Обещайте

Тонкие пальцы едва касаются клавиш рояля. В голове навязчивой мыслью проявляется почти неуловимая мелодия, а рука уже спешит записать все, не упустив ни ноты. Во взгляде появляются отблески тусклой радости, но тут же сменяются гневом, а он спешит смять, порвать, выбросить подальше этот лист. "Господь, за что? Зачем ты дал мне желание жить, если сейчас ты забираешь его вместе с осколками моей души?! Моя музыка перестает меня вдохновлять, в ней больше нет того, что давало мне силы. Теперь я лишил себя всего! Венская публика не принимает меня, как не принимает и ни одна другая. И даже Она, моя дорогая Констанс... Не смогла выдержать всего этого и просто уехала! Надеюсь, теперь тебе лучше, мой светлый ангел. Ты заслужила счастье. Ты, не я. Скажи, Господь, во что я превратился? Во что я сам себя превратил...?" Безумный взгляд вновь и вновь скользит по клавишам, словно тщательно выискивая что-то особенное, то, чего ему так не хватает... Но увы, ничего. Совсем ничего. За последний месяц жизнь перевернулась с невообразимой скоростью: публика, что некогда так тепло принимала молодого, полного жизни маэстро, сейчас была столь холодна, друзья отвергали его, вдохновение покидало голову, забирая с собой все, что давало надежды и жизненную энергию. Здоровье ухудшалось с каждым днем, и Вольфганг сам уже понимал, что тело его умирает. Ну а душу он похоронил уже давно... Амадей откинул со стола все смятые листки, перья, чернильницу и опустился в кресло, прикрывая глаза и чуть улыбаясь. – Ну чтож, маэстро, поздравляю вас... – игривая усмешка, большее похожая на насмешку над самим собой, легкой тенью озарила бледное лицо композитора. – Вы доигрались. Теперь единственным вашим спутником стала ваша же Смерть. Вытащив из ящика стола бутылку вина и бокал, слегка дрожащими пальцами наполнил его чуть больше половины, завороженно наблюдая, как багровая жидкость постепенно выливается в плен холодного стекла. – Так выпьем же, Маэстро, за этот нерушимый союз! – вино отозвалось во рту легкой сладостью. Улыбка вновь пробежала по холодным губам. О, как же сейчас хотелось отдаться в руки манящей его Даме В Черном! Тяжелые шаги за дверью заставили австрийца резко развернуться, вглядываясь в полумрак кабинета. – Герр Моцарт, простите, было открыто. – темнота отделила от двери мрачный силуэт. – Вы позволите? – этот голос, в котором тонут легкие ноты итальянского акцента. Почти неразличимые для простых ушей. Но музыкальный слух улавливает их, запоминает, читает, как глаза читают нотный лист. – Антонио... – почти шепот, срывающийся на беззвучное шевеление губами, а светлые глаза на миг проясняются. – Друг мой, что Вы, проходите. Этот дом всегда встретит Вас приветливо, знайте это. – Моцарт указывает рукой на кресло, стоящее рядом и достает чистый бокал, наполняя его, как и до этого свой, пьянящим напитком. – Вольфганг, Вы так бледны. Вам нездоровится? – Придворный капельмейстер так непозволительно близко, так невероятно горят в свете единственной свечи темные глаза. Такие разные взгляды, направленные друг на друга. Один - тусклый, совсем уже потерянный отблеск светлых, некогда горящих воинственной страстью глаз. Второй - глубокий и темный, наполненный страстью, но немного иной - нежной, отражающий пламя свечи, хотя казалось, что пламя никогда и не покидает эти глаза - оно всегда там, горит из глубины горячего итальянского сердца. Такие разные глаза, такие разные люди, такие разные судьбы... – Нет герр, все хорошо. Разве что моя голова немного затуманена вином. – усталая, но нежная улыбка касается губ, проходясь легким отсветом на измученном лице. – Как я рад Вас видеть, так долго мы не имели шанса встретиться. – в голосе мимоходом проскальзывает легкая грусть и словно бы обеспокоенность, что не может скрыться от столь же хорошего музыкального слуха и губы замирают, едва прикоснувшись к краю бокала. – Встречи с Вами дают мне вдохновение, Амадей. – шепчут губы. "У Ваших ног моя музыка. Вся моя жизнь." – кричат глаза. И он ловит этот взгляд. И вновь на лице расцветает улыбка, скрытая от глаз в глотке вина. – Мы с Вами оба знаем, насколько легкомысленна Муза. И как недолго по ее воле живет Вдохновение. – сухие, бледные губы дрожат, чувствуя подступающий откуда-то из глубины липкий страх. – Вольфганг, прошу Вас... – в глазах тревога, но слова сами по себе застревают в горле, скручиваясь в тугой узел, не позволяющий вздохнуть. – Обещайте, что будете рядом, когда.. – тяжелый вздох и черезчур громкие, словно гул наббата, удары сердца. – ..Когда эти глаза померкнут навсегда. Обещайте, что вы последний, кто оставит свое прикосновение на этих руках. – пальцы сжимают тонкое перо. – Последний, кто коснется этих губ. Молю вас, обещайте. Несколько секунд молчания, нарушаемые симфонией биения двух сердец, смешения двух дыханий. Когда же молчание прерывается, губы раскрываются, чтобы произнести твердо лишь одно слово: – Обещаю. "Не позволю. Никогда."