***
Там, куда не проникает солнечный свет, в местах, где фиолетовый мох оплетает стволы острохвостых сосен, живет серебрянорогий олень. Он неспешно ступает тонкими ногами по влажным тропам Леса, и каждый, кто встречается у него на пути, уступает сохатому дорогу. Он стар и мудр, а шерсть его переплетается с лунными лучами всеми оттенками седины. В алых глазах кровь и душа Леса рассыпаются прожилками радужки. Слепой бродит по его следам, вынюхивая переплетения воспоминаний и разделяя их с Лесом. В них дышат древние тени Ушедших и Оставшихся, плачут тоской упущенные возможности, и мелькают иногда тонкие летучие ноги большеротого мальчика. Слепой внюхивается в них до горечи в распахнутой пасти, а потом долго скулит в растекающееся лунной белизной небо. Лес ветвится горем над запрокинутой мордой. Через несколько десятилетий Слепой замечает рядом с сохатым неуклюжую сгорбленную фигуру. Пальцы вплетаются в седую шерсть, а олень стоит, опустив морду, и на его рогах болтается на серебряной цепочке обезьяний черепок. Слепой ненадолго замирает на перепутье чужих следов, а потом растворяется в темноте Леса. Больше он не видит ни Седого, ни того, кто вернулся к нему с одного из кругов. На востоке или на западе — Слепой никогда не может вспомнить, где именно — есть озеро, и есть река, впадающая в него. Если долго бежать по прибрежной кромке ручья, оставляя во влажной земле следы волчьих лап, то оно выплывает из Леса и тут же раскидывается во всю обозримую ширь. Там растет высокая трава, в которой так весело охотиться на мелких грызунов, и остаются после паводков неглубокие лужи, в которые можно влететь на полной скорости, распахав лапами грязь и измазавшись по уши. Оккупировавшие эти лужи лягушки будут горестно квакать, поминая пропавшее потомство, а на расплесканных головастиков тут же слетятся тонкоклювые птицы, сотканные из мшистой мглы. Прибрежная идеально ровная кромка серебристой воды недвижима. Слепой любит внюхиваться в самый край и чувствовать, как щекочут капли влажную мочку. Озеро почти такое же старое, как и Лес, и такое же живое — дышит течениями рек и боем плавников тысяч мальков. В озеро впадает река, в которую когда-то опустил Слепой крапчатое небольшое яйцо. Озеро смеется голосами безмолвных рыб. И иногда озеро смотрит — русалочьими стылыми глазами в обрамлении длинных волос, в которых запутались двенадцать колокольчиков-воспоминаний. Слепой вдыхает их звон, доносящийся из самой толщи воды, а потом сбегает оттуда, раз за разом давая обещание не возвращаться. Но проходит время, и лапы сами несут его по берегу болтливого ручья, к высокой озерной траве и недвижимой глади, из которой смотрит студеный взгляд, оставляющий морось на шкуре. Когда-то он выпросил ее привязью, оказавшейся недостаточно крепкой, а сейчас она сама привязала его ложной надеждой. Слепой сидит на самом краю, прижимая к голове острые уши, и глаза его светятся зеленой тоской. Лес разделяет ее шепотом тысяч муравьиных ног. В одно из столетий взгляд исчезает. Слепой долго кружит вокруг безмолвного озера, а потом уходит прочь, оставляя лягушкам их лягушачьи дома. Больше он не возвращается, а полчища земноводных радостно квакают, уничтожая популяцию озерных насекомых. Иногда над Лесом раздаются свист и трепет, хлопки, похожие на громовые раскаты, и тогда вся живность стихает, прячутся в норах свистуны, замирают птицы в гнездах. Лес приветственно дышит хвоей и мхом и распахивает объятия игольчатых ветвей. Слепой не торопится вслед, но лапы неутомимо несут его по тропам и перепутьям, и случается, что он чувствует запах сухого жара и терпкий звон чешуи. Золотокрылый дракон поднимает узкую морду, раздувает ноздри, вбирая аромат запутавшихся в шерсти веточек лишайника, а потом коротко прикрывает глаза и гудит едва слышно. И тогда Слепой, почти невидимый в темноте Леса, скользит дальше, не колыша подлеска, а потом долго воет в молочную луну. В одно из тысячелетий дракон пролетает над Лесом, не приземлившись, и Слепой долго стоит, внюхиваясь в рыжий флаг развевающихся волос той, что сидит у него на спине. Разрывая раскаты драконьих крыльев, над Лесом разносится восторженный пацанячий визг. Никогда больше свистуны не прерывают своих песен из-за далекого летуче-золотого грома. Слепой загоняет в нору стайку грызунов, долго и упоенно копает, а потом ложится в выкопанное и прячет нос в длинном хвосте. Он лежит так может день, а может и год, и почти забывает, что не любит оставаться на месте.***
Песня сладкоголосого Саары раздается над болотом опасным зовом. Слепой встряхивается, возбужденно разминает затекшие лапы, но тут же садится на облюбованное место. Настораживается. В тягучие ноты вплетаются далекие звуки флейты. Слепой слушает, стрижет воздух ушами. Флейта и голос сплетаются в торжество, гремят завершенностью вековой задачи. Слепой слушает — подкашиваются лапы и мелко дрожит напряженный хвост, — а потом вскидывает морду к небу и тоскует-благодарит в такт переливам песни. Раскатывается над Лесом отрывистое воронье карканье. Последнего из Спящих приветливо встречает влажная тьма Лесного полога, и Лунная Дорога блестит серебром. Пора. Слепой прочесывает каждый уголок и закуток, каждую нору и тропу, каждое дерево и каждого зверька. Зовет раз за разом отрывистым взлаиванием. Чует переливающиеся перья огромной важной Старой Птицы и Черную Тень с антрацитовыми крыльями рядом с ней, встречает песьеголовых и стаю серых пронырливых крыс — Лес велик, вмещает в себя многие круги, и Слепой не теряет надежды. Многие-многие десятки лет. Он находит старый трехэтажный темный дом, спрятанный среди многоэтажек и долго-долго крадется по ночному городу, избегая людей. Он помнит, что когда-то и сам мог сбрасывать шкуру, но в шерсти давно уже поселился лунный свет и влажное дыхание хвои, и прошло так бесконечно много лет, что лучше и не пробовать. Дом тот и не тот. Слепой долго вслушивается в его напряженное, пустое молчание, а потом выскребает когтями трухлявую дверь и бродит по рассыпающемуся паркету, перемахивая ненадежные лестницы длинными прыжками. Дом давно опустел и умер — даже здесь. И сторож покинул свой пост, завершив миссию. Слепой возвращается — опустошенный и почти забывший, что именно он ищет и зачем. Он потеряно кружит по встревоженно шелестящему Лесу, а потом срывается и бежит по тонкой тропе мимо растений-кровохлебов и огромных черных грибов, мимо озера и деревьев, чьи стволы опутаны фиолетовым мхом. Он выбирается на опушку и стремительно оббегает кругом огромный ссохшийся дуб, с дуплом в мощном стволе. Из дупла выглядывает старая любопытная физиономия, к которой Слепой не испытывает ни малейшего почтения. Он требовательно и вопросительно щелкает клыками. Физиономия ухмыляется неполнозубой улыбкой, подмигивает ему, а потом скрывается в дупле, что-то негромко и весело насвистывая. Слепой растеряно скулит, мнется, но знает, что переупрямить старика невозможно. Он кружится на месте, путаясь в лапах и чувствуя, как тоска поднимается в душе, а потом кричит-воет в расплавленную над Лесом тьму. И на этот раз Лес не в силах заглушить его боль. А потом, когда он почти сходит с ума от непрекращающейся тоски, из дупла высовывается сухопарая ладонь и мрачно грозит ему пальцем. Слепого подхватывает, захлестывает и выбрасывает в жар и душное солнце. Вперед и назад убегает пустынная дорога. Где-то впереди город, ближе — закусочная с несколькими столиками и непримечательной едой. Слепой стоит прямо на асфальте, дрожит подкашивающимися лапами, а потом ложится, не в силах устоять. Лес дышит на него издалека, но ускользает и не дается. Слепой слишком устал, чтобы бороться. Возможно, он и ошибся когда-то, но разве не достаточно заплатил? Может и нет. Может вот она, его плата: здесь пройдут недели, в Лесу — года, а в Наружности время будет тикать минутными стрелками жестокой насмешкой. Возможно там, в Наружности, Сфинкс всего лишь садится в машину, которая увезет его прочь от Дома. Возможно там, в Наружности, Сфинкс еще оплакивает потерю Слепого — день, или два, — и даже не подозревает, что Слепой оплакивает ее уже тысячелетия. И будет оплакивать еще многие-многие годы, пока там, в Наружности… — Подзадержался ты, Бледный. Я уже устал тебя ждать. Слепой поднимает морду и видит, как над ним стоит, хлеща по лоснящимся бокам длинным хвостом, старая Мудрая Кошка. Лес шелестит в ее глазах изумрудной хвоей. Лес дышит вокруг.