Противоречия

В дверь кабинета аккуратно постучали, скорее даже не постучали, а поскреблись, просяще и как-то жалобно. — Ма-ария К-константиновна, можно? — прозаикался мальчишеский голос из-за двери. — Чахлик что ли, — хмыкнула Мария Константиновна куда-то в кулак, которым подпирала подбородок вот уже полчаса, оторвала блуждающий взгляд от монитора и насмешливо посмотрела на дверь. Васильева Мария Константиновна, на самом деле, была Машка. Умная боевая девица двадцати восьми лет от роду, мечта всех дам любой ориентации и даже некоторых мужиков, ну, о вкусах не спорят. Нет, Машка была хороша собой, даже очень. Рост метр семьдесят пять, длинные стройные ноги, легкий намек на четыре кубика и при этом талия на месте. Спортивная и подтянутая, но без перебора, ровно то, что нужно. Лицом природа Машку тоже наградила. Очерченные скулы, прямой нос, ясные голубые глаза и чувственный рот. Образ довершали русые кудри, отточенным беспорядком всегда закинутые на одну сторону, что придавало ей вид лихой, но горячий. А еще, Машка была абсолютным и совершенным воплощением слова «дайк». Когда распаленные старшеклассницы, насмотревшись и начитавшись всякой идиотской любовной лирики, фантазируют себе женский вариант принца на черном мустанге, они, несомненно, представляют ее, Машку, и никого другого. Поэтому девочки, девушки и даже женщины при виде Машки начинали млеть и растекаться. Мужская часть населения, ясное дело, воспринимала Машку по-разному. Одни гомофобствовали, открыто или втихую, другие считали за «своего парня», но попадались и редкие экземпляры, которые Машкиной «пикантностью» были совершенно пленены и очарованы, даже и влюблялись в нее иногда. К этой категории относился и Чахлик — тихий интеллигентный двадцатиоднолетний веб-программист. Звали его, конечно, вовсе не Чахлик, а Виктор или Витенька, так его ласково кликали все девушки в конторе. Но Машка звала его исключительно Чахлик, никак иначе, могла себе позволить. Она была не только его юношеской любовью и подругой его отца, но по совместительству еще и руководителем, как и всего остального балагана, который, по странному стечению обстоятельств, именовался маркетинговым агентством, хотя на самом деле был ничем иным как помесью дурдома, рюмочной и шапито. — З-заходи уж, з-заика, нечего чахнуть под дверью, — передразнила Машка парня. Она, конечно, вечно глумилась над ним, но слегка. В воспитательных целях, ибо не фиг, парню уже двадцать один год, а он так и ходит, девственник нецелованный, не дело. Она его и на работу-то взяла только по просьбе его отца, чтобы как-то растрясти мальчонку. Отец его, хоть и программист, мужик веселый и боевой, а сын, напротив, до одури тихий и скромный, в мать пошел. Вот папаша и попросил Машку взять мальчика к себе под крыло. — Авось ты его плохому научишь, я тебя знаю, в твоем зоопарке кто хочешь человеком станет, — примерно так и прозвучала просьба, когда они в очередной раз пили пиво и резались в «контру». Машке как раз нужен был младший веб-программист, поэтому она не стала отнекиваться. — От чего бы не взять, мне как раз толковая голова нужна. Ну, покажи мне чадо свое, что ли, а то я его года три не видала. — Витька, подь сюды, — радостно гаркнул на всю квартиру его папаша. — Ты только сразу не шугай его до смерти, а то мать его мне башку отвинтит, нянчится она с ним, сил нет. В комнату зашел мальчишка, на вид лет семнадцать, не больше. Тощий, с лохматой темной гривой, голова в плечи вжата так, что шеи почти не видно. — Витька, ты Машку помнишь? Она согласилась тебя на работу взять, радуйся, она из тебя человека сделает. — Д-добрый вечер, — парень только глянул исподлобья на Машку и тут же залился краской. — Н-на работу, х-хорошо… наверное, — промямлил парень совсем уж нерешительно и тихо куда-то в пол. — Гы-ы, чахлик, — Машка начала глупо лыбиться. — Серень, ты извини, но Витеньку твоего я отныне буду звать не иначе как Чахлик, — поворот головы в сторону парня, лыба стала еще шире и еще глупее. — Чахлик, не зачахни только тут прям, ты мне в понедельник еще в рабочем состоянии нужен. Все, дыши, свободен. Когда парень вышел, Машка повернула стремительно прокисающую рожу к Сергею. — Япона мать, Серень, ты меня прости, но эт пиздец. Эх, что ж я с ним делать-то буду, я с девственниками как-то не очень, в смысле, как я из него мужика-то сделаю… — Машка почесала пятерней щеку, типично так, по-мужски, будто щетину трехдневную. Но отступать было уже поздно, согласилась, так согласилась. И вот уже полгода Чахлик работал у нее. Каждый раз, как парень попадал в поле зрения Машки, он втягивал голову в шею, отчаянно краснел, синел и вообще пытался съежиться до минимальных размеров. Зрелище было жалкое, хоть и комичное. Но Машка пообещала его отцу «сделать из целки мужика» и она делала, как умела, то бишь стебала и подкалывала парня помаленьку при любом удобном и неудобном случае. Правда, хвалить она его тоже не забывала, потому что работал парень действительно старательно и хорошо, грех не похвалить. Но, почему Чахлик при ее появлении старался сжаться до субатомной частицы, Машка решительно не понимала. Ну, откуда ж ей было знать, что парень втрескался в нее еще в восемнадцать, когда увидел ее на очередной отцовской попойке… — Чего надобно, Чахлик мой ненаглядный? — М-мария К-константиновна, — Чахлик просеменил в кабинет, нервно сглотнул и как-то особенно жалко съежился. — Тут такое дело… — Да хорош заикаться, говори уже. Чахлик вздохнул-выдохнул, еще раз судорожно вздохнул и с совершенно уже малиновым лицом, старательно разглядывая свои ботинки, протараторил: — У нас «Гринлайн» горит, на неделю уже отстаем, а Яна Ярославовна на связь не выходит, совсем, - все, парня можно было водой отливать, он, похоже, готов был в обморок рухнуть прямо посреди Машкиного кабинета. — Бля… Помяни черта, — жалкие скребки Чахлика в дверь как раз отвлекли Машку от размышлений об этой самой Яне Ярославовне, Янке то есть. Янка была давней и лучшей Машкиной подругой. Познакомились они в нефорском чате, когда им было по пятнадцать-шестнадцать лет, сразу нашли общий язык на почве ядерного сарказма и черного юмора, да так и дружат уже двенадцать лет. Янка была на год младше Машки. Человек, во всех отношениях противоречивый. Она была умна и достаточно образована. Кьеркегора не цитировала, конечно, но толк в экзистенциализме знала, во всех смыслах. Себя относила, конечно, к эстетам, потому что считать себя этиком — пафос и снобизм. Машка, конечно, знала, что этического в ней куда больше, чем эстетского, но благоразумно помалкивала. Янка могла рассказать тебе все о себе за один вечер, а через год оказывалось, что ты не знаешь о ней ровным счетом ничего. Машка за двенадцать лет так и не узнала ее до конца, не постигла, и каждый раз ждала что-то новое, и Янка каждый раз это новое и совершенно неожиданное являла. Живой ум и какая-то вселенская мудрость, которая внезапно выпирала из нее в самые неожиданные моменты, совершенно не мешали ей быть человеком вполне инфантильным в быту и в реакциях. Острая на язык и словоохотливая до занудства с близкими, Янка, тем не менее, в компании предпочитала молчать, сидя где-нибудь в углу и разглядывая окружающих оценивающе и презрительно, при этом, будучи человеком, не просто добрым, но эмпатичным и лишенным любого, даже малейшего желания судить кого бы то ни было. Зная толк в хорошей еде и выпивке, питалась в основном недорогими макаронами, замороженной пиццей и пивом за полтинник. Когда Машка в очередной раз ее спрашивала, какого хрена у нее нет нормального бизнеса-квартиры-машины, и в холодильнике мышь повесилась, Янка поднимала на нее свои серо-голубые глаза, улыбалась такой печальной и доброй улыбкой и говорила: «А на фига». Не спрашивала, а именно утверждала. Таким тоном, будто это «на фига» объясняло все и даже чуточку больше. Сначала Машка бесилась, долго и упорно, потом плюнула. Ну, раз не на фига, то и хрен с тобой. Кто тебя поймет, дуру ненормальную. А еще, Янка обладала просто убийственной самоиронией, злой такой, по врагу так редко проходятся, как она себя отхаживала, и при этом она страшно, до невозможности, любила себя жалеть. Нет, она никогда не заводила шарманку «жизнь говно, все козлы виноватые, одна я в белом пальто стою». Она никогда никого не обвиняла, она была совершенно уверена в том, что ее жизнь принадлежит только ей, отвечает за эту самую жизнь только она и во всех своих бедах и горестях винить она может и будет только одного человека — себя. Но это совершенно не мешало ей страдать и мучиться самозабвенно. Что-то не получается, не удается — сама виновата, дура инфантильная, ну вот и буду сидеть такая дура и такой ребенок и страдать от собственной глупости, трусости или еще чего-то. Янка так себе и говорила периодически: «Бедное ты мое, несчастное жалкое мудило». Сидела и страдала. Долго и самозабвенно. Неистово и исступленно. С ящиком пива обычно, или с тремя. Страдала обычно недели две-три, пока не надоест, пиво не закончится и алкоголизм ручкой не замашет. Иногда Машке начинало казаться, что Янкино маяние — это просто блажь и лень. И тогда Машка взрывалась: — Хорош блажить! Тебе просто лень! Лень жопу поднять и сделать хоть что-нибудь! На что Янка со слоновьим спокойствием отвечала: — Лени нет, есть отсутствие мотивации. У меня нет мотивации. Нет. Блядь. Мотивации. Ну, вот что тут ответишь… И Машка ничего не отвечала, потому что ответить на это было решительно нечем. Тогда она задавала следующий вопрос: — Я не понимаю, при такой самоиронии такая неистовая жалость к себе, откуда? — Вась, ну, а кто меня еще так пожалеет? — Яна называла Машку исключительно Васькой, все двенадцать лет. — Кто еще будет меня так любить, а, Вась? — Я тебя люблю. — Вась, солнце мое, я тебя тоже люблю. Но, это же не то. Ты же понимаешь, что это не то. Совсем. А, Вась, понимаешь же? — Угу, — Ну, а что Машка могла еще ответить, она же понимала. Бесилась, но понимала. Никто не будет любить тебя, как ты сам. Был у Маши на это свой контраргумент, но она даже в страшном сне не могла представить, что когда-нибудь его озвучит. И поэтому Машка снова замолкала. Янка была таким вот клубком противоречий и парадоксов. Несвободная в своей абсолютной свободе, слабая в своей силе и сильная в своих слабостях, глупая и инфантильная в своей мудрости и наоборот. Машку все это чрезвычайно бесило, но не любить Янку она просто не могла. Потому что таких людей можно либо любить, либо ненавидеть. К таким людям совершенно невозможно относиться индифферентно, если ты их, конечно, достаточно знаешь. А Машка знала и любила, самозабвенно, неистово и исступленно. И вот Машка сидела в своем кабинете уже полчаса, вперившись невидящим взглядом в монитор и подперев кулаком подбородок. Сидела и думала. О Янке. Янка практически молчала уже две недели. Не отвечала на звонки и не звонила сама. На сообщения отвечала односложно. Типа «Все норм. Работаю». Машка была уверена, что ни хрена она не работает. Опять себя жалеет и пьет. Самозабвенно, неистово и исступленно. И чего, интересно, на этот раз? Хотя, чего гадать. С Лизкой они разошлись примерно полгода назад. Сначала Янка даже как-то обрадовалась. Груз свалился, видимо. Окрыленная свободой и полным отсутствием обязательств, она воспряла духом. Сняла квартиру, смоталась на пару недель косточки погреть, вернулась и набрала заказов. Планов и нереализованных желаний у нее громадье нарисовалось. Все, вроде бы, хорошо стало. Но Машка знала ее достаточно, чтобы понимать, что надолго этого драйва не хватит. Янка всегда стремительно загоралась и так же внезапно гасла. Как из розетки выключали. Вот и теперь, видимо, электричество кончилось. Удивительно еще, что ее на полгода хватило. — На неделю, говоришь… А сам ты не справишься? И когда мы последний раз «Гринлайну» результаты показывали? — П-показывали две недели н-назад. Н-ну, т-там еще выдачу по о-опроснику программировать надо, а еще чекаут, и к К-константину у нее в-вопросы были. Я-я… н-нет, и-извините, - все, теперь парня точно нужно было нашатырем потчивать. — Ясно. Все, выдохни и вали работать. Я сама разберусь, — Машке уже жалко было на парня смотреть. Ну чего он так съеживается, задолбал, ей богу. — Ну, Янка, ядрен-батон, приеду — убью на месте, — невесело подумала Васильева. Витю как ветром сдуло, как только дверь за ним закрылась, Машка набрала по внутреннему дизайнера. — Костян, ты у себя? Зайди. — Срочно? — «Гринлайн». — Пять минут. Дизайнера не было минут пятнадцать. Но для Костяна это было нормально. Его пять минут могли и на час растянуться. Машка никогда его не дергала, потому что знала, раз задерживается, значит пашет. Костян был алкашом, но трудоголиком. Впрочем, в Машкином балагане все были такие. Алкаши, но трудоголики. В том числе и Машка. Каждую пятницу контора выпивала всем составом. Примерно раз в месяц-полтора контора всем составом бухала. От души. Начинали в офисе в пять вечера, заканчивали в пять утра, в баре или в том же офисе, если уже сил никуда ехать не было. Работа такая. Пахали все как проклятые. Правило «не работать с мудаками», которое все знали наизусть и свято в него верили, соблюдать было практически невозможно. Потому что почти каждый первый клиент был мудак, каждый третий — мудак редкостный, жадный и тупой. Сфера деятельности такая, ничего не попишешь. Клиенты в интернет-маркетинге понимали, как свиньи в апельсинах. Поэтому сначала все воевали с клиентами, а потом проспиртовывали боевые раны. Вот и сегодня была пятница. Три часа дня. Машка знала, что через два часа максимум ребята начнут колдырить. Поэтому надо быстро все порешать и ехать, пока Костян еще соображает. — Ты про то, что мы с Янкой обсуждали? — Костян, не церемонясь, распахнул дверь, в два шага преодолел расстояние до клиентского дивана и с размаху плюхнулся в него. — Че за терки были, конкретно? — Янка просила чекаут подредактить и еще по мелочи, пару кнопок, все такое. — Сделал? — Ну, мать, обижаешь! Только чекаут надо проверять, Янка ж его так и не сдала. — Так, а к полудню понедельника, если Янка в воскресенье все сдаст, мы сможем на тестовом серваке все проверить и клиентосу показать? — Машка привычным жестом почесала пятерней щеку. — Ну, если Чахлый твой подсуетится, то легко. Ты только в воскресенье меня пни. — Не Чахлый, а Чахлик, и не мой он, а мамин с папой. Не обижай ребенка, лучше помоги из колокольчика человека сделать. Серега же просил. И в воскресенье я тебя по-любому пну, не вздумай всю субботу бухать, ебло поплывет, а мне тебя в понедельник «Гринлайну» показывать, со мной поедешь. И даже не пытайся, твоя рожа интеллигентская Горину приглянулась. Видать, решил, ты у нас самый умный. Наивный, млин. — Яволь! Разрешите идти полировать стаканы? — Костян вытянулся по стойке смирно и отсалютовал Машке с совершенно похабной улыбочкой. — Охуел?! Два часа еще. Даром, что рожа интеллигентская. А еще тезка моего отца. Папа так радовался, говорил, что хабалов с именем Константин ни разу не встречал. Вот, встретил, хоть и не в курсе. Иди уже. Я сегодня не с вами. К Янке поеду. — Она опять? — Костя сразу посерьезнел. — Не опять, а снова. Все, вали. И два часа еще не пить. Позвоню, проверю! После того, как Костя вышел, Машка невесело уставилась в окно: «Все, можно ехать. Ребята еще пару часов будут делать вид, что работают. Хотя, кому я вру. Как только я выйду из офиса, тут же все дела побросают. Алкаши, блин. Но все равно, попытка не пытка. Танюху попрошу». Машка выключила комп, подхватила сумку и пошла в соседний кабинет. — Танюх? — М? — Танюха, она же коммерческий директор Татьяна Михайловна, сидела у себя в кресле, закинув длинные ноги в неприлично короткой юбке на стол, и что-то внимательно изучала в ноутбуке. Машка аккуратно подошла к ней и легонько, едва прикасаясь подушечками, провела пальцами по ноге, от щиколотки до бедра. — Мань, ты че, совсем оголодала, не здесь же! — с хитрющими глазами и наглой ухмылкой Таня одернула Машкину руку. — Фиг тебе! Сейчас три, до пяти не пить. Я поехала к Янке, а ты сторожи зоопарк. Не пить до пяти, ясно?! Позвоню, проверю! — До пяти, так до пяти, — как-то даже слишком легко согласилась Таня. — Брешешь, зараза. Знаю я тебя, только я за дверь, как ты тут пьяные танцы на столе устроишь. — Фу, Маш. Танцы были за два года всего два раза. Да и то, второй раз был из-за тебя. И для тебя, если уж на то пошло. — Кхе, — Машка довольно крякнула. — Ладно, но я серьезно. Работы вал, рано расслабляться. — Да не вопрос. Мне самой надо два пресейла проверить, так что не парься. — И это, приезжай вечером, если не напьешься, — Машка была уверена, что после общения с Янкой ей просто необходимо будет расслабиться. — А если напьюсь? — Тогда не приезжай. Сама знаешь, из меня нянька никакая, а если я сама трезвая буду, так и вовсе разозлюсь. — Ладно, позвоню. — Вот и ладненько, — и Машка, развернувшись на пятках, выскочила в коридор.