Как обуздать свой гнев

— Ива-чан, — прозвучал голос Оикавы в трубке телефона, вкрадчивый, словно шелест, и этого было более чем достаточно, чтобы послать волны мурашек по спине Иваидзуми, отдающих крошечными разрядами тока у самого затылка. — Я могу с тобой кое-чем поделиться? — Ты позвонил, чтобы уточнить домашнее задание, Оикава, — коротко ответил Иваидзуми. — И я только что тебе его объяснил. Ты все понял? Я могу уже отключаться? — Но мне нужно тебе кое-что рассказать! — заскулил Оикава; Иваидзуми мог просто представить, как он развалился на своей кровати, свесив голову с края матраса, со своими дурацкими, торчащими во все стороны волосами, после того, как, несомненно, вздремнул, вместо того, чтобы заниматься домашним заданием… — Мне плевать, Оикава, у меня есть дела поважнее, чем слушать твои грязные сплетни о девчонках или, я не знаю, Ушиджиме Вакатоши, или кого ты там больше всего сейчас ненавидишь. — Ты такой жестокий, — прохныкал в трубку Оикава, но Иваидзуми лишь фыркнул в ответ. — Я всего лишь пытаюсь быть добрее, и вот, пожалуйста, ты вдруг говоришь, будто я только и хочу говорить всякие гадости об Ушиваке! Что, как ты знаешь, я иногда делаю, но сейчас не об этом. Вот тебе нравится Ушивака, Ива-чан? — Ясен пень, нет, о чем ты… — Потому что я бы мог просто отдаться ему, а не тебе. Иваидзуми пораженно застыл, как и его налившееся свинцом тело, мгновенно окаменев. — Что, во имя всего святого, ты только что сказал? — Я сказал, — промурлыкал Оикава, — что я мог бы просто переспать с Ушивакой вместо тебя. Если ты собираешься и дальше так грубо относиться ко мне. — Иваидзуми мог практически услышать коварную улыбку на губах Оикавы, как он покручивал на пальце телефонный шнур (потому что дом Оикавы все еще был подключен к стационарной линии). — Я мог бы в два счета это сделать. Ушивака, может, и хороший волейболист, но простой как две копейки. Это не займет много усилий… полуулыбка и нежный взгляд, подрагивающие ресницы и слегка припухлые губы… Я мог бы надеть коротенькие шорты, ведь все знают, что у него есть пунктик по поводу хороших ног, или мог бы пригласить его в знак примирения в какое-нибудь тихое местечко, рядом с которым обязательно пришлось бы сесть вместе на поезд, чтобы добраться домой; забитый до верху поезд, так, чтобы я мог случайно прижаться или потереться о него телом. Я мог бы даже стоять спиной к нему, Ива-чан, и прижиматься задницей к его паху, ты когда-либо задумывался об этом? Я — нет, но это очень хорошая идея. Хм. Очень хорошая идея. Особенно, если я начну потираться о него, делая вид, что это все из-за давки в поезде. Я бы почувствовал его растущее возбуждение, пока он наверняка издавал бы маленькие рычащие стоны, как и каждый раз, когда мы пробиваем очко на матче, а потом — бац! — я мог взаправду наброситься на него, когда остановился бы поезд, и «случайно» высвободить тихий стон. Замечательная идея, верно? Как ты думаешь? Иваидзуми не думал ни о чем. Он не мог думать. Он только и видел перед глазами, как Оикава по-кошачьи ухмыляется и медленно потирается телом об Ушиджиму, одетый в те самые коротенькие синие шорты, которые остались у него еще со средней школы. — Ты двинутый на всю голову, вот, что я думаю. — Тихо, тихо, Ива-чан, — продолжил Оикава, но теперь уже совершенно другим голосом. Он стал гораздо глубже, протяжнее, вдобавок ко всему этому вырисовывались в воображении Хаджиме затянутые поволокой глаза Тоору и его тонкая рука, медленно опускавшаяся вниз к поясу штанов. — Не будь таким злюкой. Я даже не успел рассказать свой план до конца. Думаю, дорогой Ушивака так сильно вскипит от ярости и возбуждения, пока мы доедем до станции, что точно ударит меня… хотя я не уверен, что он вообще когда-нибудь до этого дойдет, верно? Так что — и вот, как я себе это представляю, Ива-чан — он затащит меня в уборную и прижмет прямо к стене, после чего хорошенько меня оттрахает. — Иваидзуми услышал, как он задумчиво вздохнул. — Потрясающе. Только представь, как его толстый, влажный член вколачивается в мою задницу… такой тяжелый и горячий, как Ушивака пыхтит мне на ухо, а его зубы вгрызаются в шею… — он прервался на полуслове, тихо взвизгнув, и Иваидзуми понял, что сейчас рука Тоору уже опустилась в его штаны. — Ты что, действительно от этого заводишься? — зло проскрипел Иваидзуми, несмотря на то, что его собственная шея горела румянцем, а под тугим воротником уже становилось немного жарковато. — Чертов засранец. Оикава только простонал в ответ. — Попробуй только на миллиметр сдвинуться, Оикава Тоору, и я засуну твою голову так глубоко тебе в зад, что тебя задушат собственные чертовые внутренности. Он отбросил свой телефон в другой угол комнаты и, полыхая праведным гневом, схватил свою куртку. Его удивленная и недоумевающая мать только смотрела ему вслед, пока парень ураганом промчался мимо гостиной, теряясь в догадках, почему ее сын так сильно разозлился, и молча наблюдала, как он пытался спешно натянуть обувь. Путь к дому Оикавы обычно не занимал слишком много времени, но и его было более чем достаточно для Иваидзуми, чтобы обдумать все свои действия наперед. Его ярость немного остыла, и парень осознал, что он умчался из дома, не имея ни малейшего понятия о том, что собирался делать. Чертов Оикава — он наверняка все еще надрачивал себе, думая о том, как Ушиджима втрахивается в него в какой-то грязной туалетной кабинке на станции метро. И одна лишь мысль об этом вызвала у Иваидзуми настоящее отвращение; каждый хруст гравия под ногами вызывал у него только большее раздражение. У Оикавы появилась дурацкая привычка дразнить Ива-чана, как и сейчас, но Хаджиме уже вдоволь этого натерпелся. Пришло время Иваидзуми заткнуть болтливый рот Оикавы. Хорошенько так заткнуть. Парадная дверь в дом Оикавы была открыта, любезно позволяя Иваидзуми войти внутрь и с грохотом захлопнуть за собой; у него не было никаких причин тайно проникать к Оикаве. Тоору уже знал, что он собирался прийти, и еще лучше знал, что Иваидзуми был в ярости. Иваидзуми взбежал вверх по лестнице, прямо к спальне Оикавы, рывком открыв дверь, и увидел Тоору, развалившегося на кровати, как он и ожидал, засунув одну руку в штаны, уже влажные от смазки. — Поднимайся. Оикава моргнул, прикрывая на мгновение свои большие карие глаза, после чего быстро поднялся на ноги, пока его член потирался о внутреннюю ткань шорт, еще больше возбуждая парня. Иваидзуми схватил одной рукой подбородок Оикавы, притягивая ближе, пока их лица не оказались на расстоянии вдоха. — Это чертовски несмешная шутка, Дуракава, — прорычал он, наблюдая, как расширяются глаза Оикавы. — Ты вел себя просто как последний хренов засранец. — Но тебе это нравится, Хаджиме. И в этом была вся правда. Иваидзуми толкнул Оикаву обратно на кровать, обрушив весь свой вес на плечи сеттера и вдавив его в матрас, прижимаясь сильными ногами к бедрам Оикавы, и полностью обездвижил парня. Член Оикавы упирался в его шорты, истекая смазкой, пачкавшей темными пятнами тонкую ткань. Между ними повисла короткая пауза, пока Иваидзуми не посмотрел вниз, увидев, насколько сильно возбудился Оикава. — Осторожно, ты их порвешь! — пискнул Оикава, когда Иваидзуми схватил резинку его шорт и сдернул их, отбросив не глядя в сторону. Он впился ногтями в бока Оикавы, стягивая и снимая его футболку, наблюдая, как парень ерзает от нетерпения, пытаясь помочь поскорее избавиться от ткани, с похотью в глазах и быстро расцветающим румянцем на коже. Он вдавил бедра Оикавы обратно в матрац, так что теперь колени сеттера едва касались его подбородка, затем скользнул вниз к стоящему колом, истекающему смазкой члену сеттера. Он очертил сперва пальцем линию от внутренней стороны бедра и к самой головке члена сеттера, заставляя Оикаву крупно задрожать и испустить потрясающе милое мяуканье. Иваидзуми прижался костяшками пальцев к яичкам Оикавы, сминая их, а затем обхватил пальцами, уже полностью сжимая их в своих ладонях. Губы Оикавы раскрылись в стоне удовольствия, пальцы раздирали тонкие полоски вверх по оголенной коже его собственных бедер. Пальцы Иваидзуми тут же заменил горячий, скользкий язык, очертивший влажную дорожку к самой головке его члена, вырисовывая вокруг нее круги и вбирая эрекцию Оикавы, заглатывая, отсасывая именно так, как любил Тоору. Иваидзуми, прекрасно зная об этом, следовал своему определенному, пошаговому плану, который поднимал либидо Оикавы в нужном ему направлении; он превращал Тоору в одно сплошное всхлипывающее безумие, в парня, чье состояние было как никогда схоже с расплавленной резиной. И это зрелище было настоящей отрадой для глаз Иваидзуми. — Ящик, — приказал Хаджиме, и Оикава потянулся к ручке ящика в его прикроватной тумбе, доставая полупустую бутылку лубриканта, и перекатил ее по смятым простыням к Иваидзуми. Ас открыл ее одной рукой, все еще не отрывая губ от члена Оикавы и все так же выбивая потрясающие стоны глубоко из груди Тоору, поглаживая пальцами его плотно сжатое колечко мышц. Оно уже было влажным, мягким, упругим и нежно-розовым, идеальным и аппетитным. Иваидзуми протолкнул, разминая вход, один палец вплоть до самой костяшки, разрабатывая внутри Оикаву, пока тот не дернулся и насадился на него глубже. Иваидзуми добавил второй палец, дополняя растяжку Тоору проникновенными движениями своего языка вокруг члена Оикавы; получая в награду гортанный всхлип от сеттера. Он втолкнул свои пальцы глубже, поворачивая ладонь внутренней стороной кверху и сгибая пальцы, пока не почувствовал ими небольшой бугорок, спрятанный внутри тела Оикавы, тот самый, который вызывал в Тоору дрожь и заставлял захлебываться криками желания, насаживаться бедрами на пальцы Иваидзуми — теперь уже три, — пытаясь толкнуться глубже, еще больше заполнить себя внутри… — Отвратительно, — оскалился Иваидзуми, тем не менее, полностью наслаждаясь тем, как быстро алело лицо Оикавы, ярким вермилионом, сокрытым под пальцами Тоору, пытавшегося заглушить стоны в кулаке. — Ты становишься таким твердым, когда я вот так раскрываю тебя. Что бы подумала о тебе команда, узнав, как сильно ты любишь, когда в твою задницу втрахиваются пальцы? Что подумали бы все те симпатичные девочки, если бы узнали, как ты обожаешь внутри себя большой, толстый член? Что, если бы они знали, как ты умоляешь взять в свой рот член и проглотить до последней капли всю горячую сперму…? Что, если бы они узнали, как сильно ты все это любишь? — Он снова царапнул пальцами по простате Оикавы, срывая глубокий стон с губ сеттера. Оикава, конечно, не ответил. Вопрос Иваидзуми был чисто риторическим, да и парень в любом случае не ожидал, что Оикава ответит — он совершенно никак не смог бы этого сделать, только не в подобном состоянии. Иваидзуми немало удивился бы, если сейчас Тоору смог бы собраться и выдать хотя бы более-менее внятное предложение. Оикава задрожал под его пальцами, всхлипывая, ерзая и пытаясь прижаться ближе, заставить Иваидзуми прикасаться к нему больше, и, как только его рваное дыхание участилось, Иваидзуми почувствовал, как Тоору сжался вокруг его пальцев, а член сеттера дернулся в его руке. И затем Хаджиме, напоследок резко скользнув по эрекции Оикавы рукой, отстранился, оставляя Оикаву хрипло вскрикивать, толкаясь вверх бедрами в поисках разрядки. Иваидзуми, все еще одетый в школьную форму, освободил немного свой воротник и сдернул вниз галстук. Он знал, что Оикава обязательно спросил бы его: «Что ты вообще творишь?» — если бы мог сейчас говорить, но так как он не находил сил, даже чтобы открыть глаза, Иваидзуми с легкостью и без каких-либо усилий обернул ткань вокруг члена Оикавы и крепко завязал у самого основания. Что-то до безумия будоражащее было в этом школьном галстуке, обернутом вокруг эрекции самого популярного ученика Аобаджосай — заставив внутренности Иваидзуми подпрыгнуть чуть ли не к самому горлу, а его собственный стояк только больше затвердеть. Оикава надсадно вдохнул в ответ на появление своего нового аксессуара, но внезапная вспышка боли и подкатившее к паху давление помогли ему вернуть немного самообладания. — Ива…? Что ты… о, нет, нет, мне нужно кончить… ты… ты же собирался дать мне кончить, а сейчас… Хаджи… — и опять он растерял все мысли, выгибаясь на матрасе и подмахивая бедрами в воздухе, в поисках хотя бы какой-нибудь — любой — фрикции, которая сняла бы все его напряжение. Иваидзуми, конечно же, не собирался ему в этом помогать. Своими сильными руками он сжал бедра Оикавы и перевернул его на живот, впиваясь ногтями в кожу, пока сеттер, у которого наконец-то появился удачный шанс, ворочался на кровати, выдыхая болезненные, сдавленные стоны сквозь плотно сжатые зубы, тягучие и сладкие, словно налившиеся ароматным соком, фрукты. Иваидзуми освободил свой собственный член из штанов, готовый кончить прямо здесь и сейчас от одного лишь вида сеттера, выпятившего свой зад вверх, глубоко зарывшись лицом в простыню, выгибая ровную спину и подмахивая бедрами, умоляя отыметь его как можно сильнее. Иваидзуми прорычал и провел смоченной смазкой рукой по собственному члену, дразня им покрасневший, разработанный вход Тоору. — Как мило, — протянул с насмешкой Иваидзуми, протолкнув большой палец в колечко мышц Оикавы и раскрывая его, чтобы увидеть скользкие горячие стенки, в которые он скоро будет вколачиваться. — Не могу уже дождаться, когда наконец трахну тебя. Он совершенно не осторожничал. Он не дал Оикаве даже возможности привыкнуть к его длине. Член Иваидзуми не имел невероятных размеров, но зато был толстым, испещренным сплетением вен и вдалбливался именно туда, куда было нужно. Обычно Оикаве требовалось несколько минут, чтобы полностью приспособиться к нему, но сегодня Иваидзуми не собирался давать ему никаких поблажек. Он крепче сжал бедра Оикавы, прижимая его тело ближе к себе, пока парень окончательно не насадился на член Иваидзуми. Сначала Оикава оставался совершенно безмолвным, все его тело не переставая била дрожь. Но вскоре бесшумный, почти истерический короткий вдох сорвался с его уст, а сам Тоору дернулся и сжал свои волосы в кулаках. Иваидзуми вышел, затем снова толкнулся обратно. Он вкладывал всю свою силу в толчки, смотря вниз на то, как податливые бедра Оикавы подпрыгивают вверх и вниз на его члене, а по взмокшей и скользкой коже растекается смесь его смазки и лубриканта. Это и правда было потрясающее зрелище. Хаджиме задал совершенно безумный ритм, вжимая тело Оикавы в кровать, используя всю мощь своей нижней части тела, чтобы вколачиваться внутрь снова и снова, так разъяренно, что края заправленной простыни соскользнули с матраса. — Даже не смей, — хохотнул Иваидзуми, шлепнув по рукам Оикавы, потянувшимся было вниз к его связанному члену. Он схватил ладони Оикавы и пригвоздил их над его головой — ему было достаточно и одной руки, чтобы обездвижить руки сеттера. Свободной ладонью он уперся о бедра Оикавы, убедившись, что его ногти достаточно сильно царапали кожу, чтобы заставить Тоору стонать. И, ох, как Оикава стонал. Крики, всхлипы и звуки, которые он издавал, были такими громкими и настолько непристойными, что позже Тоору наверняка проснулся бы с воспаленным горлом — не то чтобы он будет возражать, конечно, когда начнет вспоминать, как именно сорвал себе голос. В его вскриках можно было услышать даже надрывную икоту, вызванную проникновенными, безостановочными толчками Иваидзуми. Иваидзуми обладал способностью так хорошо трахать Оикаву, что тот мог даже просыпаться посреди ночи, потому что его боксеры были полностью пропитаны спермой. Он даже во снах мечтал о том, с какой силой в него вдалбливался Иваидзуми. Галстук вокруг его члена, тем не менее, совершенно Тоору не помогал. То, что, возможно, могло стать настоящей симфонией абсолютного экстаза, превратилось в звуки ноющей, бесконечной и надрывной боли… которая все еще посылала разряды удовольствия вдоль позвоночника Оикавы. Которая все еще с огромным успехом заставляла его кожу покрываться мурашками. Которая заставляла его чувствовать себя так необычно и странно, чего он никак не мог понять; заставляла осознавать, что Иваидзуми имел над ним такую невероятную власть, решая, когда ему можно кончить… От одной этой мысли сеттер закусил губу и закатил от удовольствия глаза, а член Иваидзуми внезапно стал для него таким большим и гораздо более ощутимым, вколачиваясь, втрахиваясь, вбиваясь внутрь него. Время от времени Иваидзуми дразняще задевал простату Оикавы, зная, под каким именно идеальным углом ему нужно для этого входить; чаще всего он избегал ее, понимая, что сеттер мгновенно начнет захлебываться слезами, если он будет задевать простату слишком часто, ведь последнее, чего ему сейчас больше всего хотелось сделать, так это действительно причинить боль Тоору. — Черт! — прокричал он, вжимая тело Оикавы в кровать и раздвигая его ноги, вдалбливаясь в парня еще сильнее, наклоняясь гораздо ниже, чтобы максимально прижаться телом к Оикаве, проводя носом вверх по его затылку. Его толчки стали короче, но, ох, под этим внезапно правильным углом они стали настолько глубже — а Иваидзуми, знал, что это был правильный угол, — пока парень вжимался головкой члена в простату Оикавы снова и снова. Тоору отчаянно извивался на простынях, энергично подмахивая бедрами, пока его сознание все больше и больше утопало в беспросветной похоти, и единственное, о чем он мог теперь думать, так это как кончить, сделать все возможное, чтобы быстрее достичь оргазма, которого он так отчаянно желал. По его щекам стекали горячие слезы, надсадные, беззвучные хрипы вырывались из его груди; он едва мог вообще дышать, уже не говоря о том, чтобы издавать хоть какие-то другие, более внятные звуки. Он был зажат между Иваидзуми и кроватью, словно спрессованный цветок, и это могло бы стать для него настоящим адом во плоти, если бы обуревавшие его ощущения не были такими потрясающими. — Черт, Тоору, — выйдя, выдохнул ему в плечо Иваидзуми и снова вошел внутрь одним глубоким, сильным толчком, который отправил Оикаву на седьмое небо от блаженства. Снова, снова, его сильные толчки становились быстрыми и беспорядочными, дыхание перешло в короткие хрипы, а капельки пота стекали по коже, пока свободная рука аса скользнула вверх к горлу Тоору и обхватила его подбородок пальцами, мгновенно намокшими от слез, слюны и семени. Он протолкнул свои пальцы в рот Оикаве и застонал, когда сеттер вобрал их и лихорадочно выдохнул, облизывая их своим языком, едва успевая делать спасительные вдохи и еще больше теряя над собой маломальский контроль. — Ах, — Иваидзуми кое-как сумел простонать сквозь сжатые зубы, выгибаясь в спине, чтобы снова использовать всю свою силу и вжаться до самого основания в подрагивающую задницу Оикавы. Когда Иваидзуми кончил, он прорычал, словно настоящее животное, откидывая свою голову назад и заливаясь низким хохотом, зарождавшимся прямо из его диафрагмы. Оикава слишком горячо, так сильно сжимался вокруг него, его стенки были такими до одури мягкими и гладкими, но давление — черт, это давление — было просто феноменальным, наверняка заставив бы Иваидзуми кончать внутрь снова и снова, пока он не выплеснет все свое семя до конца. Хаджиме с упоением наблюдал, как Оикава извивался под ним, весь в слезах, когда он наконец кончил внутри него. — Черт, как охуенно. Давай, сожми меня сильнее, детка. — Он потянулся рукой вниз, шлепнув Тоору по ягодицам и с наслаждением чувствуя, как сеттер тут же сжался вокруг его члена. После того, как он закончил выплескивать все свое семя внутрь Оикавы, Иваидзуми вышел и улыбнулся открывшемуся зрелищу: широко раскрытому и растраханному, раскрасневшемуся и сжимающемуся анусу Тоору; парень не смог удержаться и наклонился вниз, чтобы прижаться к нему губами, проталкивая внутрь свой язык без малейшего сопротивления. На вкус Оикава был горьким, но каким-то непостижимым образом эта горечь казалась невероятно сладкой. Иваидзуми мог почувствовать на вкус и свое собственное семя, начавшее вытекать из тела Оикавы, и прошелся языком по внутренней стороне подтянутого бедра сеттера, чтобы поймать несколько струек. Он еще помнил те времена, когда и представить себе не мог, что будет вылизывать собственную сперму из ануса другого парня. И тем не менее, именно это он сейчас делал и был тому совершенно не против, потому что задница Оикавы была самой возбуждающей и крышесносной вещью, которую он когда-либо видел в своей жизни. Плюс, конечно же, его потрясающие подтянутые ноги. — Ты так сильно растрахан, вся моя сперма так и вытекает из тебя, — вкрадчиво подстегнул Иваидзуми, проталкивая два пальца в Оикаву, двигаясь ими внутри. Ощущения были похожи на мокрый песок или фруктовое пюре, горячее, теплое и влажное. — Хаджиме, прошу, — выдохнул Оикава, его голос звучал настолько безвозвратно разбитым и переполненным желанием, что бабочки в животе Иваидзуми запорхали где-то у самых его легких. «Черт, как я мог об этом забыть!» — подумал он, взглянув между бедер сеттера на его болезненно стоящий колом член, облизав свои губы от одного лишь вида крупной струйки белесой смазки, которая стекала из (почти фиолетового) члена Оикавы вниз на простыни. Должно быть, это было невероятно болезненно, быть вот так вот связанным, но Иваидзуми совершенно не хотел снимать этот галстук. Он выглядел настолько мило, и цвет так замечательно сочетался с темным, бордово-красным членом Оикавы, обильно истекавшим таким невероятным количеством вязкой смазки. — Чего же ты хочешь, Тоору? Что мне нужно сделать, чтобы снять этот галстук? Оикава с огромным усилием сглотнул, прокручивая в голове слова Иваидзуми снова и снова, словно мантру. — Д-да… — начал он, после чего понял, что его губы безудержно трясутся, почти на грани полной немоты. — Дай мне кончить. — Умница, детка. — Иваидзуми погладил рукой вдоль позвоночника Оикавы, потирая подушечкой пальца тонкую атласную ткань его галстука. Он уложил парня на спину, словно тот сейчас был совершенно обездвижен — что, впрочем, было ожидаемо, судя по тому, как сеттер превратился в совершенно несвязно бормочущее безумие из не на шутку взыгравших гормонов — и опустил его ноги, развалившись рядом с ним на смятой кровати. Он развязал узел у основания члена Тоору, тягуче-медленно оттягивая ткань, чтобы максимально увеличить невыносимо болезненное трение, которое заставило Оикаву до крови закусить губу, скользя ею по поджавшимся яичкам парня и внутренней стороне его бедер, прежде чем окончательно отбросить галстук на пол. Оикава издал стон, находившийся далеко за гранью самой похоти и разврата. Это был стон, который ясно дал понять Иваидзуми, что Оикава настолько свихнулся от неутолимого желания кончить, что с радостью упал бы на колени и дочиста вылизал ботинки Иваидзуми, если бы это позволило ему наконец кончить. Иваидзуми, впрочем, не собирался заставлять Оикаву это делать — может, в другой раз. Он потерся членом об эрекцию Оикавы, играясь огрубевшими пальцами с его набухшими сосками, раздвигая языком его пухлые губы и покусывая их. Он поцеловал Тоору, медленно очерчивая языком его щеки и мочку уха, потираясь носом и вгрызаясь в шею, прижимая пальцами основание его горла. — Ты хочешь кончить? — спросил он надсадным шепотом, опуская руку все ниже и ниже, пока она дразняще не остановилась чуть выше упиравшегося в живот стояка Тоору. — Да! Хочу, умоляю, Хаджиме, я хочу кончить. — Пальцы Оикавы впились в его волосы, огибая плечи, губы оставляли влажные отчаянные поцелуи на щеке, умоляя Хаджиме. Иваидзуми последовал пальцами вниз, смыкая руку вокруг возбуждения Оикавы и слушая, как громко вскрикивает Тоору, едва ли не оглушая его. Он начал ошалело толкаться бедрами, втрахиваясь в кулак аса, когда Иваидзуми облокотился на матрас, ухмыляясь про себя тому, насколько похотливым и отчаявшимся стал Оикава. Один, два толчка. Именно столько потребовалось огрубевшей руке Иваидзуми, обхватившей чувствительную крайнюю плоть Оикавы, чтобы заставить сеттера кончить так сильно, что он не мог даже дышать, выгибая спину до невозможного высоко над кроватью и только сильнее сжимаясь; его бедра были готовы подкоситься в любой момент, а в горле застыл крик, почти полностью беззвучный. Иваидзуми никогда раньше не видел, чтобы Оикава настолько сильно задыхался, разве что кроме официальных матчей. Он редко видел, чтобы Оикава — который постоянно поддерживал себя в форме — изо всех сил пытался восстановить дыхание, прямо как сейчас, развалившись на животе и стараясь подняться на слабых, трясущихся локтях, дрожа всем своим телом в попытках заполнить спасительным воздухом легкие. В этом было даже что-то по-своему сексуальное; Иваидзуми вглядывался в Тоору, только и думая: «Я сделал это. Я отымел его так сильно, что он едва мог дышать. Только я один, лишь я это сделал». И он почувствовал невероятную гордость за произошедшее, может, слегка омраченную виной. Он переместил Оикаву в более удобное положение, уложив на подушки, протянул ему бутылку с водой, которую всегда оставлял на столе, и помог ему сделать несколько длинных, измученных глотков, прежде чем отправился в ванную, чтобы захватить полотенце. — Прости меня, — извинился он, вытирая шею Оикавы влажной махровой тканью, которая казалась невероятно холодной по сравнению с распалившейся кожей сеттера. Он стер следы лубриканта и спермы с кожи Оикавы, затем его ягодиц, а после прижал парня к себе. — Черти, прости. Я не хотел тебя вот так грубо трахать. Я не причинил тебе боли? Потому что если это так, я сяду на ближайший поезд в Токио и, клянусь… — Иваидзуми прервался на полуслове, увидев, каким взглядом смотрел на него Оикава, с широко раскрытыми карими глазами, пораженно покусывая влажные губы. — Ива-чан, иди сюда. — Он похлопал по простыне рядом с собой, слегка подмигнув и подвигаясь немного в сторону, чтобы освободить место для Иваидзуми. — Меня еще никогда так хорошо не трахали за всю мою жизнь. Это было впервые, даже для тебя. — Он внезапно зарделся. — Мне… понравилось. Мне правда понравилось. — Выходит, тебе было совсем не больно? — Нет. Я, наверно, охрипну на несколько дней, но ты точно не сделал мне больно. Иваидзуми облегченно обнял его, оставляя легкие, словно крылья бабочки, поцелуи по всему лицу своего любимого сеттера, потираясь носом о его волосы и нашептывая всякие успокаивающие глупости на ухо, а Оикава заливался смехом, зарываясь сильнее в объятия Иваидзуми. Вот так они и продолжали часами лежать в объятиях друг друга, отсыпаясь после жаркого секса, пока порывы холодящего ветра пробивались через открытое окно. И последнее, о чем с удовольствием подумал Иваидзуми, прежде чем провалился в сон, было: «Черт, нам действительно нужно повторить это еще раз».