Марсельеза

      Жанна сощурилась, с нескрываемым удовольствием глядя, как с вафельного рожка бывшего мужа и нынешнего соведущего медленно сползает шарик мороженного. Спасти лакомство тот никак не мог: руки-то заняты. - Злорадство, дорогая моя, это плохо. - Я посмотрю на тебя, когда ты будешь выживать на сотню баксов.       Двое переглянулись. "Должно быть, со стороны мы выглядим парой. Немного повздорившей, но парой..." - тоскливо заметил про себя Алан и вздохнул. В следующую секунду на асфальт упал мятно-шоколадный шарик вкуснейшего мороженного. Глядя на это, Жанна фыркнула. - Не поваляешь - не поешь, - философски пожал плечами соведущий. "Пусть думает, что все страдания ограничиваются мороженным." - Народ, кидайте уже монетку, а? И пойдем работать наконец.       Синхронно обернувшись на нетерпеливого оператора, двое не знали, насколько родными выглядят в этот момент. А если бы и знали - то что с того? - Орел. - Режка.       Алан подкинул монету привычно высоко, в этот раз почему-то надеясь, что проиграет. Такое с ним впервые. Заболел?.. Сверху легла сторона с цифрой. Подчиняясь какому-то необъяснимому желанию, Жанна перевернула монету и... - Две одинаковые стороны?! - хором воскликнули ведущие. Бракованные монеты тоже попадаются им впервые. Слишком много вещей в первый раз за пять минут, вы не находите?       Их взгляды встретились совершенно случайно. На один короткий миг две пары прекрасных глаз посмотрели друг на друга в упор, и кроме них погас весь мир. Внимательный наблюдатель, обладай он к тому же еще и незаурядной долей воображения, смог бы потом, рассказывая об этом дне, упомянуть секундную искру, погасшую так же быстро, как и вспыхнувшую между этими двоими. Погасла - и пусть. Ей, той искре, хватило и доли секунды. Одной. - Смотри, кадр какой! - дернула Жанна за рукав своего оператора, - Засними, будь добр. - Мы им проиграем? - приподнял бровь Алан, беря за плечи девушку с камерой, выбранную ему в спутницы и разворачивая ее в ту же сторону.       Когда операторы опустили камеры и обернулись к ведущим, тех уже не было в аэропору.

***

      Из здания они вышли уже не вместе. Оба чуть растерянные, такие одинаково счастливые от своей детской выходки. И с такой одинаковой грустинкой, о которой не осмелились бы сказать никому: с сожалением о недосказанном, об упущенном и напрасно и невозвратно забытом.       Близкие. И далекие. Недосягаемо, невообразимо далекие друг от друга близкие люди. Они разошлись в разные стороны - и никто не обернулся. А в тайне надеялись до последнего, что знакомый и дорогой до боли голос окликнет, позовет. Не окликнул, не позвал.       Жанна сдалась первая: свернула в узкий переулок и опустилась за столик в первой попавшейся кафешке. Кофе выбрала наугад, а мороженное... Когда официант поставил перед ней стеклянную вазочку с мятно-шоколадным шариком, девушка только вздохнула. И торопливо тряхнула головой, отгоняя воспоминания. Нью-Йорк, Севилья, Рим, Милан... Города, эмоции, страны, моменты. Он ведь отправил ей тогда, в Ватикане, открытку. "Любовь моя" значилось на ней. А в Милане, засыпая на лужайке в кемпинге, он скучал, скучал: "Жанночку бы сюда". "Как там моя Жанночка?", "Грустно без Жанночки", "Где она сейчас, любимая моя?..". Жанночка. Его Жанночка. Его любимая Жанночка... В голове всплыл ее собственный голос. Что она тогда кричала, даже не хотелось вспоминать. Бадоева подняла на лоб солнечные очки и перевела взгляд на цветной зонтик кондитерской через дорогу.       До боли знакомое глубокомысленное лицо татуированного индейца смотрело куда-то в сторону с загорелого плеча. На спинке стула висел дорогущий элегантный пиджак, рядом валялся измятый красно-черный рюкзак. А на самом плетеном стуле сидел, закинув ногу на ногу...       "Аланчик!" - чуть не вскричала девушка. Но не крикнула, не позвала. Тем временем обладатель татуировки с индейцем ("на мою золотую кредитку!" - с застарелой грустью вздохнул червячок сожаления) впился зубами в мягкий, крошащийся круассан. Слои золотистого теста рассыпались по рубашке, брюкам и даже висящему рюкзаку.       Алан отряхнулся от крошек и украдкой огляделся. Оператор уже бросил поиски эксцентричного ведущего, а вот Жанночка, сидящая напротив... "Надо решаться. Надо" - в последний раз сказал себе ведущий и подхватил рюкзак. Когда тележка мороженщика на секунду заслонила его от девушки, он вскочил. Торопился, как только мог - пока не передумал. Пожалуйста, пусть все это не зря!..       На плечи Жанне легли сильные, родные руки. Она не вздрогнула - таким нежным было это прикосновение. Словно девушка была хрустальной, словно она была сном или грезой и грозила раствориться, исчезнуть в любую секунду. Так оно, собственно, и было. - Decí, percanta, ¿qué has hecho de mi pobre corazón? Скажи, девочка моя, что ты сделала с моим бедным сердцем?*       Он осторожно, не веря в то, что сам только что сделал, отпустил хрупкие женские плечи и обнял ее уже всю. Знакомый запах духов кружил голову, все плыло в глазах, и Алан просто спрятал лицо в непослушные волнистые волосы. - Идиот... кретин... любимый, мой самый любимый... гребанный Аланчик...       Жанна уткнулась носом в свое счастье и не смотрела больше ни на кусочек Парижа. А где-то на улице, в тени Эйфейлевой башни играла торжественно-праздничная Марсельеза.