Иен

Джинён никак не может понять какое имя ему нравится больше – Марк или Иен. Нет, тут, конечно, без вариантов, и думать нечего… Но Марком можно называть только при чужих. «Чужие», это совершенно все, с разной степенью удалённости от сердца крохотного мира на двоих. Конечно, Иен, тут и выбирать нечего. Джинён улыбается несколько шальной, блаженной, светлейшей улыбкой, и называет его Детёнышем Бога. Иен плохо знает корейский, поэтому всегда улыбается чуточку вопросительно. Тогда Джинён ложится на спину, помогает по-киношному устроиться у себя на плече, и начинает рассказывать. Что такое Бог, и где он живёт, а где живут другие, такие, как Лисий Щен Югём, например, или извечный Потеряшка без имени, которого тут стали звать Бэм-Бэм. «Боги бывают самые разные, - говорит Джинён, поднимая руку и растопыривая пальцы так, словно между ними можно разглядеть что-то интересное на потолке. – Только то всё божки, понимаешь, маленькие, а ты – Детёныш самого настоящего Бога, такого настоящего, что я его и не знаю». - А Джебом? – Весело спрашивает Иен, кажется, принимая всё за чистую монету. – А Джебом тоже Бог? Джинён тихо смеётся, размышляя, примеривая к лучшему другу ту или иную роль. Всяко старается, но никак. Поэтому Джинён мягко пожимает плечом, тем, на котором покоится лёгонькая голова Иена, и осторожно трогает его шею кончиками пальцев. - Мне кажется, нет… Скорее, Ёндже. Камышовый бог. - Это как камышовый кот, - Иен смеётся чисто-чисто, а потом вдруг вскакивает, легко, как пёрышко, сияя этой своей совершенно безумной улыбкой, слепящей и спасительной улыбкой, от которой весь мир тонет в ласковом свете. Иен легко вспархивает, приземляясь босыми ступнями на мягкий ковёр, и протягивает Джинёну руку. Джинён садится в кровати и смотрит с вопросительной улыбкой. Он уже привык, он уже не жмурится от медового света, который испускает Детёныш Бога по имени Иен. - Ну ты же мне веришь? – Иен чуть перебирает пальцами тёплый воздух, словно просит, словно зовёт. А когда Джинён встаёт и вкладывает ладонь в тёплую сухую ладонь, кажется, покрытую невесомой золотой пыльцой, Иен дёргает его за руку, плотно переплетая пальцы, и просто шагает в распахнутое в лето окно. У Джинёна всё обмирает внутри, потому что одно дело про богов разговаривать, и совсем, совсем другое – из окна девятнадцатого этажа выпадать. Он душит в горле вскрик, чувствуя, как спиной рассекает воздух, и напугано, умоляюще смотрит на сияющего Иена. Тот летит буквально в нескольких сантиметрах сверху, раскинув руки. - Не бойся, - голос звучит совсем тихо, без всяких помех, хотя они летят с оглушительной скоростью вниз. – Разве я обманывал тебя когда-нибудь? - Обними меня!.. – Джинёну страшно, как никогда, он тянет руки вверх, в нелепом умоляющем жесте. Его сердце рвётся из горла, он же человек, просто человек! Он смертный! Но Иен обнимает, очень легко и бережно обнимает под грудной клеткой, и ветер обрывается так же, как начался, как по щелчку. Джинён переводит дух, унимает дрожь в коленях, и осматривается. Босые ступни Иена, и его собственные ноги, затянутые в смешные разноцветные, как всегда непарные, носки, мягко утопают в звёздной пыли, в морской глади, в космической дали, в кружении малинового, золотого, изумрудного… А кругом ночь, такая чёрная, словно это ночь всех ночей, словно это центр вселенной. Только под ними город, как был, чёрный, весь в янтарных гирляндах огней, гудит приглушённо, куда-то торопится и никогда не спит. Настоящий город, не выдуманный, ночной Сеул. А Иен стоит себе, словно на тверди, держит буквально как щенка, и улыбается. - Ты же верил в свои слова про богов, - тихо говорит он, и это очень много для такого молчуна, - неужели сейчас перестал? Джинён мотает головой, потому что конечно, верил, хотя и знал, что это только в его голове, но верил так искренне и чисто верил, и сейчас верит, снова, сызнова верит, всем сердцем, до сбитого дыхания верит. Только иначе. - Побежали! – Иен сегодня разговорчив, как никогда, Джинёну это кажется куда более странным… Но он бежит, крепко взяв за руку, за беспечным Боговым Дитём, разбрасывающим босыми пятками звёздную пыль, за Дитём, машущим рукой проплывающей мимо громадине Небесного Кита, за беззаботным Детёнышем Бога, который, наконец, может поделиться всеми своими чудесами. Звёздами, играющими в салочки примерно над башней KBS, блеском медных рогов, ветвистых восхитительных рогов Лунного Оленя, пасущегося над Сеульским Лесом. Небесным Медведем, готовящим кимчи на своей маленькой кухне в районе Каннама. Всеми этими бесконечными чудесами, не доступными людям, потому что люди отучились смотреть в небеса. Китом, медленно и неповоротливо плывущим по небосклону в сторону Инчона. Там море. Он бежит, не задумываясь, от чего отталкиваются его ступни, куда несёт их ласковый ветер, не думает ни о чём, только об этих бесконечных чудесах. И вот, на пышном прозрачном облаке над Ханганом им навстречу бежит Лисий Щен, Щен с длинными нелепыми ушами, весело тявкает, приветствуя старых знакомцев. Югём всегда был таким, непосредственным и открытым. А теперь, когда он показывает себя во всей красе трёх багряных хвостов, его счастье не знает предела. Джинён сначала недоверчиво хмурится, а потом гладит Щена по широкому шелковистому лбу, между изумрудных глаз, и понимает, что ошибки нет и не может быть, Югём и есть, всё, как он сам, Джинён, когда-то выдумал. И, конечно, в небе над Букчоном гуляет Божок-Потеряшка, просто гуляет, то ли считая светляков, то ли размышляя о своём безвременеье и безместье. Джинён машет ему свободной рукой, взметая в небесную синь облако звёздной пыли, а божок, словно только теперь заметивший проходящих мимо, улыбается немного потерянно. Джинён сжимает пальцы Иена немного сильнее, потому что тут, без человечьей шелухи, Потеряшка кажется ещё более потерянным. Только Иен улыбается, и Джинён верит сразу и безоговорочно – всё хорошо, всё вот так и должно быть, как есть. Иен снова срывается с места, бесконечно и бестолково носится по небу, словно игривый ребёнок. Дитё, оно Дитё и есть, пусть хоть трижды божественное. Джинён не спорит, просто бежит, улыбаясь и глазея по сторонам. А потом Иен останавливается вдруг, очень резко, прикладывает палец к губам, призывая к тишине, которую Джинён и не думал нарушать. Он осматривается и понимает, что они спускаются не к Небесной, а к самой обычной Чхонгечхон. Там, между двенадцатым и тринадцатым мостами, где плакучие ивы и тугие камыши, где в воде сонно плещутся большие чёрные сомы, Джинён разбирает тихие шаги. Иен улыбается очень счастливо и ярко, и кивает чуть в сторону, туда, где камыш. Конечно, Джинён, несколько обалдевший от количества чудес, предполагает, что его ждёт, но он и в голову взять не мог, что всё будет так: Нежная лента ветки плакучей ивы чуть колышется, и Джинён видит поодаль, на том берегу, своего лучшего друга, такого раскрасневшегося и сейчас как-то особенно юного Джебома, кусающего губы в трепетном волнении. Джинёну немного неловко наблюдать за ним, но до того интересно. Иен мягко гладит его большим пальцем по запястью, и тоже наблюдает. Как из-за нежных лент веток, из-за серебристой листвы, осторожно выглядывает Камышовый Бог, юный и нежный, как само Утро. В темной теплой воде тихо плёскает хвостом чёрный сом. Бог одет во всё белое, и кожа его бела, только на щеках играет лёгкий румянец. Джинён даже засматривается, глядя на такого непривычного друга. Если, конечно, Бога можно считать другом. Камышовый бог смущённо улыбается своему человеку, в реку падают звёзды, лениво перекатываются по ночному воздуху светляки. Бог и его человек играют в гляделки, и между ними такая любовища, что Джинён всё-таки отворачивается, и тянет Иена за руку, мол, пошли. В один миг они взмывают в высь, Детёныш Бога серебристо смеётся, озаряя всё вокруг: скоро займётся утро. А потом Джинён моргает, и понимает, что он снова лежит в своей родной комнате, в измятой тёплой постели, и прохладный утренний ветер заглядывает в окно. - Что это было? – Он спрашивает тихо, и голос его слегка дрожит. Иен зевает сладко, словно и не было всех тех чудес, устраивается поуютнее, и тихо почти мурчит: - Моя любовь, - просто отвечает он, - моя любовь к тебе, что же ещё? Вот так, совершенно очевидно, конечно, но для человека почти невероятно. Джинёна накрывает с головой, и всё, что он может, это выдохнуть «я тебя тоже, я тоже тебя люблю». А потом занимается рассвет, робко трогая первыми лучами спокойные лица двух спящих подростков. OWARI