***
Третья по счёту встреча приходится ровно на ночь перед Рождеством. Когда вся их семья расходится по постелям, Диппер спускается вниз, чтобы незаметно оставить под ёлкой подарок для Мейбл. Возвращается в свою комнату спустя пару минут и даже не удивляется, увидев на своей кровати знакомую фигуру. Билл сутулится, отбивает хаотичный ритм пальцами на собственном колене и без особого интереса наблюдает за тем, как Диппер защёлкивает замок на двери с внутренней стороны. И вновь пауза затягивается, перерастает в натянутую неловкость. Диппер не уверен, как вести себя: вопреки всему, он уже давно не испытывает к поверженному демону былой враждебности. Видел, в каком жалком состоянии Сайфер был сразу по возвращении в мир живых. И не то чтобы начал сочувствовать — было бы вернее сказать, что у него попросту не осталось поводов ненавидеть. Опасаться, не доверять — разумеется, но все эти годы Билл, опустошённый и слабый, вёл мирное существование на глазах у всего Гравити Фолз, и продолжать видеть в этом молодом мужчине, вполне себе живом, из плоти и крови, некую абстрактную древнюю сущность, что едва не развалила вселенную исключительно шутки ради, со временем стало куда сложнее. С другой стороны, разыгрывать дружелюбие Диппер не собирается. Отсутствие негатива не означает наличие хоть сколько-нибудь светлых чувств, и он решительно шагает к постели, надеясь разобраться с неприятной обязанностью как можно скорее. Сайфер тихо смеётся, когда Диппер садится рядом. Смотрит испытующе, кривит рот и интересуется: — Так не терпится? — Не хочу тянуть, — суховато отвечает Диппер. Внимательный взгляд бледно-жёлтых глаз, зрачки в которых слишком узки, тонки даже в полумраке комнаты, скручивает внутренности неприятной, въедливой тревогой. Присутствие Сайфера напрягает. Диппер до сих пор не уверен, что в заключённой сделке не было подвоха и что он поступил правильно, дав на неё согласие. — Чем раньше начнём, тем скорее ты уйдёшь, так что... — Ужасающая бесчувственность, — Билл, ничуть не уязвлённый, фыркает и вдруг достаёт что-то из внутреннего кармана собственной не по погоде тонкой куртки. — А я тебе, между прочим, подарок принёс. Договорив, протягивает его Дипперу на раскрытой ладони, и тот на пару секунд теряет дар речи. — Камень, — подытоживает наконец со всем возможным ехидством. — Даже не знаю, почему я не удивлён. Билл подкидывает этот самый камушек, небольшой, с выступающим острым краем и яркими прожилками цвета охры, в воздух и улыбается озорно и на удивление дружелюбно. — Ты такой банальный, что даже скучно. Не просто камень, Сосна. Я забрал его с одной из планет... не уверен, что у вас есть для неё название. Экзопланета с Большой Медведицы. Мелкая и горячая. Жутко симпатичное местечко. Крайняя точка, до которой я сумел добраться на том количестве энергии, которой ты столь щедро со мной поделился. Безвылазно торчать в вашем захолустье, понимаешь, то ещё удовольствие. Так что можешь считать этот маленький сувенир заслуженной наградой. Или благодарностью. Или чем угодно ещё. Мне, в сущности, без разницы... Окончание фразы Диппер слышит уже весьма относительно. Он неотрывно глядит на осколок у Сайфера в ладони, и дыхание перехватывает от невозможного восторга. В своё время он легко смирился с существованием сверхъестественного, пережил незаконченный Апокалипсис и спокойно отнёсся к их с Биллом своеобразному сотрудничеству — но это воплощённое свидетельство неизведанного и реального, утопленного в глубине космоса и недоступного ещё больше паранормальных составляющих их мира, так просто отданное ему в руки, выбивает из колеи. Диппер уверен, хотя сам затрудняется объяснить, откуда взялась эта уверенность, что Билл не врёт. Он удерживает свой подарок дрожащими от волнения пальцами, крепко сжимает, царапая ладонь о сколотый край, и почти не испытывает внутреннего протеста, когда Сайфер опускает руки ему на плечи и привлекает к себе для поцелуя. Впрочем, это тяжело считать настоящим поцелуем. Процесс смахивает скорее на медицинскую процедуру — всё происходит бесстрастно и как-то механически, скучно до одурения. Диппер ловит себя на мысли, что от демона с богатым жизненным опытом можно было ожидать чего-то большего. И он, вообще-то, не считает это хорошей идеей, но контраргументы берут своё: его всё ещё немного трясёт от волнения, нахлынувшие эмоции заставляют сердце сбиваться с ритма, а Билл с этим его полынным привкусом на языке и гибким, худощавым, но по-мужски сильным и жёстким телом, с каждой секундой всё больше наливающимся живым теплом, принёс ему осколок далёкой экзопланеты и, наверное, до сих пор на дух не переносит его и всю его семью за своё поражение, а теперь целует на его же кровати с энтузиазмом приговорённого к виселице. Или уже повешенного. Второе даже вернее. Порывисто и неловко, понимая, что с каждой секундой промедления возрастает риск передумать, Диппер прикусывает нижнюю губу Билла. Несильно оттягивает, тут же отпускает и, вцепившись в подол чужой рубашки, углубляет поцелуй. Билл не перехватывает инициативу, но и не противится его неожиданной настойчивости. Позволяет целовать себя, и его податливость почему-то не смущает, а, напротив, прибавляет уверенности. Дипперу не стыдно. Это, в конце концов, его первый поцелуй, если не считать тех жалких подобий, что были на двух предыдущих встречах, и любопытство в смеси со странной решимостью берёт вверх. Он отстраняется, лишь когда понимает, что охватившее его воодушевление становится возбуждающим. Заводит сбившимся дыханием, телом, разгорающимся жаром, горячими сухими губами и осознанием того, кто именно сидит сейчас рядом с ним. Парой секунд спустя Диппер утирает рот тыльной стороной ладони, в которой всё ещё зажат подарок, и настороженно смотрит в смеющиеся бледные глаза. Билл, накачавшийся энергией, довольный, глядит на него весело, но почему-то без тени издёвки. — Понравилось? — спрашивает, кажется, с искренней заинтересованностью. Диппер лишь пожимает плечами. Он ждёт уже привычного приступа слабости и сонливости, но те всё никак не наступают, хотя обмен энергией, несомненно, прошёл без проблем. — А ведь ты на этот раз больше отдал, — как ни в чём не бывало отмечает Билл и поднимается с постели. — Гораздо больше. Сделай одолжение, не падай в обморок, пока я не уйду. Хотелось бы, понимаешь, завершить вечер на приятной ноте. Можно подумать, ему есть до этого какое-то дело. Но всё же Диппер честно признаётся: — Я в порядке. Никакой слабости. Не то что в прошлые разы. — В самом деле? — Билл удивлённо вскидывает брови. — Ну, считай, повезло. В таком случае, увидимся через неделю, и... с Рождеством тебя, малой. Он подмигивает Дипперу и в ту же секунду, не дожидаясь ответа, окутывает себя мощным всполохом ярко-синего пламени. Языки огня слепят, а когда, затихая, оседают и тают в воздухе, о недавнем присутствии Билла не напоминает ничего, кроме зажатого в кулаке камня с Большой Медведицы и смутного, так и не пропавшего до конца возбуждения.***
На семнадцатилетие Диппера Билл уволакивает его из дома прямо посреди вечеринки. Диппер слабо сопротивляется, пытается возразить, мол: его хватятся, Мейбл будет переживать, и он так или иначе не хочет проводить этот вечер в компании такой первостатейной сволочи, как Билл Сайфер. Билл лениво скалится, перехватывает его запястья, шепчет на ухо: — Твои мысли говорят об обратном. Не рыпайся. Мы мигом — и тут же вернёмся. С его лёгкой руки пресловутый миг растягивается на три с лишним часа. В первые секунды Диппера едва не сшибает с ног — рёв водной стихии бьёт по ушам, брызги ледяной воды насквозь вымачивают лёгкую летнюю одежду, и он замирает, завороженный, восхищённый мощью ниспадающих у его ног потоков. Над ними — небо, полное звёзд. В шаге от них бушует водопад, поражающий воображение своими масштабами. Диппер чувствует, как Билл сжимает его плечи, чтобы не дать оступиться на скользких камнях, и счастливо улыбается, напрочь позабыв о том, что ещё недавно был против ухода со скучной домашней вечеринки. Он хорошо знает это место. В конце концов, он мечтал попасть сюда с самого детства. Но никогда не думал, что это случится вот так — с личным демоном за спиной, из дома прямиком на вершину водопада в самой глубине Исландии. Не удержавшись, спрашивает: — Как ты узнал? Его голос утопает в шуме, но Билл всё равно отвечает. Ухмыляется, почти касаясь его виска стылыми — с последней встречи прошла неделя — губами: — Может, я и растерял большую часть прежних способностей, но сам подумай, Сосенка: наша с тобой связь никуда не делась. Ты весь, до последней мысли, как на ладони. Глупо даже надеяться хоть что-то от меня скрыть. Да и зачем? Всё это тебе чертовски нравится, признай. Вместо ответа Диппер думает, что целоваться в подобном месте в такой момент наверняка — банальная похабщина уровня секса на ночном пляже. В ту же секунду Билл ожидаемо заходится хохотом, разворачивает его лицом к себе и впивается поцелуем в губы. Голодно, требовательно. Так, что слабеют колени, и Дипперу приходится крепко вцепиться в его плечи, чтобы не рухнуть вниз, в воду, вместе с бушующим потоком. Холод, вызванный ледяными брызгами, сходит на нет, растворяясь в жаре тесно прильнувшего тела. Диппер не доверяет Биллу и не позволяет себе забывать о том, что за монстр кроется за вызывающе хищной привлекательностью человеческих черт. Но каждой новой встречи ждёт почему-то с возрастающим нетерпением.***
Диппер упорно избегает размышлений о том, зачем это Биллу. Почему Билл вообще делает то, что делает? Вопрос из разряда риторических; ответ на него существует разве что переходящий и частично верный. Логика его поступков искалечена, и Диппер сильно сомневается, что это понятие в принципе может быть применимо относительно Сайфера. На этот раз Диппер, жадный до ответов, не выносящий невозможности понять, принимает своё непонимание как должное. И это, наверное, можно считать верным решением. Куда проще бесконечных сомнений и торгов с собственной совестью. Он заканчивает старшую школу и поступает в университет. Мейбл на день раньше него уезжает в выбранный колледж на другом конце страны и обещает звонить каждый день, посылать письма по меньшей мере раз в неделю и быть рядом, даже будучи нестерпимо далеко. Они оба понимают, что этого недостаточно; на прощание Мейбл прячет лицо у него на плече и оставляет на футболке крупное мокрое пятно. Заплаканная, чуть позже она слабо улыбается, и Диппер, глядя на неё за оконным стеклом, понимает, что, как бы они ни старались, теперь уже ничего не будет как прежде. А потом выясняется, что Билл ждёт его в доме. Посреди чемоданов и разбросанных вещей, сидит, скрестив ноги, на полу и не говорит ни слова. Только смотрит — пронизывающе и остро. Молча притягивает Диппера за руку, заставляет улечься к нему на колени и гладит по волосам, пока тот, уставший, вымотанный бесконечными сборами, нервами, переживаниями, не проваливается в сон. Просыпается следующим утром — ещё до пробуждения родителей и за два часа до автобуса. По будильнику, который не заводил, на собственной постели, бережно укрытый одеялом. Билла в комнате, разумеется, уже нет, и лишь позже, уже в автобусе Пьемонт-Пасадина, Диппер вспоминает: вчерашний день не был обговорённым днём встречи. Он выбивался из общего ряда. И Билл ничего у него не взял. И тогда Диппер впервые ловит себя на предположении, что, вероятно, человеческая оболочка способна влиять на заключённую внутри сущность. И что для Сайфера ещё может быть шанс.***
Её зовут Келли. Она на год старше, но ходит на те же лекции по французскому, что и Диппер; спустя два месяца переглядываний и смущённых улыбок она сама походит к Дипперу и предлагает выпить этим вечером кофе. Диппер, с одной стороны, взбудоражен и рад. С другой — сегодня он ждёт прихода Сайфера, и пускай даже Билл может отыскать его где угодно, а для привычного обмена энергией необязательно даже прерывать свидание (в конце концов, он всегда может, извинившись, на пару минут отойти якобы в уборную), смешивать эти две встречи кажется не совсем верным поступком. Усилием воли он заставляет себя не думать об этом. Обменивается с Келли номерами телефонов и договаривается встретиться у местной кофейни в шесть. Билл, как правило, приходит ближе к девяти. Есть вероятность, что он попадёт домой даже раньше этого времени. Не то чтобы Диппер в самом деле хотел этого... вернее сказать, он уже и сам не уверен, чего хочет на самом деле. Этим же вечером, на свидании, Келли тянется к нему и касается висящего у него на шее кожаного шнурка. Вытаскивает подвеску, обычно спрятанную под одеждой, наружу, и с любопытством разглядывает черный с охровыми жилками осколок. — Всегда было интересно, что ты там прячешь, — признаётся она с некоторым смущением, когда взгляд Диппера стремительно леденеет. — Ты этот шнурок не снимал, а подвеску почему-то не доставал ни разу. Это твой талисман или вроде того? Наверное, много для тебя значит? Можешь не отвечать, если я лезу не в своё дело, — Келли поспешно осекается и глядит на него почти боязливо. — Слушай, прости. Ты рассердился? Диппер лишь заводит подвеску обратно за ворот рубашки и раздосадованно морщится. Келли ему нравится, правда. И она такого не заслужила. Диппер и сам не понимает, почему простой жест заинтересованной девушки заставил всё внутри подёрнуться льдом. А если бы и понимал, осознание это ему бы явно пришлось не по вкусу. Если бы она только догадывалась, что он за человек и что творилось с его жизнью за последние семь лет, её бы здесь, несомненно, не было. — Я не сержусь, — всё-таки говорит Диппер спустя небольшую паузу. — Просто вспомнил, что мне пора домой. У меня были на сегодня кое-какие договорённости, но я о них совсем забыл. Извини. Он не даёт ей возможности возразить. Кофе для обоих уже оплачен, так что Диппер спокойно поднимается с места и, не глядя на свою спутницу, быстрым шагом направляется к выходу. И даже если после этого порывистого вспыльчивого ухода его не отпускает ощущение, что он сделал что-то не так, ощущение это тает в считанные секунды, когда часы бьют девять вечера, а на полу его комнаты загорается хорошо знакомый круг синего пламени.***
Диппер предпочитает не думать о том, как так вышло, что в свои девятнадцать лет он отмечает день святого Валентина, лёжа на полу едва ли не в обнимку с демоном, который, на минуточку, всего несколько лет назад почти сумел разломать на куски Вселенную, а после, успев трагически умереть и удручающе быстро воскреснуть, принялся шантажировать его, Диппера, жизнями и безопасностью окружающих. Когда проговариваешь такое мысленно или вслух, это звучит куда хуже, чем выглядит в голове. А Диппер не видит смысла нагнетать ситуацию. Ему невероятно, просто до иррационального хорошо. Они с Биллом почти распили на двоих целую бутылку бурбона, и голову кружит, а мысли в ней — быстрые и летучие, и то весомые, то, напротив, будто сложенные из нетающей морской пены. Билл наваливается на него сверху. Прижимает к полу всем телом, целует жадно, открыто и глубоко. Кусает, вылизывает, практически трахает горячий отзывчивый рот языком. До невозможности привычно, но оттого, как ни печально, не менее возбуждающе. Привкус полыни за три года никуда не делся. Настойчивости на порядок прибавилось у обоих. Достаточно, чтобы воспринимать происходящее как должное. Недостаточно, чтобы осмелиться задаться вопросом: является ли это до сих пор исполнением условий контракта, или же необходимость мешается — хотя бы частично — с желанием. Так или иначе, все эти рассуждения заведомо не несут в себе смысла. С тех пор, как Диппер уехал из родного города, прочь от семьи, он был один. Никогда не обладал склонностью к шумным сборищам, толпе приятелей, трёхзначным числам контактов на фейсбуке, однако незримую черту, отделившую его от всех прочих одновременно с переездом, терпеть безболезненно так и не научился. Мог бы говорить себе, что привык. Мог бы даже поверить, что всегда хотел именно этого — обособленности, добровольного если не затворничества, то покоя, но врать самому себе Диппер не любит, а сейчас, когда Билл всё чаще оказывается рядом и, даже не делая ничего особенного, одним своим присутствием как-то странно, ненавязчиво стирает тот самый разделительный барьер внутри, и вовсе не видит на это причин. Когда Сайфер отстраняется, Диппер тяжело и сорвано дышит, теряется в собственных мечущихся мыслях, но всё же находит в себе силы пьяно ухмыльнуться. — Ума не приложу, как так вышло, но похоже, что ты, Билл, — мой единственный друг. Предположим, «друг» — не совсем то, что он имеет в виду, если рассматривать ситуацию в целом. Диппер понимает, что Билл уже давно знает об этом, но сейчас ему хочется сказать о другом. О притяжении без примеси сексуального влечения и какого-либо налёта романтизма. О том, что только с ним, не человеком даже, по сути своей монстром и заклятым врагом, он чувствует себя нужным, и если бы не это чувство, Диппер, вероятно, уже давно тронулся бы умом от недостатка понимания и тоски. Билл не меняется в лице, но теряет прежнюю расслабленность. Привстаёт на локтях, снова накрывает Диппера своим телом и медленно, с демонстративной напористостью вжимает бедро ему в пах. — И как часто, скажи на милость, — горячо и сбивчиво шепчет на ухо, — у тебя стоит на друзей? «Где-то раз в неделю и стоит, придурок», — хочет огрызнуться Диппер. Но молчит и оставляет это доступной для прочтения мыслью. Проигнорированных намёков, сигналов и даже открытых предложений за три года было более чем достаточно, чтобы понять, что Билл не заинтересован в этом так, как он. Точнее, заинтересован, но... «Утвердись в своих желаниях, приятель, а уже потом заявляй о них вслух. Наша с тобой сделка работает на двести из ста процентов. Последствия, уверен, нравятся нам обоим. И я не собираюсь сливаться только из-за того, что кое-чей, не будем показывать пальцем, мясной мешок не смог совладать со своими бушующими гормонами». И ведь не сказать, что не прав. Так, по крайней мере, было раньше. Сейчас Диппер почти уверен, что не пожалел бы об этом, даже если был бы воспитан в духе образцовых протестанских общин. Но подобными предрассудками он не страдает, и он, в конце-то концов, всего лишь молодой и здоровый парень, который вот уже три года безрезультатно, хоть и весьма упоённо, целуется с бывшим врагом, щедро делится собственной жизненной энергией и хочет секса с ним так, что при одной только мысли об этом предательски слабеют колени. Он упирается ладонями Биллу в грудь, отталкивая, и резко садится на полу. — Значит, увидимся через неделю? Сайфер не отвечает. Он остаётся у Диппера за спиной, и оборачиваться на него не хочется. Но спустя пару секунд тишины, чтобы сразу за тем, привычно не попрощавшись, уйти, Билл протягивает руку и треплет его — получается ободряюще и в известной степени даже ласково, — по волосам. И это, наверное, хороший знак.***
Иногда Диппер думает, что Билл напоминает ему рептилию. Далеко не всегда, безусловно: периоды выжидательного оцепенения в нём могут сменяться приступами хаотичной активности раз по двадцать на дню, но дело не в этом. Подобная переменчивость, напротив, воспринимается Диппером как нечто вполне ожидаемое и неотъемлемое. Образ той фантасмагоричной твари, что превратила его тринадцатое лето в кавалькаду безумия, странным образом расходится с образом Билла Сайфера, знакомого ему здесь и сейчас. Этот Билл всё так же непредсказуем и слабо напоминает настоящего человека, если только не ставит себе целью по той или иной причине временно ассимилироваться с окружающей средой. Он как нечто непостоянное, не поддающееся описанию — нестабильная, едкая материя, в любой момент готовая поглотить и растворить в себе всё, что рискнёт подобраться ближе. Но моменты, когда Билл ведёт себя, не скрывая своей натуры, а лишь выплёскивая её, выставляя напоказ, точно транспарант на демонстрации, одним только взглядом, жестами, нечеловеческим оскалом и жутким гортанным смехом, так, что даже случайные прохожие оборачиваются ему вслед, подсознательно понимая, что здесь что-то не так, изуродовано и безнадёжно сломано, ничуть не давят на нервы. Промежуточное состояние — то самое, в котором с Биллом проще всего иметь дело, — отдаёт человечностью чуть больше, но скорее навевает скуку, нежели действительно располагает к себе. Завораживает Диппера совсем другое. Билл иногда замирает, цепенеет — с твёрдой и холодной, неприятной на ощупь из-за этой мертвенной стылости кожей, с полуприкрытыми глазами, бледными с узкими зрачками, заострившимися чертами лица, тонкими бесцветными губами. Змея не перед броском, но впадающая в ледяной, лишённый солнца, сон. Нехватка энергии делает его по-настоящему жутким. В такие моменты Диппер через силу заставляет себя преодолевать инстинктивный страх, чтобы подойти ближе. Он помнит, как чувствовал себя, будучи бестелесным и заключённым в тканную, сидящую мешком оболочку игрушки, и Билл напоминает об этом ощущении одним своим видом. Различие внешнего и внутреннего становится настолько противоестественным и броским, что смотреть на это мерзко, продирающе до самых костей. Словно за привлекательной, но неправдоподобной, искусственной оболочкой, застывающей то ли глыбой льда, то ли искусно отёсанным мрамором, кроется нечто отвратительное и страшное. Кажется — сковырнешь чешую, и обнаружишь внутри кишащее червями и гниющее змеиное мясо. Билл не умеет бережно расходовать силы. Он зачастую приходит к Дипперу в подобном полумёртвом состоянии, способный разве что на ленивую, почти бездумную язвительность. Диппер не спрашивает, куда уходит столько энергии — он знает, что отдаёт много, благодаря возникшей восемь лет назад связи куда больше, чем способен дать посторонний человек, хотя сам почти не ощущает потери, — ему не то чтобы наплевать на то, как Сайфер проводит свободное время, но он подозревает, что ответ ему ничуть не понравится. С полгода назад он видел Билла с неумело и криво наложенным бинтом на боку. Бинт был обагрён кровью, и Сайфер содрал его сразу же, как только Диппер, сквозь зубы поминая богатое лексическое разнообразие дяди Стэна, припал к его искривлённым в болезненном подобии улыбки губам. Два месяца назад Биллу прострелили колено, хотя об этом Диппер узнал лишь по разодранным и залитым кровью джинсам, в которых Сайфер, ничтоже сумняшеся, завалился к нему этим же вечером. Ещё были сломанные рёбра, сквозная дыра на левой ладони, перелом руки — Диппер не помнит всё и не задаёт вопросов. По правде сказать, после всех лет их знакомства он по-прежнему до одури боится Билла в этом состоянии. Потому что не узнаёт его. Не знает, чего ожидать. В один из таких дней Сайфер приходит без предупреждения. Пропустив сразу две «кормёжки» и за все эти дни никак не дав знать, что с ним всё в порядке; он не пытается поздороваться и стыло, тускло глядит из-под ресниц. Приваливается плечом к дверному косяку и хватает Диппера за запястье. Притягивает к себе и уже собирается впиться поцелуем в губы, когда Диппер, будучи сейчас ощутимо сильнее, отталкивает его в сторону. Келли будет ждать его у кинотеатра уже через пятнадцать минут, и, серьёзно, у него нет ни времени, ни желания тратить оставшиеся минуты на этого опостылевшего придурка. Диппер, наверное, понимает, что его раздражение связано скорее с пережитым беспокойством и немного наивной, глупой и потому постыдной для него самого обиды, но это понимание неприятно щемит за рёбрами, и он намеренно топит его за демонстративным хладнокровием. — Я на свидание опаздываю. Без обид, но целовать тебя перед встречей с девушкой — ни разу не предел мечтаний. Разберёмся, когда вернусь. Ближе к ночи. А может, к утру, — добавляет почти мстительно. Как будто Биллу есть до этого какое-то дело. — Пусти. — Твой недоёб подождёт, — невыразительно склабится Билл. Он по-прежнему стоит в дверях, и взгляд у него такой тусклый, что Дипперу кажется: оттолкни его снова, точно не устоит на ногах. — Или ты забыл условия сделки? Ну же, Сосенка. Две минуты. С тебя не убудет. Его хамоватый тон раздражает. Диппер не собирается ввязываться в спор, а потому отстраняет Сайфера молча, всем своим видом выражая глубокое безразличие. Билл не противится. Только произносит за секунду до того, как Диппер шагает за порог: — Всегда есть другие, помнишь? Дешёвая манипуляция. Действенная, следует признать: Диппер замирает, так и не покинув комнату, и с трудом удерживает на лице маску спокойствия. — Да хоть половину Пасадины перецелуй, мне-то что? Он знает, что блефует, и Билл, безусловно, знает об этом тоже, но что ещё Диппер может ответить? Он внутренне собирается, ожидая малоприятного продолжения провокации, но Билл снова выбивает его из равновесия. Криво ухмыляется, пожимает плечами и замечает как бы между прочим: — Без твоего участия от поцелуев толку мало. Если нет связи, кровь подходит больше. — Вампирских романов перечитал? — Я не говорил, что собираюсь её пить, — Билл выразительно возводит взгляд к потолку. — Не тупи, Сосна. Не может быть, чтобы твой драгоценный дядюшка не рассказывал тебе про заклятия на крови. Диппер действительно припоминает нечто подобное. А ещё в памяти всплывают слова Билла — с той самой ночи, когда он, шестнадцатилетний, заключил с Сайфером пресловутую сделку. В тот раз Билл говорил, что одного человека недостаточно. Что уйма хлопот связана непосредственно с необходимостью использовать вместо Диппера сразу два десятка обычных людей. Голос предательски вздрагивает, и Диппер вынужден отвернуться, чтобы спрятать взгляд. — И сколько крови тебе нужно? — От тебя — всего пара капель, — Билл явно не хочет показывать свою слабость, но ему приходится опереться о стену, дабы удержаться в вертикальном положении. В голосе его, тем не менее, отчётливо продолжает звучать вызывающая издёвка. — Полагаю, всем прочим придётся пустить пару литров. Диппер отстранённо, со странной сжимающей горло горечью наблюдает, как Билл перочинным ножом в подрагивающих пальцах делает надрез на его раскрытой ладони. Это почти не больно. Разве что неприятно жжёт холодом и уже полузабыто слабеет тело, когда начинают звучать первые слова свистящего, шипящего, страшного даже на слух заклинания. Чуть позже Сайфер, заметно взбодрившийся, треплет его по щеке и советует опрокинуть перед свиданием пару банок энергетика. Избегая его взгляда, Диппер никак не комментирует этот дурацкий совет и, с трудом заставляя себя двигаться, молча уходит из комнаты. Они с Келли чудом не опаздывают на сеанс, и спустя полчаса после начала Дипперу, бледному и ослабшему, чувствующему себя заживо выпотрошенным, приходится покинуть зал и запереться в туалетной кабинке. Там его долго и мучительно выворачивает наизнанку, а потом не хватает сил даже на то, чтобы прополоскать рот водой из-под крана. Он едва ли помнит, что происходит дальше. Приходит в себя спустя почти сутки, лёжа в больничной палате. Ему рассказывают, что он был найден в туалете кинотеатра, без сознания прямо на полу в запертой кабинке. Из больницы его забирает Билл. Полный сил, сияющий лучезарной улыбкой, на невесть где раздобытом байке. Сайфер не извиняется, но глядит с плохо скрытым беспокойством, а потом, вернув Диппера в общежитие, никуда не уходит и с неожиданной для него щепетильностью следит за соблюдением постельного режима ещё двое суток подряд. Когда Диппер возвращается на занятия и посещает первое занятие по французскому, Келли избегает его взгляда и отсаживается в противоположный конец аудитории. Она не отвечает на звонки, игнорирует смс-сообщения и в целом делает вид, будто они с Диппером никогда друг друга не знали. Проходит почти неделя, прежде чем Келли решается на прощальный разговор. На этот раз Диппер даже не пытается убедить себя, будто ему хоть немного жаль.***
Диппер узнаёт о том, что Стэн попал в больницу, во время второй по счёту утренней лекции. Телефонный звонок от Форда означает, что случилось что-то серьёзное: в противном случае дядя ни за что не стал бы отвлекать его от занятий. — Врачи почти ничего не говорят, — Форд говорит безэмоционально и так сухо, что его тон можно было бы принять за полное равнодушие. Но Диппер знает прадядю куда лучше, и он даже на расстоянии чувствует, что Стэнфорду сейчас невыразимо больно и страшно. — Думаю, нам нужно готовиться к худшему. Несколько нестерпимо долгих секунд Диппер молчит — попросту не может выдавить из себя ни слова. — Я могу чем-нибудь помочь? — Ты мог бы приехать к нему, — судя по голосу, Форду стоит немалых трудов сказать это. — Попрощаться. Диппер берёт билеты до Гравити Фолз на ближайший рейс, который должен состояться через день. Связывается с сестрой и узнаёт, что та будет в городе уже к завтрашнему утру. Их родители вот уже сутки как попеременно с Фордом дежурят у постели Стэна, который не приходит в себя, и это значит, что к его приезду вся семья впервые за долгие годы окажется в сборе. Жаль только, что при таких обстоятельствах. Он не может уснуть всю ночь, а следующим утром пропускает учёбу — всё равно не может сосредоточиться ни на чём другом, кроме мыслей о дяде. Которому звонил в последний раз больше полугода назад. Который пожертвовал всем, чтобы остановить Билла Сайфера — чудовище, ставшее столь неотъемлемой частью жизни для Диппера, что подчас тот ловит себя на мысли: если не считать Мейбл, живущую на другом конце страны, за эти годы Билл стал ему ближе, чем кто-либо из членов семьи. Билл приходит к нему с самого утра. Без договорённости и приглашения. Приносит кофе и, не дожидаясь приглашения, садится на кровать Диппера, перекинув длинные ноги через его бёдра. — Сам расскажешь, в чём дело, или тебе снова устроить внеочередную трепанацию? Диппер молча закрывает глаза и лишь слабо вздрагивает, когда чувствует прикосновение прохладной ладони ко лбу. Билл замирает так на пару секунд. А потом, ничего не говоря, поднимается на ноги и исчезает со звонким щелчком пальцев. Он возвращается спустя пару часов. Бледный, с испариной и такими синяками под глазами, словно не спал по меньшей мере трое суток. Всё так же молча, без объяснений, притягивает Диппера ближе и целует — глубоко, жадно и долго, хотя сам Пайнс содрогается от отвращения, почувствовав холодный, как у покойника, язык у себя во рту. Этот поцелуй заставляет Диппера пошатнуться от слабости, но позже, когда Билл отпускает его, у него уже не остаётся сил, чтобы спорить. Проходит около получаса, когда Дипперу, давящемуся приторным чаем с пятью ложками сахара, поступает ещё один звонок с номера дяди Форда. Тот сообщает, оговариваясь и проглатывая окончания слов: Стэн пришёл в себя — все показатели в норме, и от его прежнего состояния не осталось ни следа. — Я тут ни при чём! — фыркает Сайфер, когда Диппер, попрощавшись, сбрасывает звонок. — Если ты забыл, у меня с твоими драгоценными дядями не самые лучшие отношения. И я был бы исключительно счастлив, если бы Стэнли... Он замолкает, потому что Диппер накрывает его ладонь своей. Билл смотрит на его подрагивающие пальцы и хмурится с видимым недовольством. Быстро облизывает губы, делает глубокий размеренный вдох и вдруг с неожиданной мягкостью стряхивает с себя чужую руку. А потом сам подаётся вперёд, чтобы Диппер спрятал мокрое от слёз лицо у него на груди.***
День, когда всё идёт наперекосяк, на первый взгляд мало отличается от других. Билл, что за последние месяцы плотно вошло в привычку, встречает Диппера после занятий. Они обедают в забегаловке недалеко от общежития, причём Сайфер расплачивается за них обоих мимолётным щелчком пальцев, а в ответ на укоризненный взгляд демонстративно закатывает глаза. — Какой ты всё-таки зануда, Сосна. — Он роется в карманах, после чего вываливает на стол россыпь неаккуратных смятых банкнот. — Теперь доволен? По дороге до общежития они попадают под сильный дождь. Вымокают до нитки, добираются бегом и заваливаются в комнату едва ли не в обнимку. Билл тут же, не отходя от двери, сдирает с себя влажную водолазку (в ответ на вопросительный взгляд он презрительно кривит рот: «Чтоб ты знал, я демон разума, а не радиатор с обогревом») и настойчиво подталкивает Диппера обратно к выходу. — Горячий душ. Живо. Диппер смеётся и останавливается в дверях, испытующе глядя на Сайфера из-за плеча. — Ты со мной? — Ты меня со своей девчонкой спутал, малой. — Билл принимается расстёгивать пряжку ремня. — Обжимания в душевой — по её части. — Мы с Келли расстались. Почти месяц назад. — Ну, надо же. Сайфер произносит это скучающим тоном, но Диппер успевает заметить в его взгляде промелькнувшую искру живого интереса. Он выдерживает небольшую паузу и всё же решается. Запирает дверь, упирается в неё спиной и внимательно, не отводя глаз, смотрит на Билла в упор. — Не спросишь, почему? — Хотел бы — давно бы узнал. Впрочем, тут и думать не о чем. Не так легко поддерживать приличные отношения с обычной человеческой девкой, когда уже несколько лет по уши влюблён в светлый образ древнего сверхъестественного мудака вроде меня. — Билл стаскивает штаны, мокрые и потому сидящие на длинных худых ногах в облипку, и Диппер сглатывает вставший в горле ком. То, что говорит Билл — давно не новость. Он давно понимал, что Сайфер в курсе, и эта тема неоднократно проскальзывала в их разговорах с тех пор, как Диппер определился в собственных чувствах. По крайней мере, сам для себя. Но они ещё ни разу не говорили об этом так прямо. И это... неловко, пожалуй. По всему телу пробегают мурашки, морозные и неприятные; Диппер не уверен, что дело только в холоде и сырости. Было бы проще, если бы Билл нацепил свои чёртовы штаны обратно. — Почти угадал, — Диппер неторопливо кивает и старается говорить медленнее, тщательно подбирая слова. — Она сама от меня ушла. Сказала, что я, конечно, милый, но... — ...но недостаточно милый, чтобы быть с тобой. Никаких вопросительных интонаций. Это звучит утверждением, в то время как сам Билл роется в шкафу Диппера и даже не оборачивается в его сторону. А потом Сайфер добавляет нечто, от чего сердце Диппера, кажется, рывком обрушивается вниз, перехватывает дыхание, и он замирает, неспособный даже ответить: — Она была права. Он смотрит на Билла в полном молчании. С силой прикусывает губу, надеясь, что боль поможет прийти в чувство, но никакой боли не чувствует вовсе. Кажется, будто всё тело разом онемело. Стало непослушным и деревянным, будто чужим. Он запрокидывает голову и смотрит в потолок, потому как пристальное наблюдение за отточенными движениями Сайфера, натягивающего на себя оставленные им же у Пайнса в шкафу вещи вызывает странное колкое пощипывание в уголках глаз. — Ты не милый, Сосновое Деревце, — всё так же равнодушно продолжает Билл, когда застёгивает, наконец, молнию на джинсах. — И уже давно лишён того детского обаяния, которым располагал в двенадцать. И то, что ты играешь за лигу хороших парней, не наделяет тебя свойственной типичным хорошим парням привлекательностью. Только это не то, о чём следует беспокоиться. — Он оборачивается к Дипперу. Смотрит на него без улыбки, а потом делает шаг навстречу. Сжимает пальцы на его подбородке и с силой тянет вниз и в сторону, чтобы они встретились взглядами. — Хочешь знать, что я думаю о тебе на самом деле? Билл не дожидается ответного кивка и говорит, жёстко чеканя каждое слово: — Тебе не следует казаться лучше, чем ты есть. Думаешь, ты недостаточно хорош? Может быть. В глазах окружающих, но, эй, с каких пор это является поводом для переживаний? Лично я считаю, что именно это несовершенство, эта неполноценность и её полное осознание делают тебя, — Билл подаётся вперёд и упирается лбом о его лоб, — особенным, скажем так. И тебе лучше оставаться собой, каким бы неправильным ты ни был. — Правильность — это скучно, да? — Диппер пытается улыбнуться, но выходит дёргано и как-то неровно. — Паршивая особенность, если честно. По всему выходит, что я не заслуживаю ничьей привязанности. И все эти терапевтические беседы с твоей стороны, разумеется, весьма любезны, но я не вижу ничего плохого в том, чтобы хотеть быть лучше. Хотя бы для того, чтобы не быть одному, и нравиться хоть кому-то, и чтобы перестать жить так, словно я... — Хватит ныть. — Билл обрывает его, хлёстко и холодно. Кажется, даже зло. Диппер чувствует его ладонь у себя на животе, и вздрагивает, когда Сайфер комкает в пальцах мокрую после дождя ткань. — Тут тебе не мелодрама, Сосенка, а ты не такой идиот, чтобы ждать от меня букетов цветов и высокодуховных признаний. Их не было и не будет, но это не значит, что ты один. И ты мне нравишься, очевидно. Так что ещё тебе нужно? На мгновение характер их зрительного контакта меняется. Ещё пару секунд назад Диппер глядел затравленно и устало, а теперь в его глазах отражается нечто совсем иное. Требовательное и жгучее. Опаляющее жаром даже через одежду, мокрую и прилипшую к телу. — Трахни меня. — Кто о чём, а ты... — Билл, ухмыльнувшись, чуть качает головой. — Мы об этом уже говорили, верно? Твой недоёб — не моя проблема. Подыщи кандидатуру получше. — Вот только не надо врать, что ты весь такой нечеловеческий и не интересуешься сексом. — А с чего ты взял, что это враньё? Диппер едва сдерживается, чтобы не припомнить Биллу все те разы, когда у Сайфера вставал во время их «контрактных» поцелуев. И те, когда Билл приходил к нему красноречиво растрёпанный, зацелованный и очевидно затраханный до полуобморочного состояния. И все отметины на его шее и плечах, запахи женских и мужских духов, чужих сигарет, липкие пятна блеска для губ на одежде. Это было бы глупо и мелочно — и это, вообще-то, совсем не его дело, однако Билл, вероятно, в очередной раз без спросу считывает его мысли. — Я нахожу секс забавным, это правда, — Сайфер хищно и широко скалится, хотя глаза у него остаются стылыми, лишёнными всяческого выражения. Получившийся внешний контраст напугал бы кого угодно, но Диппер видел и не такое, и он твёрдо, упрямо глядит в ответ. — И у человеческого тела есть определённые потребности. Я мог бы их игнорировать, безусловно, но зачем? Меня всё устраивает. И, не спорю, мне нравится сама идея нагнуть тебя над твоим же столом и напрочь выебать всю эту дурь. Но, сам подумай: если всё так просто, почему я не сделал этого ещё три года назад? — Билл, я не... — Ты можешь пострадать. Как ты не понимаешь? — Крепкая хватка Билла вдруг разжимается. Он не отходит в сторону, однако больше не держит Диппера, и тот мог бы оттолкнуть его, если бы захотел. — При обмене энергией наша связь работает таким образом, что чем больше желания и симпатии проявляется с твоей стороны, тем больше сил идёт на отдачу. И ты не испытываешь дискомфорта — используются твои внутренние резервы. Это безопасно, пока я контролирую ситуацию. Но теперь попробуй представить: если при одном только поцелуе с тобой я получаю столько, что могу спокойно продержаться целую неделю, что с тобой станет, если я тебя трахну? Он замолкает и стискивает челюсти, словно удерживая себя от дальнейших объяснений. Диппер видит, как цепенеет его взгляд и играют желваки на лице, и внутренний запал вместе со всей решимостью вдруг разом сходит на нет. — Ты упомянул «внутренние резервы», — негромко произносит он. — Что это значит? — О, не беспокойся об этом. — Какие будут последствия? В долгосрочной перспективе? — Я же сказал... — Да ни черта ты не сказал. — Ну, в таком случае тебе не повезло, потому что это — единственный ответ, который ты услышишь. — Отрывисто, едко проговаривает Билл. И что-то в его голосе вдруг меняется. Становится не то чтобы теплее, но мягче, сглаживает резкий тон и сквозящее в каждом слове раздражение. — Ты мне нравишься, Сосенка. Ты мне нужен, и дело не только в нашей с тобой сделке. Не могу сказать, что доволен тем, как всё обернулось. Как по мне, вся эта привязанность... только мешает. Именно поэтому я не могу зайти дальше. Если я потеряю контроль, а риск этого довольно велик, ты пострадаешь. Исчерпаешь себя до остатка и вряд ли дотянешь до утра. Я не могу этого допустить. Диппер отвечает, запинаясь, но уже не обращает на это внимания: — Почему не рассказал раньше? — Может, мне ещё серенаду нужно было тебе посвятить? — Билл огрызается, но делает это сбивчиво, будто бы на автомате. — Я бы даже сейчас не стал рассказывать. Я и не хотел, в общем-то. Но ты с этим твоим щенячьим взглядом и нытьём... — И ничего я не ныл. — «Я один, я никому не нужен, я не заслуживаю быть любимым»... Сайфер криво ухмыляется, повторяя недавние слова Диппера, и тот, разозлившись, вспыхивает, но не успевает сказать ни слова. Билл вдруг стягивает с него сырую холодную толстовку, а потом, опустив обе ладони на его брючный ремень, теснее прижимает к двери. Целует сам — настойчиво и тягуче. Перехватив инициативу, не позволяя даже толково отвечать. До последней секунды Диппер не закрывает глаза. А потом тихо стонет, чувствуя нарастание упоительного согревающего жара от прильнувшего к нему тела одновременно с тем, как Билл расстёгивает его джинсы и, запустив ладонь внутрь, за резинку нижнего белья, обхватывает член горячей ладонью. Он прикусывает и влажно облизывает ушную раковину и чувствительный участок под ней. А потом шепчет, игнорируя и сбившееся дыхание, и несдержанные тихие всхлипы, в то время как Диппер судорожно цепляется за его рубашку слабеющими пальцами: — Впрочем, у меня есть парочка идей: как переубедить тебя, не причинив вреда. И, скользнув к полу, опускается на колени и тянет джинсы Диппера вниз.***
С момента последней встречи с Биллом проходит целых пять дней, и Диппер, казалось бы, должен чувствовать себя полным сил. Но чем дальше, тем более он разбит и обессилен. Ему тяжело вставать по утрам, тяжело заставлять себя заниматься после лекций, а на последней волне тестов он с трудом наскребает на проходной балл. Первые признаки начались уже пару недель назад, но он не придавал им значения. Тем не менее, с каждым днём становится только хуже. Мейбл советует хотя бы ненадолго забить на учёбу или даже пропустить год, уехав на это время в Гравити Фолз или к родителям в Пьемонт. Келли, до сих пор ни словом с ним не обмолвившаяся, ловит его за руку в коридоре и обеспокоенно спрашивает, не болен ли он. В свой последний визит Билл касается пальцами его виска и замирает, вслушиваясь во что-то, понятное только ему. А потом хмурится и говорит, что на этот раз перебьётся без энергетической отдачи: с него не убудет. Пару дней спустя Диппер видит в новостной ленте упоминание о компании из восьми подростков, пропавших без вести в одном из городов Аризоны. Он не уверен, причастен ли к этому Билл, но понимает: он никогда не наберётся смелости спросить об этом напрямик. У Диппера пропадает аппетит и без конца кружится голова. Когда он, поддавшись уговорам сестры, приходит на осмотр в бесплатную клинику, доктор прописывает ему какие-то особенные витамины, стоящие как едва ли не половина его заработка репетитором для нынешних абитуриентов, выписывает больничный на две недели и устраивает целую лекцию насчёт стресса, режима дня и порядка питания. Диппер старается лишний раз не смотреться в зеркало. Он бледен настолько, что кожа приобретает неприятный сероватый оттенок. Круги под глазами и впалые щёки придают ему вид глубоко больного человека, и даже волосы кажутся свалявшимися и потускневшими. Поэтому когда Билл снова объявляется у него на пороге — оцепенелый и заторможенный, порядком исхудавший, — он не может удержаться от смеха: — Бери, не стесняйся. Хуже всё равно не будет. Билл щурит глаза, и его голос больше похож на змеиное шипение: — Ошибаешься. Он подходит ближе и садится к Дипперу на кровать. Тот, привычно закрыв глаза, тянется вперёд — и тут же, болезненно вскрикнув, хватается за щёку. От пощёчины, хлёсткой и неожиданной, рефлекторно выступают слёзы. Диппер смотрит на Билла, не понимая, что происходит, и не успевает увернуться от удара кулаком. На этот раз Билл бьёт сильнее. Не удержавшись, Диппер падает спиной на постель и едва приподнимается на локтях, как Сайфер нависает сверху. Придавливает всем телом и смотрит так, что от одного его взгляда внутренности болезненно скручивает узлом. От крови из разбитой губы во рту немного солоно; Диппер, всхлипнув, пытается рвануться прочь, когда Билл нагибается к его лицу и проводит холодным влажным языком по подбородку и искривлённому в отвращении рту. — Билл, что ты... — он не договаривает — Сайфер обрывает его, вцепившись ему в волосы и резко откидывая его голову назад. — Заткнись, Сосенка. Диппер думает, что ему это, наверное, снится. Что его истощение достигло крайности, что всё это — дурное сновидение на почве стресса или даже галлюцинации. Только всё слишком реально, жутко и потому нестерпимо тошно. Билл затыкает его рот языком; целует, мешая вкус полыни и крови, до боли тянет за волосы. Самоконтроля едва ли хватает, чтобы силиться дать отпор. Диппер, тем не менее, пытается оттолкнуть Сайфера ослабшими руками, но вскоре обмякает — он словно на грани обморока, и даже прижавшееся к нему тело, уже накалившееся душным возбуждающим жаром, не приводит в чувство. Ему кажется, что проходит от силы пара секунд. Однако, открыв глаза, он обнаруживает, что за окном уже темно, а сидящий у его постели Билл смотрит не то что виновато — но с какой-то исступленной, перехватывающей дыхание тоской. — Так было нужно, — просто говорит он. — Прости. Прощать Диппер не хочет. Понимать — тоже. Больше всего он хочет, чтобы Билл ушёл, но опыт показывает, что добиться этого без желания самого Сайфера невозможно. Так что он интересуется, краем мысли лениво удивившись тому, каким иссушенным и ломким кажется его голос: — Зачем? — Ты же умный мальчик, — Билл натянуто улыбается. Будто бы через силу. Протягивает руку и касается его щеки. Диппер не отстраняется — лишь закрывает глаза и неприязненно морщится, когда кончики пальцев опускаются ниже, к уголку разбитого рта. — Попробуй догадаться сам. Он уходит, не прощаясь, а Диппер, измотанный, вновь проваливается в сон. Очнувшись следующим утром, он обнаруживает на своём письменном столе пакет из ближайшей аптеки и ещё три до краёв набитых пакета с продуктами на полу. Диппер вертит в руках упаковку прописанных врачом таблеток и осторожно, стараясь не раскрыть запёкшиеся края ранки, проводит языком по нижней губе. «Так было нужно». Кажется, теперь он начинает понимать.***
Это повторяется ещё дважды. На третий раз Диппер отступает к стене и, глядя Биллу в глаза, говорит отчётливо и тихо: — Я тебе не верю. Он всё понимает. Внутренние резервы — так говорил Сайфер, упоминая о большой отдаче энергии в связи с его, Диппера, возросшей привязанностью. С чем большим желанием Диппер целует Билла, тем сильнее исчерпываются его собственные запасы жизненной силы. Поцелуи без личного, искреннего порыва забирают энергию внешнюю. Это куда неприятнее, но безопаснее, если рассматривать ситуацию в комплексе. Догадаться было нетрудно. Смириться — куда труднее. Падать от слабости к концу дня, спать по десять часов в сутки и горстями глотать витамины для него куда предпочтительнее, чем молча терпеть то, что делает Сайфер. Диппер не хочет, чтобы всё было так. Ему тошно от одной только мысли об этом, и он чувствует, что уже почти готов возненавидеть Билла за то, что тот сделал с ними обоими. Ведь знал же. Не мог не знать. И пользовался этим, пока не исчерпал его до конца. Не выжал досуха. Диппер думает, что хотел бы возненавидеть Билла по-настоящему. Незамутнённо и ярко, как это было в двенадцать, когда мир, несмотря на всю свою ирреальность, представлялся ему местом куда более простым и однозначным. Он хотел бы, правда. Но оказывается неспособен даже на честную и открытую злость. Потому что какая-то его часть всё ещё принимает и понимает. Диппер говорит: — Я люблю тебя. Билл вздрагивает, как от удара. И, ощерившись зло и хищно, бьёт сам. Своё признание Диппер повторяет сбивчивой скороговоркой, когда Билл подходит вплотную и рывком опрокидывает его на постель. Ялюблютебяялюблютебяялюблютебяялюблютебяялюблю... Пару лет назад Дипперу уже приходилось ломать пальцы. Но сейчас, когда это делает Сайфер, прижавший его к кровати и пытающийся заглушить последнее «я люблю» ладонью, ему больнее в десятки, сотни раз. «Тебя» перерастает в сдавленный крик с густым и холодным привкусом железа во рту. Билл шипит и вскидывает прокушенную ладонь. Сквозь пелену слёз Диппер едва различает его лицо, но пытается улыбнуться через боль, которая окутывает его, накрывает волной и жжёт сразу везде — в сломанных пальцах, саднящих губах, ноющих рёбрах и сразу за ними, где и болеть-то, кажется, нечему: он чувствует внутри отвратительную льдистую пустоту, разряженный воздух, который выбивается из груди новым выдохом: — Я люблю тебя. Он задыхается своим упрямым и, наверное, глупым отчаянием. Билл смотрит на него устало. Больным и тяжёлым взглядом. От прежней натянутой злобы нет и следа. Он утирает мокрые щёки Диппера кончиками пальцев, а потом накрывает его глаза всей ладонью. Мягкая темнота действует успокаивающе. Немного глушит боль, и Диппер послушно раскрывает рот, когда чувствует прикосновение прохладных губ к своим. Но Билл целует его не сразу. Сначала он шепчет: прямо в него, в его сбивчивое «люблю тебя», которое уже не звучит, но продолжает слышаться отзвуком, эхом, болезненной рваной пульсацией крови в висках. — Твоя любовь — набор химических процессов, и не более. Урегулированный выброс гормонов, нейробиология в чистом виде. Заставить тебя влюбиться было несложно. Ваши человеческие тела слишком просто поддаются манипуляции, а наша связь с самого начала подразумевала лёгкость контроля. Трезвый подход, помнишь? Я не мог не воспользоваться шансом сделать из тебя идеального донора. Так было удобнее, вот и всё. Его пальцы, твёрдые и ледяные, с силой сжимают горло, заставляя сильнее раскрыть рот в тщетной попытке сделать глоток воздуха. — Ничего личного. Ты любишь меня, Сосновое Деревце, — проговаривает Билл и с каждым словом всё больше отравляет едкой и горькой желчью, — только потому, что я так захотел.***
Если Стэнфорд и подозревает что-то неладное, то не подаёт виду. Обещает сделать все необходимые эскизы, и уже к вечеру высылает Дипперу фотографии нужных символов электронной почтой. Диппер делает всё спешно. В первом попавшемся салоне, работающем круглосуточно, предлагает мастеру тройную цену, чтобы татуировки нанесли сразу, без растягивания на несколько сеансов, и тратит при этом все свои сбережения. Оно того стоит. К утру обе его руки от запястий до локтей покрыты тонкой узорчатой сетью, и теперь он уверен, что Билл больше не сможет копаться в его мозгах. Так и выходит: Билл крепко сжимает его запястье и рассматривает татуировку пристально, пытаясь найти хоть одну ошибку в рисунке. Ни черта не находит и цедит, глядя на Диппера немигающе и зло: — Зачем? Кретин, теперь ты не... — Делай то, за чем пришёл, — на этот раз Диппер глядит на него твёрдо, не пряча глаз. — И проваливай. — Ты не понимаешь, — в голосе Билла вдруг прорывается что-то резкое, больное. Сорванный крик, заглушенный в первое же мгновение, но оставшийся острым надрывом: во взгляде, дрогнувших пальцах, судорожно искривлённой линии рта. — Ты же всё испортил, ты... — Не испортил. Не беспокойся, — Диппер проговаривает это так ровно, что со стороны, наверное, и сам не узнал бы собственный тон. — Как бы то ни было, я всё ещё тебя люблю. Не сказать, что меня не тошнит от одного только осознания, но тянуть к тебе меньше не стало. Ты мне всё ещё нужен. И я всё так же буду для тебя идеальной подпиткой. Просто теперь можешь не церемониться и не врать, и не пытайся заставить меня забыть. Я должен помнить. Просто должен, понимаешь? Делай что угодно, но это враньё... Он осекается сам и лишь усилием воли заставляет себя не отводить взгляд от лица Сайфера. Которое кажется искажённым, неправильным. Сломанным болезненной гримасой. Можно подумать, Биллу не наплевать. Можно подумать, эти годы манипуляции и вранья были чем-то большим, нежели чередой лжи. Отличная схема, если рассуждать непредвзято. Немного усилий, немного притворства и якобы тепла, и мальчишка, привыкший быть одиноким, сам потянется навстречу. Немного ментального контроля — и его доверчивая привязанность окрепнет, обрастёт чем-то большим и станет любовью, противиться которой невозможно. Даже теперь, когда он знает... Наверное, Билл действительно беспокоился за него. Хотя бы частично — чтобы он не исчерпал себя раньше времени. Чтобы прослужил дольше. С ценными игрушками следует обращаться бережливо. Из практических соображений, безусловно, — как сказал Билл, всё дело исключительно в трезвом подходе. Диппер не знает, на что он надеялся, связываясь с демоном разума. С тем, кто однажды уже едва не разрушил вселенную. С тем, чья сущность целиком и полностью строится на лжи. Он не знает, как мог быть таким идиотом. И теперь ненавидит себя, вероятно, несравненно больше, чем ненавидит Сайфера. Потому что ненавидеть Сайфера он не хочет. Потому что что-то внутри него, что-то мощное, лихорадочно жаркое и больное, продолжает рваться навстречу. Надеется оправдать и простить, вернуть всё на круги своя. Билл говорил, что нуждается в нём, и что причина не только в контракте. Диппер очень хочет поверить, что Билл не врал хотя бы об этом. Но позволить себе такую слабость не может. — Я собирался всё исправить, — неожиданно говорит Билл. Делает шаг назад и садится на край постели. А потом обнимает Диппера за колени. Сутулится, упирается лбом в его впалый живот, срывается то на шёпот, то на тона острее и выше. — Сегодня. Ты бы забыл обо всём. Я бы стёр из тебя все положительные эмоции, всю эту любовь, — он замолкает на мгновение, но быстро берёт себя в руки. — Начисто. Ты был бы свободен. Диппер глядит на него сверху вниз. Лица не видит, но лениво, почти равнодушно прослеживает взглядом цепочку выступающих под тонкой рубашкой позвонков, торчащие лопатки, острые линии худых плеч. — Я ведь не хотел. Не знал, что так выйдет. Когда заключал сделку... всё было проще. — С каждой секундой Билл говорит всё твёрже и увереннее, словно ему действительно нужно выговориться. Пускай даже так: сбивчиво, несуразно, сплошным потоком несвязных слов. — Откровенно говоря, я об этом просто не думал: ты был всего лишь источником, и даже если бы ты не выдержал, погиб от отдачи сил ещё тогда, в шестнадцать, я бы и думать об этом забыл. Можно было отыскать тебе замену. С самого начала. Проблематично, но вполне реально. Кроме того, связь от обмена телами могла запуститься по новой с кем-то другим... если как следует накачаться энергией, вернуть себе достаточно сил для заключения полноценной сделки. Я мог. Но не стал. Ты был рядом, Сосенка, и ты был удобнее. Диппер опускает руку ему на затылок. Белые, как молоко, волосы проходят сквозь пальцы, и под его ладонью Билл вздрагивает: как-то странно, необъяснимо живо и человечно. И он спрашивает: — Так сколько мне осталось? Билл не поднимает головы, но, судя по голосу, ухмыляется: — А как сильно ты меня ненавидишь? Диппер в ответ молчит, и Билл молчит тоже. А потом, спустя восемь ударов сердца и ни единого вдоха, говорит: — Три года. Может, пять. Если повезёт. Когда он поднимает взгляд, Дипперу до невозможности, до ломоты в пальцах, даже тех, переломы в которых ещё не зажили, хочется ударить его по лицу. Лишь бы стереть эту судорожную улыбку и жуткое, утопающее то ли в приступе проглоченного хохота, то ли в доведённом до безумия отчаянии выражение в бледных жёлтых глазах. Вместо этого он опускает ладонь Биллу на щёку. Проводит вдоль высокой скулы, заправляет за ухо выбившуюся прядь волос. — Скажи честно: то, что ты говорил тогда... ты соврал? Он не уточняет, потому что никто из них не нуждается в уточнении. Диппер помнит, словно это было вчера: Билл на коленях и тяжёлый, цепкий, проникающий глубоко под кожу взгляд снизу вверх. Почти такой, как сейчас. Диппер и сам не знает, что хочет услышать: что те слова были правдой, что являлись очередным враньём, что смешно даже предполагать обратное, и ничто не имело значения, и что он — наивный ребёнок, слишком доверчивый и недалёкий, прячущийся за панцирем из внешнего недоверия, но готовый раскрыться любому, кто окажется достаточно снисходителен, чтобы дать ему самую толику тепла. Мысль о любом из этих ответов сжигает всё живое, что только осталось внутри. Оставляет на языке привкус пепла и сдавливает горло ледяной ладонью. Но Билл продолжает молчать. В его взгляде Диппер видит блики потухшего света и глыбы талого льда. Он думает, что хотел бы простить и понять, смириться, но сделать это осознанно и добровольно. Потратив время и силы, убедив себя, оставив пространство для манёвра просто для того, чтобы не позволить тем хорошим моментам, что были с шестнадцати лет, пойти ко дну от тяжести всего прочего. И он простит, безусловно. Если успеет. Обидно только, что сделать это придётся вот так: не по собственному желанию, а потому что заведённая программа в его мозгу — «люби» — не даст поступить иначе. — Пять лет — вполне достаточный срок, знаешь, — тихо говорит он. — Ещё есть время, чтобы придумать, как всё исправить. Вместо ответа Билл закрывает глаза; его змеиная улыбка впервые за долгие годы кажется Дипперу настолько обезличенной и пустой.