«Стерва», «обольстительница», «бездушная кукла» — летят в спину шепотки, подобные лезвиям ножа, но, вонзаясь в хрупкую спину, они лишь делают ее прямее.
У Алисы — бронежилет.
Она половину прожитой жизни потратила, чтобы сшить его из своей боли, погибшей мечты и осколков души.
Он — душа компании.
Он открытый. Улыбается всем и для каждой есть своя «индивидуальная» улыбка.
Для нее она тоже была. Теперь же — звериный оскал, пропитанный болью.
В ответ — показной равнодушный взгляд. Она владеет подобным в совершенстве, прикрывая им, как щитом, пепелище внутри.
Никто никогда не узнает, что чувствует ледяная Алиса Доценко, и о чем она думает.
Она — идеальная бездушная кукла, все же. Да будет так.
***
Алиса выходит из танцзала, полностью удовлетворенная своей работой. Танцевать такое — гораздо более интересно, чем разводить на сопли романтическими историями с обязательным печальным концом.
Еще ее радует тот факт, что партнер — Виталик. Ночью (где-то между 1.30 и 2.00) Алиса признается себе, что каждый раз, заходя в зал перед номером, она боится увидеть там свое печальное прошлое — Антона.
Хотя, в принципе, ожидать можно всякого — первый сезон собрал свои рейтинги на четверть благодаря им, но Алиса лишь снисходительно кивала, лишь благосклонно разрешала этому свершаться.
Антон ругался сквозь зубы, злясь на нее за такое поведение.
Антон не знал, что вечерами она подолгу сидела в ванной, и, включив все краны, задыхалась от нехватки воздуха.
Ее опустошали.
Но каждый день она возвращалась еще более идеально-равнодушной.
Она возвращалась девушкой, пришедшей сюда лишь за победой.
Анфису никак нельзя было подвести.
***
В коридоре суетятся люди, где-то между ними носится Решетникова-Нестерович, которая хрипит: «Мать вашу, что стряслось с этим бегемотом?».
Алиса вылавливает Николаеву среди этого хаоса и вопросительно изгибает брови.
— Да Пануфник нехило приложился. Не знаю всего точно, его увезли в больничку, — выпаливает Юля, как на духу.
— Понятно, — роняет Доценко и, взяв воду, идет обратно в зал, прихватывая по пути ошалевшего Савченко.
— Леш, мы еще потренируемся, окей?
— Смотри, не изнасилуй мальчика там, — бросает Карпенко дежурную ухмылку, но это, скорее, просто дань привычке.
Тонкие запястья девушки подрагивают. Она заглушает огонек тревоги физическим истощением.
Если пепел внутри вновь вспыхнет, пиши-пропало.
***
Она выходит из раздевалки, когда уже никого нет. Так ей кажется, по крайней мере.
Перекинув сумку через плечо, идет к выходу. Уже у двери ее окликает их дежурный врач — Костя.
— Алиска, ты в гостиницу?
— Да, — улыбается в ответ она. Нельзя никому грубить даже под конец дня.
— Будь другом, передай эту мазь Пануфнику. Его уже привезли из больницы, он должен быть в своем номере.
Вот так черт.
— Хорошо, я передам.
***
Алиса всего на несколько секунд замирает перед нужной дверью, прежде чем открыть ее.
Антон лежит на кровати в своей дурацкой повязке на глаза и с какой-то тряпкой, обмотанной вокруг шеи.
В груди девушки что-то противно скребется. Она уже давным-давно отвыкла заботиться о своем «долговязом сыночке».
Ржавчина на чувствах дает воспринимать все спокойно.
Алиса тихо идет к тумбочке, чтобы оставить там чудо-средство и уйти, но планам не суждено сбыться.
Пануфник издает стон боли, который, огненным шаром влетев в ледяную душу Доценко, оставляет там парочку трещин.
Она, все так же злясь (то ли на него, то ли на себя — неясно), останавливается возле его кровати, приседает и резко дергает на себя странную повязку.
— Как был невнимательным, так и остался, — пока он спит, она разрешает себе высказать что-то вслух.
Несколько нехитрых манипуляций, и вот она уже осторожно втирает мазь в многострадальную шею.
Антон что-то шепчет, Алиса не вслушивается. Она лишь хочет быстрее сбежать в свой номер.
Когда половина дела сделана, раздается шепот:
— Эти руки я узнаю всегда. Мир горит в огне или это сон? Иначе не объяснить появление Снежной Королевы в покоях полудохлого Кая.
Доценко дергается, чтобы уйти, но Антон крепко держит за запястье.
— Когда ты пьяный, совсем силы не рассчитываешь. Отпусти, мне больно.
— Пара бокалов виски на фоне дикой боли не сделали меня пьяным.
— Не слишком-то заметно.
Пануфник ослабляет хватку.
Алиса смотрит на дверь, как на единственный шанс спастись. Она уже жалеет о том, что поддалась глупому порыву.
— На живот перевернись.
Антон на удивление выполняет нехитрую просьбу и даже не издает ни звука.
Растирая мазь, Алиса чувствует, как он изредка дергается.
— Руки холодные?
— Нет, руки теплые. Ты сама — сплошная Антарктида.
— Это мое второе имя. Странно, что ты не знал.
Пануфник поворачивается и смотрит прямо в ее глаза. А после произносит:
— Ты стараешься казаться айсбергом. Несокрушимым и непотопляемым. Бабой с яйцами. И знаешь, что? Получается. Только внутри ты, черт тебя подери — трогательная девочка, чуть старше своей дочки. Ты плачешь о своей молодости, плачешь о свободе. Ты думаешь, что ты свободна, но на деле — нихрена.
— Я — сама себе хозяйка. Уж лучше так, чем зависеть от человека и до мяса рвать душу.
— Из моей ты приготовила отменную отбивную.
— Что есть, то есть, я — талантливый кулинар.
Их разговор напоминает игру, в которую с удовольствием сыграли бы мазохисты.
— Как репетиция? — после молчания длиною в вечность спрашивает Антон.
— Отлично. Мне нравится танцевать такие номера, — тут она не лукавит .
Пануфник ухмыляется. Отражение Доценко в его глазах пляшет с чертями, распивающими ее любимый мартини.
— Смешала в себе кучу прикосновений? А я помню, что...
— Хреновый из тебя провокатор. Не меняешься.
— Определенно. И ты не изменилась. Заметила? Ты красишься в темный. Ты все больше, возможно неосознанно, приближаешь себя внешне к той, в которую я, вопреки принципам, встрескался на проекте. Сука, Доценко, я детей от тебя хотел!
— Я не горю желанием становиться многодетной матерью.
— За это и придушил бы.
На удивление, Алиса начинает хохотать. Как же все красиво выходит — опять она под обстрелом.
Всегда она.
Ну а что, почему бы и не разбить несколько кривых зеркал ее хрустального королевства?
— Раз уж дело пошло на то, знаешь, что в этом самое...
Она замолкает, не в силах подобрать определение эмоциям, леденящим душу.
— ... болезненное? — подсказывает он. О да, он знает о ее боли все.
Он вывел ее порог экспериментальным путем. — И что же?
— Анфиса еще три месяца после спрашивала, куда ты ушел и почему не возвращаешься.
Антон долго-долго смотрит на нее.
Из его глаз постепенно исчезает это легкое помутнение из-за дурмана лекарств и алкоголя. И Алисы.
— Дай свой телефон. Быстрее, блять, Доценко.
Наверно, Алиса отдает телефон, будучи в полнейшем шоке.
Антон, схватив айфон, открывает его, остановившись взглядом на последней песне в плей-листе.
Быстро скинув, он набирает номер и прикладывает телефон к уху:
— Алло! Мамуль, привет!
— Ириска, это я.
Повисает молчание и Анфиса тихо-тихо спрашивает:
— Антон?
***
Огромный букет тюльпанов. Белых, изящных. А еще — заяц ростом с половину будущей хозяйки.
Анфиса за спиной громко вздыхает от удивления. Алиса отзывается судорогой где-то в районе сердца.
— Малыш, поставишь их в вазу? И забери нового друга.
— Конечно, мамуль.
Пока дочь возится с подарками, Алиса открывает вложенную открытку:
«Слышно, как взрываются звезды, как мир рушится. Мне лучше без тебя, но без тебя я лучше не стал, увы.»
Вечером того же дня она держит телефон, терзаемая тысячами сомнений.
Наедине с самой собой Алиса сбрасывает все маски.
Она набирает его номер по памяти, потому что он, в отличие от нее, ни разу его не сменил.
Длинные гудки. Спустя 5 секунд хриплое:
«Алло» за тысячи километров от Краснодара.
Немой концерт начинается. Она даже задерживает дыхание. Пусть думает, что ошиблись.
Когда молчать уже нет смысла и хочется сбросить, чтобы подтвердить ошибку системы,
он шепчет в трубку и она чувствует его улыбку:
— Я рад, что тебе понравилось, Алис.
***
Мы сошли с ума, наш мир — планета абсурда.
Друг друга не слышим давно мы.
Вся надежда на сурдо.
Я — твой спутник, но связь меж нами потеряна год как.
Ответ найдет тот, кто найдет черный ящик в обломках.
Я никчемный... ты — обреченная стерва.
Любовь умирает первой, ненависть — бессмертна.
