***
Почему именно сейчас я вспоминаю это? — Дилан, неправильно, — женщина улыбается. Тепло, как она умела, и ещё раз показывает, как правильно держать гитару. — Ничего, мне тоже сначала непросто давалось, но у тебя получится. Мальчик сидит у неё на коленях, хмуро смотря на музыкальный инструмент и частенько ругая его в мыслях, ведь понятия не имеет, почему она учит его этому. Его интересует только одно: — Папа скоро вернется? — дергает натянутые струны. И не только гитары. Напряженная женщина выглядит мягкой и улыбается по-особому: — Конечно. У него просто дела, — постоянно один и тот же ответ. Дилан привык слышать его, поэтому внутри проговаривает всё слово в слово, вновь принимаясь за инструмент: — Я скучаю. В глазах матери блеснула печаль, а голос стал тише. Гладит сына по волосам, вздыхая: — Я тоже. Смотрю на полную остывшего чая кружку, нервно стуча по ней пальцами. Отбиваю ритм той музыки, которую меня учила играть мать. И да, я ненавидел это дело, но всё равно эта мелодия осталась на слуху, и я невольно напеваю её про себя, когда нервничаю или сижу в ожидании. Она… Она успокаивает. Молчу, сижу здесь уже какой час, и время тянется отвратительно долго. Мучительно бьет по ушам стрелка на настенных часах. Мимо меня ходят люди в белой форме, родственники больных, которые выглядят по-разному: кто расстроен, кто напуган, кто улыбается, наконец, упрятав надоевшего старого родственника в дурку. И я сижу среди этого больничного шума, не в силах дышать полной грудью. Клетка. Четыре стены без двери и окон. Но мне нельзя жаловаться. Я не имею на это права, ведь от одной мысли, что где-то здесь сидит Эмили, мне становится не по себе. Одна в этом дурдоме. Она — часть этой больницы, словно заключенная. Главное, что Хоуп здесь. Теперь мне хотя бы известно место её заточения. Осталось только придумать, как забрать её отсюда. Вряд ли мне это позволят сделать без согласия её матери, но умолять ту женщину я не пойду. Боюсь, что сорвусь и просто прикончу её, тогда станет только хуже. Хотя иногда этот вариант кажется единственным решением проблем. Опять поднимаю взгляд на часы. Почти восемь вечера. Отец звонил пару раз, но я не отвечал, бросая лишь сообщения с коротким текстом, чтобы он прекратил переживать и давить мне на мозги. Вздыхаю, притоптывая ногой. Ожидания изводят сильнее, а незнание убивает. Но есть надежда, что меня пропустят? Не зря же меня попросили подождать, вот только со временем не определили. Мол, сиди и убивайся. Может, сам уйдешь, когда надоест. Но я буду сидеть. От меня не так просто избавиться. Баран упертый, как говорил Томас. — Простите, — снова этот аккуратный женский голос, заставляющий и меня разжать веки. Я закрыл глаза? Поднимаю голову, встретившись взглядом с женщиной в форме, которая подала мне чай утром. Она стоит, слегка нагнувшись, спокойно говоря: — Доктор Харисфорд хочет вас видеть, — её слова сжимают мне глотку, и пальцы невольно дрогают, когда женщина забирает у меня полную кружку, улыбаясь. — Он за дверью, — кивает головой в сторону железной двери для персонала, поэтому встаю, игнорируя тяжесть в ногах, что мешает мне перебирать ими быстрее, и повторно оглядываюсь на медсестру, которая, как ни в чем не бывает, возвращается к своему рабочему месту, вылив чай в один из горшков с растениями. Иду к двери, озираясь по сторонам, будто делаю что-то противозаконное, и немного мнусь, когда дверь мне открывает пожилой мужчина в очках. Он молча оценивает меня взглядом, сохраняет хмурость на лице, жестом прося зайти в коридор, что я и делаю, после чего мужчина закрывает дверь, повернувшись ко мне: — Я… — Я знаю, кто вы, — это неуважительно — перебивать, но мне хочется поскорее увидеть Эмили, так что обойдусь без вступительных речей. — Тогда, будь добр, представься, — он не оценивает моей грубости, сохраняя невозмутимость на лице, и мне становится неловко, правда говорю уверенно: — ОʼБрайен. — Откуда ты знаешь Хоуп, ОʼБрайен? — с недоверием щурится, продолжая гулять по моему лицу оценивающим взглядом, из-за чего ощущение дискомфорта поселяется в груди, мешая собраться с мыслями. Мне не нравится этот длинный темный коридор с тусклым освещением. — Мы… — запинаюсь, впервые потерявшись настолько, насколько это было вообще возможно. Мне впервые доводится сказать это вслух. И это тяжело, ведь я не люблю открывать что-то личное перед другими. А Эмили Хоуп — она мое личное. — Она моя девушка, — по взгляду мужчины понимаю, что слегка шокировал его, да и мой язык отсыхает после этих слов, поэтому замолкаю, отводя взгляд в сторону в ожидании ответной реакции. — Вот оно что, — простые слова. Набор, не несущий ничего ясного. — Идем, — говорит спокойно, начиная двигаться вперед по коридору, а я следую за ним молча, боясь даже громко вдохнуть, ведь любой звук эхом разносится по коридору, ударяясь о стены. — Знаешь, тебе может не понравится то, что ты увидишь, — внезапно предупреждает доктор, краем глаза взглянув на меня. — И никому не говори, что я провел тебя сюда. Без разрешения её матери я мало чего могу, и именно этот факт тормозит лечение. — Вы не могли бы поподробнее рассказать о её заболевании? — прошу вежливо, чтобы не получить отказ из-за грубости, и мужчина вновь оглядывается с недоверием на меня, но всё равно начинает говорить: — Это сложно. Я сам мало понимаю, хотя прошло уже столько лет. Изабелл привела её ко мне в возрасте шести лет. Тогда она начала волноваться, что её муж прививает девочке нездоровые привычки. Её муж был сам болен, поэтому некоторые отклонения я решил назвать генетическими, но, как оказалось, он не был болен с рождения. Мужчина травмировал психику в Ираке, когда служил. Оказался в горячей точке и вернулся таким. У него в голове поселилась фикс-идея, что он должен помочь своему ребенку выжить в этом мире, полном недругов и опасностей. А поскольку он был солдатом, то и девочку стал воспринимать, как мальчишку, готовя к тяжелой службе. В общем, первая гипотеза была разрушена, зато созрела вторая. Стало ясно, что девочка не родилась такой, а именно была воспитана. Животное поведение ей привито, но ухудшение состояния можно было бы избежать, если бы Изабелл вовремя взяла бы всё под контроль. Отца Хоуп упрятали здесь только после того случая шесть лет назад. — Что тогда произошло? — перебиваю, желая наконец узнать правду. — Ничего, что может тебя удивить. Эмили застукала мать с другим мужчиной, который оказался отцом её друга, и на следующий день во время издевок сорвалась. Она покалечила нескольких одноклассников, навредила учителю физкультуры, проткнув его спину осколком стекла, и столкнула одну девчонку с лестницы, после чего та провалялась в больнице больше месяца, а встать на ноги смогла только через полгода. Все, кто видел Хоуп, только и говорили, что она вела себя, как животное. Тогда мне пришла идея о разложении, — видит, что я мало что понимаю, поэтому принимается за объяснения. — Я придумал «Эллис-Эмили-Энди», каждому из имен дав характеристику самой Эмили. Эллис — это обычная девчонка, которой она была. Жизнерадостная и общительная. Энди — это имя ей дал отец. Это её животная сторона. А Эмили — это середина. Это что-то между. В целом, Эмили — это ничего. «Эмили» никакая. Она тихая, трусливая, замкнутая, зажатая в себе. Такой она стала после срыва. Мне было проще объяснить ей это, но, будучи девочкой, она мало, что понимала, поэтому я взялся за её мать, но та лишь просила поскорее выписать дочь из больницы. Позже, когда стало ясно, что Эмили ничего не помнит, я стал копаться в её голове, буквально заваливая вопросами. И понял, что девушка не помнит ничего, что происходило последний год, и в том числе её срыв. Она только и делала, что интересовалась матерью и отцом. Я совершил ошибку, когда начал объяснять ей свою концепцию «трех „Э“», так как девочка, почему-то, начала считать, что у неё есть сестра. Я бы взялся работать с ней дальше, но тогда Изабелл уже во всю ругалась, и пришлось выписать Эмили. — Мой друг, — глотка сжимается, — предположил, что Эмили забывает близких людей… — Да, — он перебивает меня, роясь в кармане, и я слышу, как звенит связка ключей. — Я тоже заметил это, но мне оно не ясно. Видимо, сильные эмоции могут спровоцировать повторный срыв, поэтому… Это что-то вроде «самозащиты». Подтверждение моих опасений. Томас догадывался. Он был прав. Он, черт, знал Эмили лучше, чем себя знала она сама. — С матерью она не особо близка, так что её помнит, но, что странно, приходя в себя, это первый человек, которого она ищет. Невольно вспоминаю тот день, когда Эмили носилась по дому, рыдая, в поисках своей матери. В горле встает ком. Это несправедливо, черт возьми. Доктор Харисфорд останавливается у железной двери с номером, и только сейчас я выхожу из себя, прислушиваясь к голосам и шепоту, к шуму, что стоит в воздухе. Это другие больные? — Повторю, тебе не понравится, — мужчина вставляет ключ в замочную скважину — и щелчок оглушает, заставляя других больных кричать громче. Толкает дверь, приглашая меня зайти первым, и я не мнусь, тут же переступая порог светлой комнаты с одним окном. Здесь довольно тепло, что сразу же кажется мне странным, но я не думаю о температуре, ведь взгляд натыкается на кровать. На человека под одеялом, руки которого ремнями прижаты к железным бортам. Моргаю, застыв на месте, видя, как сильно искусаны её руки и до крови изгрызены пальцы. Цвет её кожи болезненный, практически отдает синим. Мокрое лицо. Глаза закрыты. Я не прошу разрешения, подходя к кровати, и сажусь на край, осторожно касаясь измученной кожи запястья Эмили. Она холодная. И от этого меня самого бросает в холод. Перевожу взгляд, полный внутреннего напряжения на доктора, который прикрывает за собой дверь, делая шаг к кровати, и будто читает мои мысли: — Температура её тела падает. И это странно. В тот раз подобного не было. Мне не нужны его «в тот раз». Меня, мать его, волнует, что делать сейчас! Полностью накрываю ладонь Эмили, которая остается неподвижной. Она не спит. Она словно без сознания. Я видел, какое умиротворенное у неё лицо во время сна, и сейчас она выглядит иначе. Совсем не так. Провожу пальцами по потному лицу, убирая с её лба прилипшие локоны волос, и вновь с надеждой смотрю на мужчину, ерзая на месте, но тот лишь спрашивает: — На ней твоя кофта? И с ужасом замечаю, что да. Это она. Моя кофта. В носу начинает колоть, но я тихо шмыгаю, отгоняя эмоции, и глажу большим пальцем костяшки её руки, продолжая смотреть в сжатые веки. Выглядит измученной, уставшей. — Да, — проглатываю ответ, не в силах говорить, ведь глотка больно сжимается, не давая дышать. Глаза горят. Черт. — Тогда, она забыла тебя, — прямо говорит доктор, и я получаю удар. Сильный, под ребра. Прекращаю дышать, но руку девушки не отпускаю, пытаясь сохранить самообладание, но приходится немного склонить голову, чтобы скрыть от чужих глаз свои сжатые губы. Не роняю слезы. У меня нет права плакать. Только не сейчас. Не сейчас, когда я наконец могу держать её за руку. Холодную руку. Тяжело дышу, прежде чем взглянуть косо на мужчину: — Как вы собираетесь ей помочь? — Для начала, отгорожу от матери, — он говорит с ноткой сарказма. — А потом подумаю, как вернуть её в общество. Правда, что-то мне подсказывает, что история повторится. Человека изменить можно, а вот общество — нет. Единственный, кто в школе помогал мне, это директор. Странный мужик, но вроде с пониманием отнесся к проблеме. Я не слушаю. Лишь смотрю в одну точку, внезапно понимая: — А что, если, — облизываю сухие губы, выдавая свою идею. — Что, если поселить её в другом месте? — моргаю, взглянув на доктора, который поднял брови. — Была такая идея, но возможности нет. Изабелл не хочет уезжать с ней далеко от меня и дома, а других родственников у них нет. Она не поддерживает с ними отношения. — А если есть такое место, где она будет чувствовать себя комфортно? — подвожу мужчину к сути своего вопроса, нервно стуча пальцами по руке девушки. Харисфорд поправляет очки: — Ты её куда-то возил? — быстро схватывает, и я киваю в ответ: — К моей бабушке. Там Эмили вела себя иначе. Можно сказать, что эта поездка и сблизила нас, — приходится откровенничать, быть предельно честным, чтобы добиться доверия доктора. Мужчина тяжко вздыхает, снимая очки, и начинает протирать стекла, хмуро о чем-то размышляя: — Понимаешь, в чем проблема. — В матери, — выдаю, не задумываясь, и он кивает: — Она держится за Эмили, но у меня такое чувство, что у неё самой есть проблемы с головой. Она, словно, не воспринимает её, как человека. Будто она — вещица, дополняющая её наряд. Это трудно объяснить. Мне Изабелл запретила рыться в её голове, хотя пару сеансов я бы провел для неё. Чего стоит одно её желание мужчин. Без их внимания она жить не может. А, поняв, что дети отпугивают временных кавалеров, уехала в «командировку» на три года. Она и раньше уезжала, оставляя мужа с Эмили. Думаю, она одна из таких ветреных женщин, что… — Я не хочу слушать о ней, скажите, что мне делать с Эмили? — грубо перебиваю, не в силах больше слышать о её матери. Мужчина с пониманием воспринимает мою грубость, кивая, и надевает очки: — Я попробую поговорить с ней, — мне этого мало. Медленно глажу Эмили по руке, хмурясь, и смотрю на бледное лицо, окончательно убеждаясь в том, что «как раньше» уже не будет. Мне придется начать всё заново, и не время опускать руки. Пора уже научиться бороться, а Эмили нуждается в сильных людях, так что… Я не уйду. Даже, если она меня забыла, я останусь рядом. Легкая улыбка озаряет мое лицо. Она в моей кофте. Тяжело вернуть воспоминания, но дело обстоит иначе с чувствами. Даже несмотря на то, что Эмили не помнила Томаса, она говорила с особой, неясной для самой себя, любовью о нем. Значит, она вспомнит чувства ко мне. — Простите, время приема закончилось, вам… — слышу знакомый голос из коридора, повернув голову, а Харисфорд резко вышел из комнаты, угрюмо уставившись на того, кто кричит, ругаясь с работником больницы: — Мне плевать! Я хочу видеть её! — этот пьяный голос. Черт. Встаю, но руку не отпускаю, видя, как нервно бегает взгляд доктора. Он жестом просит меня подойти к нему, поэтому, нехотя, оставляю Эмили, выполняя его просьбу. Переступаю порог комнаты, тут же встретившись взглядом с матерью Хоуп, которая уставилась на меня красными от слез или алкоголя глазами, открыв рот: — Как вы посмели пропустить кого-то без… — заикается. — Без моего разрешения?! Харисфорд с обречением вздыхает, а я остаюсь неподвижным, когда женщина начинает кричать на доктора: — Я на вас в суд подам! Вы, вы… — её язык заплетается, поэтому мужчина перебивает: — Иди к Эмили, Изабелл, — поворачивает голову, обращаясь ко мне. — Оставь свой номер Мэрише, я позвоню, как всё улажу, — давит ладонью на спину женщине, которая собирается с мыслями, чтобы начать поливать меня матом, и заставляет её войти в комнату к Эмили. Я провожаю их взглядом, молча, сжимая губы, чтобы не начать словесную перепалку с Изабелл. Я выше этого. Понимаю, что сейчас всё зависит от умения Харисфорда убеждать, но судьба Эмили в прямом смысле в руках её матери. Эта женщина держит всю её жизнь. И это злит. *** — Моя зайка, — с накрашенных губ слетают типичные словечки, которые доктор Харисфлорд слушает на протяжении десяти лет. Женщина садится на край кровати, начиная руками потирать мокрое лицо дочери: — Зайка, — приговаривает шепотом, но мужчина не верит ей, закатывая глаза: — Прекращай этот концерт, Изабелл. — Замолчите! — женщина кричит, не боясь разбудить Эмили. — Вы без моего разре… — Да, без твоего! — доктор идет к столу, бросив на него свои очки. — И теперь я задам тебе всего один вопрос, на который ты обязана ответить — чего ты добиваешься?! — Что? — женщина слегка опешила. — Чего хочешь от Эмили? Думаешь, что если будешь держать её возле себя, то сможешь замолить грехи? Изабелл, быть матерью — не значит просто держать ребенка рядом, будто в оковах, — голос мужчины внезапно смягчился. Он заморгал, вздохнув, и сел на стул рядом с кроватью. Женщина смотрит куда-то вниз. Не на дочь. — Изабелл, поверь, ты снова наступаешь на те же грабли. История повторяется, и тебе нужно поступить иначе. Не так, как шесть лет назад, — он поддается вперед, пытаясь дозваться до сознания женщины. — Отпусти её, — Изабелл поднимает напуганные глаза на доктора, приоткрыв рот: — Я-я… Я не могу, я её мать и… — И поэтому отпусти. Оставь. Дай ей шанс жить нормально, — просит Харисфорд. — Тогда и тебе станет легче, понимаешь? Ты держишь её в том месте, где правит её прошлое. А для Эмили будет лучше уехать, — ему приходится взять её за руку, ведь красные глаза Изабелл вновь наполняются слезами. «Отпусти её».***
Я не мог спать. Всю ночь проторчал в комнате, не ругаясь, когда заглядывала Джизи, чтобы покормить Засранца, не ворча на отца, который каждые полчаса заходил, чтобы спросить, как я себя чувствую. Я лишь кидал короткое «порядок», пока бродил без остановки из угла в угол, постоянно проверяя телефон на наличие звонков или сообщений. Мне остается только ждать. Сидеть, стоять в ожидании. Мне нужна любая новость. Что-нибудь, не важно, что. И ближе к восьми утра я начал сходить с ума. Уже не мог стоять, ноги отекли и болели, а котенок постоянно терзал мою грудь когтями, урча, пока я лежал на кровати, смотря в потолок. Старался ни о чем не думать. Просто отключил сознание, не пропуская мысли о Томасе, зациклившись на том человеке, что ещё жив. Верно. Беспокоиться стоит о тех, кто ещё рядом. Думать нужно о живых, а не о мертвых, как бы жестоко это не звучало, но иной поток мыслей убьет меня, поэтому продолжаю торчать в комнате, молчать, пока не заходит отец: — Я на работу. Джойс приготовила сэндвичи, так что, если ты голоден… — замолкает, когда я вздыхаю. — Всё хорошо? — Порядок, — бросаю в ответ, вновь проверяя телефон. Ничего. — Увидимся, — заканчивает наш недо-диалог отец, покидая комнату. Вздыхаю, прижав мобильный аппарат к животу, и глажу пальцами котенка, который только громче урчит, сильнее вонзая когти мне в кожу. Вибрация. Я буквально забываю об усталости, резко принимая сидячее положение, и прижимаю телефон к уху, хмурясь, ведь номер не определен. — Мистер ОʼБрайен? — знакомый женский голос приятен для ушей, поэтому волнение тут же отражается на моем лице: — Мэриша? — догадываюсь, и женщина смеется: — Для вас да, хотя обычно ко мне более уважительно обращаются, — я нервно сжимаю котенка в руках, и он начинает сражаться со мной, играя. — Доктор Харисфорд попросил вас вызвать в больницу. Вы не заняты? — вскакиваю с кровати, находясь всё в той же одежде, которую не менял со вчерашнего дня: — Нет, — блять, конечно, я не занят. — Мне можно приехать? — откуда эта неуверенность в голосе? — Да, пожалуйста, — разговор окончен. Я стою ещё пару секунд без движения, слушая гудки в трубке, после чего сую телефон в карман, поспешно хватая Засранца, будто без его присутствия я вовсе потеряю голову, и прячу котенка под кофту, придерживая рукой, чтобы не выпал. Выбегаю из комнаты, быстро спускаясь вниз по лестнице, и пытаюсь не одаривать себя ложными надеждами. Кто знает, что мне хочет сообщить этот доктор? — Дилан? — Джойс выглядывает с кухни, но я уже открываю дверь, выходя на улицу, и спешу к машине, ища в карманах ключи. Сердце быстро стучит в груди, и это мешает собраться. Сажусь в салон. Завожу двигатель, не обращая внимания на девушку, что вышла на крыльцо дома, провожая мою машину взглядом. Кажется, что весь мир сходит с ума вместе со мной. У меня от волнения в глотке снова сухо, а голова начинает болеть от подскочившего давления. Мне стоит успокоиться, иначе кровь пойдет из носа. Добираюсь до больницы быстро. Без пробок, что уже хорошо, ведь обычно утром хер куда доберешься на машине. В зале ожидания меня встречает Мэриша — кажется, она вовсе не ходила домой, но выглядит «свежо», будто на работе успевает хорошо выспаться. — Оперативно, — успевает пошутить, после чего ведет меня обратно в служебный коридор. А в моей голове пусто. Я избавляюсь от всех мыслей, убиваясь ожиданием и незнанием того, что меня ждет. Мне впервые охота разделить с кем-то хорошее настроение, но не могу. Я ни черта не понимаю, поэтому просто не даю добить себя же догадками. Мэриша подходит к двери, за которой комната Эмили, и стучит, ожидая разрешения войти, но вместо этого дверь открывается, и на меня смотрит доктор Харисфорд. Слегка напряженно, но… Вроде, он спокоен. Значит ли это, что мне можно расслабиться? Но я слышу голос матери Хоуп, поэтому хмурюсь, стиснув зубы. Мужчина жестом приглашает меня войти. Молчит, поэтому и я не раскрываю рта. Переступаю порог комнаты — и сердце замирает, когда пара светло-голубых глаз открыто смотрят на меня, но всего секунду. Эмили сидит на краю кровати, без интереса встретив меня взглядом, и вновь смотрит на мать, которая выглядит отоспавшейся и протрезвевшей. Женщина сидит на стуле напротив и сжимает ладони Хоуп, говоря с ней, а я не могу вернуть себе силы, чтобы вслушаться в слова, ведь продолжаю смотреть на профиль девушки, которая выглядит… Лучше. Нет, она… Она всё ещё бледная. Кожа, кажется, такая же мокрая, но Эмили будто «живая». Взгляд светлый, она в полном сознании. И в моей кофте. -… Уехать? Ты опять в командировку? — я не так давно слышал её голос, но сейчас меня чуть в дрожь не бросает. Спокойна. — Да, я работаю… — Изабелл кусает красные губы, улыбаясь дочери. — Ты ведь не хочешь, чтобы мама потеряла работу? — Нет, — девушка хмурит брови, обеспокоено шепнув. — Вот и хорошо, зайка, — Изабелл гладит её непослушные волосы, набираясь сил, чтобы продолжить говорить. — Но тебя тоже ждут перемены, — улыбается шире, вызывая интерес у Эмили. — Ты будешь жить в новом доме и… — и я больше не слушаю. Я просто смотрю, как блестят глаза Хоуп. Только сейчас понимаю, что в комнате непривычно светло, что охота глаза щурить. Чувствую, как доктор подталкивает меня вперед, намекая, что сейчас мне стоит собраться, и через секунду меня пронизывает неприятное чувство отвращения, ведь мать Эмили берет меня за запястье. И я обязан терпеть, ведь слышу, что она говорит: — Он — твой друг, — улыбается, мельком взглянув на меня. — Я ему доверяю, — эти слова лживые, но Эмили этого никогда не узнает. И у меня такое чувство, что только благодаря вранью Изабелл, я смог получить почву для общения с Эмили. — Поскольку мне придется уехать, я хочу, чтобы ты поехала с ним, — слегка поддается вперед, обеими ладонями сжав шею Эмили. — Если тебе плохо… — улыбка пропадает с лица женщины. — То не ищи меня, хорошо? Просто поговори со своим другом, — касается своим носом её, вновь озарившись улыбкой, а вот Эмили остается без эмоций, не сводит глаз с матери: — Ты надолго уезжаешь? — доктор Харисфорд был прав. Эта зависимость Эмили от матери явно нездоровая. Женщина молча смотрит на неё, продолжая растягивать губы, и вновь гладит её по волосам, шепча: — Увидимся, зайка, — привстает со стула, оставляя поцелуй на лбу дочери, и отпускает ее руку, отворачиваясь, чтобы покинуть комнату. Эмили смотрит на пустое место, которое до этого занимала мать, и моргает. Внезапно в глазах блестит паника, и девушка вскидывает голову, позвав громко и с тревогой: — Мам? — женщина чуть было не остановилась на пороге, но всё-таки вышла, заставив Хоуп повысить голос. — Мам! — Милая, — Мэриша тянется к ней, но девушка вздрагивает от чужого прикосновения, прижав к себе руки: — Мам! — зовет, а я начинаю переживать, не зная, что делать, поэтому смотрю на доктора, который стоит без движения, уставившись на меня. И понимаю — он ждет. Ждет, что я всё сам улажу. Так что сглатываю, путаясь в мыслях. Засранец вдруг подает признаки жизни, поэтому пользуюсь единственной идеей, пришедшей в голову, и сажусь напротив испуганной девушки, расстегнув кофту, из-под которой выглядывает котенок. Он, увидев Эмили, тут же рвется к ней, а девушка замирает, опустив на него свой встревоженный взгляд, когда Засранец начинает урчать, устраиваясь на её коленках. Вижу удивление в лице Мэриши, но она отступает, переглянувшись с доктором, который продолжает молча наблюдать. Эмили наблюдает долго. Может минуту. Она просто смотрит на котенка, который вертится на коленях, вдруг громко чихнув, и меня передергивает, ведь Хоуп слабо улыбается, с опаской касаясь его спинки пальцем. Я сжимаю губы, открыто следя за выражением лица Эмили. Мне этого так не хватало все эти дни. Девушка не поднимает на меня глаза, спрашивая шепотом, будто сомневается, можно ли говорить: — Как его зовут? Я невольно усмехаюсь от приятного ощущения дэжавю и впервые снова могу ощутить знакомое тепло в груди: — Засранец, — отвечаю тихо, чтобы не вызвать головную боль громким голосом, и внимательно смотрю на Хоуп, говоря про себя: «Не сильно ты его жалуешь», — и: — Не сильно ты его жалуешь, — Эмили мельком смотрит на меня, смущенно опустив голову, и уже уверенней гладит котенка, сжав мокрые губы: — Я… — она с волнением в голосе вновь смотрит мне в глаза, в которых я утопаю. — Я — Эмили, — неуверенно шепчет. И мне охота сказать: «Я знаю», — но… Мы ведь начинаем всё сначала, поэтому я не могу сдержать улыбки, и протягиваю ей руку: — Дилан, — еле борюсь со скачущим от безумной теплоты сердцем, когда девушка, не опуская глаз, пожимает мою ладонь, улыбаясь: — Приятно познакомиться.