы. — Ты опоздал, Себастиан. Отзывается сразу же, склонившись к её уху, и она готова поклясться, что глумливую недоулыбку, искрившую тонкие губы её особенного слуги, чувствует тоже: — Прошу простить, моя леди. Затянутые в неизменные белые перчатки ладони ложатся на её плечи, и служанка, ойкнув, опускает глаза и спешно покидает хозяйскую комнату, плотно прикрыв за собой дверь. Словно что-то из ряда вон неприличное коснулось её глаз. Словно что-то… Прикасается к её волосам, и юная графиня выпрямляется так, как если бы в пищеводе оказался вдруг деревянный шест. Почти физически чувствует, как грубо ошкуренное дерево царапает глотку, перекрывая дыхательное горло. Быстрый вздох через нос, и резной гребень проходится по спутанным локонам, от основания шеи и до поясницы. Раз за разом. Неторопливо. Касается висков, непослушной, пожалуй, слишком коротко подстриженной челки, и ловко извлекает почти что из воздуха тёмную атласную ленту. Цепляет мелькнувший поверх плеча шелковистый блеск и нарочно не смотрит в огромное, обрамлённое массивной рамой, ростовое зеркало. Сидит напротив. Не поднимает глаз. На запястья, на пальцы, на короткие аккуратные ногти. Не на себя. Не на него. Неторопливо перебирает пряди, легонько нажимая кончиками пальцев на голову, и ей хочется отодвинуться. Поджать под себя ноги, скрючиться на чёртовом табурете, сжаться в комок, и плевать на жёсткий корсет, на тонкие набухшие багровые полосы, что непременно останутся… Пусть. Только бы не касался. Украдкой, длинными пальцами, беззащитной шеи, чувствительной тонкой кожи за маленькими ушками. Только бы… Она всегда терпит. Не сжимает челюсти, не жмурится, но и в глаза не смотрит. Не демону. Собирает аккуратную косу, стягивает лентой, повязывая небольшой бант. Должно быть, потому что помнит: хозяйка не собирается покидать особняк или же принимать гостей. Отступает, чтобы оценивающе, склонив голову набок, осмотреть. — Миледи нравится? Она вскидывает голову, движение выходит настолько резким, что ещё мгновение всё плывет и картинка никак не желает становиться на место. Прищурившись, в своё отражение вглядывается и не может удержаться от презрительно поджатых губ. Миледи нравится, без сомнения. Разжав замок из сцепленных пальцев, правой ладонью к затылку тянется и, проведя по причёске, перекидывает косу вперёд. Не медля ни секунды, дёргает за ленту, распуская чёртов бант. Ей не хочется, чтобы касался снова, не хочется до ломоты в рёбрах, и без того тугим корсетом схваченных… Не хочется до побелевших костяшек и пересохшей глотки. Не хочется. Но… — Переделай. Немедленно. Его ухмылка становится шире, и словно ближе на шаг, хотя она может поклясться: не двигался. Нагибается, нависая над её пышным рукавом, и выдыхает так, словно она требует не новую причёску вовсе: — Да, моя госпожа.