Никто не знает лучше нее

Никто не знает коммандера Шепарда так, как Миранда Лоусон. Она знает не просто каждый атом его физического тела. Никто больше не проводил с ним долгие ночи на пути к Коллекционерам. Вся остальная галактика не имела доступа к сообщениям, которыми они обменивались по её скрытой сети. К поздним ночным звонкам через квантовый коммуникатор, по шифрованному каналу. Вселенная знала только Спасителя Цитадели — или, как говорили шепотом, Мясника Торфана. Каждый из прочих думал, что держит крохотный туз в в рукаве, но ни у кого не было на руках всех козырей. Кроме Миранды Лоусон. Вся остальная вселенная никогда не услышит искаженного помехами сообщения, посланного ей и только ей: краткого выдоха перед пустотой. «Я люблю тебя. Насколько такой, как я, вообще может любить кого-нибудь». Миранда Лоусон знает Шепарда. Она знает монстра, которого из него сотворили. Они были схожи в этом отношении: двое людей, способных видеть в черно-белом спектре и принимать трудные решения. Батариане умерли в обмен на шесть месяцев подготовки к вторжению Жнецов, и слушания трибунала требовались только затем, чтобы заставить людей услышать. Шепард всегда был человеком, для которого цель оправдывала средства. Частью себя она даже не потрясена, узнав, что он осуществил то, чего не смог Призрак. Что он сумел взять контроль над Жнецами. Беспрестанное состязание по мерянию членами, разгоравшееся между этими двумя в ходе миссии против Коллекционеров, едва не поставило под угрозу исход всего. Само то, чего хотел Призрак — ныне в руках безжалостного ребенка. Миранда наблюдала за тем, как Жнецы начинают собирать мир по кусочкам, начиная с Земли. Шепард-ИскИн даже приказал одному из них построить дом для Миранды и её сестры. Они восстали из обломков и культов, возникших вокруг них. Они были символом того, что пришло, и ушло, и явится вновь. Жнецы, взятые под контроль, вершили стремительное и безусловное правосудие. Его милосердие подчинялось прихотям машины. Он не собирался делиться информацией с другими расами. Он дал, наконец, волю ксенофобии, жившей всё это время у него внутри. «Легко было изображать бойскаута, когда всем так отчаянно необходим герой», — так он сказал бы ей поздно ночью, пока их тела еще переплетены на простынях. Миранда улыбалась. Миранда играла в эту игру. Миранда Лоусон была совершенна в таких аспектах, которых никогда бы не понял её отец. Миранда Лоусон также была напугана. Она не спасовала перед Коллекционерами. Своим отцом. Альянсом. Но никто из них не знал Шепарда. Они ничего не знали о том, как именно он любил целоваться. О его мыслях. О том, как он не моргнул бы и глазом в тот миг, когда выцветают правильное и неправильное, оставляя в его разуме только чистый исход. Где всегда есть место приемлемым потерям жизней — при условии, что он не станет слишком об этом задумываться. Они не знали, что он видит цель, которая обязана оправдать средства. Теперь, со всей мощью Жнецов, стоящей за ним, Шепард становился судьей, судом присяжных и палачом. Когда государства Галактического Альянса лежат в руинах, он — царь разрушенной горы. Одноглазый механизм, ведущий слепых. Миранде Лоусон остается только спрашивать себя: когда всем им придёт конец? Будет ли это оглушительный взрыв, как и обещала им война со Жнецами? Или тихий выстрел в спину? Никто не знает Шепарда так, как Лоусон. Он возьмет пистолет и нажмет на спуск, чтобы предотвратить вероятность войны. Просто спросите Мордина.