Куда лучше

Проебывать свою жизнь — единственное дело Соло, которое он ни разу не запорол. Он совершил немало ошибок для этого уверенного утверждения. Он привык к преступной жизни под прикрытием офицера, но потом попал в собственную же ловушку и теперь пожизненно в долгу у собственной страны. Этим самым он разорвал последние отношения со своими родственниками, пусть и немногочисленными. Он обрывает отношения со всеми партнерами прежде, чем это перерастет во что-то большее. И, наконец, он влюблен в своего холодного и бесчувственного напарника. Последнее гнетет Наполеона больше всего. В конце концов, не такие уж и теплые отношения у него были с родственниками. А вот долгие и пронзительные игры в гляделки, горячие «дружеские» драки, в которых они перепробовали побольше поз, чем находится в Камасутре, и вечерние игры в шахматы — все это было бы просто идеальным для Наполеона (он не такой уж и привередливый). Но знание того, что Илья мало того, что не гей, так еще и жуткий гомофоб, портило абсолютно все. Соло не мог нормально наслаждаться жизнью, как делал раньше. Он почти не чувствует вкуса еды, а алкоголь существует для него только тогда, когда необходимо побесить Курякина. Он даже перестал спать с девушками! С парнями тоже, причем уже давно. Наполеон даже и не думал, что его снова повлечет на партнеров мужского пола. Последний контакт был еще в юности и не так уж и впечатлил молодого Соло. В любом случае, Илье наплевать на него. И не то, чтобы Наполеон сейчас занимался диким самоанализом, пил вино и молча страдал. Совсем нет. Полчаса назад он выбесил Курякина до тряски и разгромленного номера, а сейчас он пьет ставший противным на вкус виски в баре, где его окружают одни девушки. Почему страдать должен только Соло? Пусть Илья хотя бы выплачивает ущерб за разрушенные в хлам номера. — Повторите, пожалуйста, — Наполеон глубоко вдыхает и старается прогнать мысли прочь. Хоть и знает, что все равно ничего не получится. — Ему хватит, — на барную стойку ложится рука с разбитыми костяшками, а от голоса бегут мурашки. Соло еще раз глубоко вдыхает, прикрыв глаза, и медленно поворачивается, натягивая на лицо свою ослепительную улыбку. Илья же будто в очках сидит. На каждого обаяние Наполеона действует, а на этого русского нет. «Ну и где справедливость?» — думает Соло. — Хотелось бы начать с того, что я уже взрослый мальчик и сам могу решить, когда мне хватит. Еще, наверное, то, что если бы кто и решал, что мне хватит, то этим человеком ты бы никогда не стал. Ну и наверное, мое коронное и простое — иди на хуй, Илья, не мешай мне пить, — Наполеон говорит все это четко и ясно, даже без дрожи в голосе, чему рад до безумия, и снова делает жест бармену. Тот, глядя на лицо большевика, в нерешительности протягивает руку к бутылке, но тут же убирает и уходит принимать заказ у другого клиента, оставляя их наедине. Соло смотрит на самодовольную легкую усмешку напарника и понимает, что сам не прочь выпустить пар в каком-нибудь номере, где очень много бьющихся вещей. Он еще с секунду наблюдает за напарником, точно так же наблюдающим за ним самим, пытается успокоиться и в итоге перегибается через стойку и хватает первую попавшеюся бутылку скотча. Соло успокаивающе кивает бармену и кладет деньги на стойку. Парень нервно вдыхает и тут же улыбается какой-то девице. — Наполеон, — твердый голос звучит прямо сбоку от него, но Соло просто делает вид, что ничего не слышит. Хотя, конечно, он слышит. Большевик не так уж и часто зовет его по имени, и от каждого раза по спине бегут мурашки. — Положи бутылку на место и пошли обратно в номер. — В тот, в котором теперь нет места, где можно прилечь? — интересуется Соло, отпивая прямо из бутылки. — Нет, спасибо. — Соло, — более настойчиво повторяет Илья. Для других, кто бы услышал его голос сейчас, не было бы ничего необычного и пугающего в этом обращении. Но Наполеон прекрасно понимал, что означает этот голос, и все же сегодня ему плевать. Сегодня день, когда Соло погряз в пиздеце под названием «эмоции», и впервые не может совладать с этим. И ничего другого, кроме как заглушать тупую боль алкоголем, у него не остается. — Скажи, большевик, ты мне отец? Или муж? — поворачиваясь на стуле к напарнику, спрашивает вдруг Наполеон. Илья в ответ непонимающе качает головой, хоть и неуверенно, и продолжает смотреть на Соло. — Тогда скажи мне, с какого хрена я сейчас должен отложить бутылку и пойти с тобой в номер? Мне что, тринадцать? У меня алкоголизм? У нас новое задание или тебе нужно прочитать сказку на ночь? — Ты придурок, Наполеон, — имя, произнесенное таким голосом, опять режет слух, а сердце почему-то начинает стучать быстрее, и от этого в груди болит еще сильнее. — Просто пошли в номер? Можешь взять с собой бутылку. — Почему я должен это делать? — Мне так будет спокойнее, — пожав плечами, отвечает Илья. Соло хочется ударить русского. Так сильно, что руки чешутся, но он только улыбается. Ему нельзя даже забыться в собственной боли на один вечер. Никакой справедливости в этом мире не существует. — Пошли, большевик, — он встает и направляется к лифтам, оставив бутылку на стойке и русского около нее же. Он почему-то один доезжает до номера, кое-как открывает дверь и валится на полусломанный диван, мгновенно засыпая. Илья никогда не пьет. Ни за победу, ни за поражение, даже за смерть какого-нибудь второстепенного, но знакомого напарника. Он не курит и не трахается с мужиками. Его вообще можно ставить, как идеальный пример для подражания всяким советским пионерам, — с такими мыслями просыпается Наполеон сегодня. Его спина ужасно болит, но все-таки не так, как голова. Он медленно скатывается с дивана и падает на пол. На мягкий, пахнущий перегаром и сигаретами пол. Соло медленно открывает глаза по очереди и смотрит в опухшие голубые глаза напротив. Сил подняться с большевика совсем не осталось, и Наполеон невозмутимо спрашивает. — Ты вчера эту сцену устроил, чтобы спереть мое бухло? Так мог бы просто попросить. — Не трогал я твой мерзкий виски, — тихо хрипит Илья, еле шевеля губами. — Я предпочитаю напиваться русскими напитками. — Да, самогон — хорошая вещь, — отвечает Наполеон и опирается на руки, пытаясь встать. Но сегодня день удивлений, и пьяный непьющий Илья пресекает его попытку и просто валит на себя. — Не уходи, — все так же еле слышно шепчет Курякин. Его глаза такие пьяные, а слова еще хуже, но Наполеон сам знает, что в таком состоянии издеваться над кем-то невозможно. Соло даже слово произнести не может, потому что, какого черта вообще происходит? — Какого черта вообще происходит? — синхронно со своими мыслями произносит Наполеон. Его удивление перешло на новый уровень, и он никогда в жизни не доходил до него. — Полежи со мной, — в полудреме шепчет русский и сжимает его в своих стальных объятьях. Соло расслабляется за три секунды и все-таки устраивается поудобнее. Он пытается не думать о том, что будет, когда они проснутся, потому что не хочет думать об очередной драке. Его тоже клонит в сон, и он быстро засыпает, стараясь не обращать внимания на странное тянущее чувство в груди. Глаза Наполеон старается открывать медленно, и первое, что он замечает — открытый балкон и запах сигаретного дыма. Он старается вставать как можно аккуратнее, потому что не хочет страдать от жуткой боли в спине от сна на полу, но той и в помине нет. Мышцы шеи и ног затекли, но ничего не болит. — Ты решил что-то доказать своим родителям? — спрашивает Соло, съеживаясь от холодного ветра. Илья непонимающе оборачивается и затягивается. — Целых два нарушения принципов за двенадцать часов. — Целых три, — голос Курякина еще более охрипший, чем обычно, он тушит сигарету об перила и выкидывает ее куда-то на улицу. — Ох, о чем же я еще не знаю? — интересуется Наполеон, немного беспокоясь о том, что большевик подсел на наркотики. — Неужели потерял девственность? — Какой же все-таки придурок, — закатывая глаза шепчет Илья и направляется обратно в номер. — Угораздило же влю… Конец предложения Илья проглотил и оставил Соло думать, что у него галлюцинации. Наполеон даже не воспринимает последнюю фразу всерьез. Потому что, ну нет, не мог он такого сказать. Может, продолжение фразы было совсем другим. Например, угораздило же влю… стру? В люстру? В людей? Какие еще существуют слова на «лю»?! — Ты так и будешь там стоять? На улице холодно, ты заболеешь, — Курякин сидит у стола за шахматами, а Наполеон никак не может сделать и шаг. Но он быстро подавляет панику, подставив лицо холодному ветру, и думает о том, как теперь себя вести. Его гребаные чувства взаимны (взаимны?), но что теперь делать с этим? До этого все отношения Соло основывались на сексе, что сильно отличается от этой ситуации. — Ты что, правда сказал это? — закрывая дверь на балкон спрашивает Наполеон. Илья с громким выдохом делает ход в игре. — Ну, а ты у нас что, страдаешь от проблемы со слухом? — большевик поднимает свой хмурый взгляд на Соло, и тот закатывает глаза. У кого-то точно такие же проблемы с отношениями. — Нет, Илья, но если ты будешь продолжать отрывками фраз, то я, — Наполеон указал на себя и ухмыльнулся, — буду продолжать тебя переспрашивать. — Я влюблен в тебя, — Соло усаживается напротив очень, очень хмурого напарника и пытается продолжать дышать. — Боюсь, что твои чувства взаимны, — говорит он и не может поверить в то, что это на самом деле случилось. Пусть их признание больше похоже на переговоры заклятых врагов или будто их вынудили сказать это, но это лучшее, что слышал за последнее время Наполеон. — Сыграешь со мной в шахматы? — слегка улыбаясь, спрашивает большевик. — Нет, это слишком скучно для меня, — посмеиваясь, отвечает Соло и наливает в свой бокал виски. — Я буду смотреть. — Ты идиот, ковбой, — Илья закатывает глаза и снова делает ход. Его лицо по прежнему выглядит хмурым, но глаза светятся. Наполеон удовлетворенно вбирает воздух в легкие и делает глоток. Все куда лучше чем то, о чем он думал.