Вы никогда не попадёте из точки А в точку Б, так как вы должны будете пройти половину пути, потом половину оставшейся половины, и так бесконечное число раз. <><><>
Я возразил, когда они сказали, что я «буду видеть сны». Вулканцам незнакомы сновидения, они лишь обрабатывают полученную в течение определённого промежутка времени информацию. Нет, не так. Вулканцы всегда сознательны — это особенность, людям с их примитивным разумом недоступная. Однако они, люди, всё же полагают, что всякое разумное существо видит «сны». Это совершенно не соответствует действительности, но за годы моей работы я уже принял к сведению тот факт, что люди имеют склонность говорить даже совершенно далёкие от истины вещи. Из-за этого мне становится крайне сложно понять человеческий род. Они — эмоциональные существа. Они действуют экспромтом, поддаются влиянию момента и часто поступают слишком иррационально. Они впечатлительны. Кажется, каждая мимолётная фраза, каждое незначительное и несущественное слово, проходящее через лобную долю их головного мозга, в конечном счёте оказывается озвученным, даже если в этом нет никакой необходимости. Кроме того, я понял, что эти черты в людях никогда не изменятся.<><><>
Они сказали, что мы пробудем в стазисе 12 лет. 4380 дней. 105120 часов. 378432000 секунд. 378432000000 миллисекунд. Мой разум всегда работает через цифры. В моих мыслях они присутствуют постоянно. Я соотношу с ними всё, что меня окружает. Именно поэтому они попросили меня высчитать для них это число. Они сказали, что в миссии на Элею ХІІІ корабль преодолеет самое дальнее расстояние из всех возможных — 9.2 миллиардов миль, 14.8059648 миллиарда километров — и что около 700 человек будут погружены в стазис вместе со мной. Я нашёл эти цифры крайне увлекательными.<><><>
После помещения в стазис моему телу потребовалось 23.3707 секунды до полной остановки физиологических процессов. Внутривенно к моей левой руке был присоединен катетер, через который я получил только 1/8-й раствор тетродотоксина, поскольку частота моих сердечных сокращений и температура тела уже были достаточно низкими. Они сообщили, что мне «может быть немного холодно». Если они рассчитывали предупредить меня относительно наполнявших стазис-камеру жидкостей температуры 10.5556°C, то им явно следовало подобрать для этого иные слова.<><><>
Они заверяли, что поместят меня в стазис в изолированной части корабля. Я оценил это, поскольку заранее был уведомлен о том, как именно будут размещены стазис-камеры. Корабль имел пять крыльев, и на каждом размещалось приблизительно сто сорок камер. Вулканская гордость была учтена удовлетворением логичной потребности в личном пространстве.<><><>
В первый день миссии я прочёл в голове стандартную модель уравнения Лагранжа. Затем обратную ей. Это заняло у меня не больше часа. Поскольку вулканцы всегда остаются в сознании, мой слух улавливал все звуки, издаваемые кораблём. Я слушал их приблизительно 4.59 часа. В оставшееся время до конца дня я прочитал уравнение более 19-ти раз. Спустя 32.66 часа после того, как я перешёл в состояние анабиоза, рядом с моей стазис-камерой установили ещё одну. Я мог слышать обменивающихся репликами членов экипажа. Они сказали, что обитатель камеры «опоздал». Я бы солгал, если бы сказал, что не был раздражен таким поворотом событий. Однако вулканцы не могут ни лгать, ни чувствовать раздражение.<><><>
Прошло менее двух дней, прежде чем я определил, что мой сосед был человеком. Он или она был слишком беспокоен для представителя любой другой расы. Даже во сне, мой сосед дёргался и подрагивал, хотя этим движениям, вызванных, очевидно, нервными импульсами, должен был воспрепятствовать введённый в его кровь тетродотоксин. Я чувствовал всё это, потому что члены экипажа разместили его слишком близко ко мне. Стеклянные стенки наших стазис-камер соприкасались, а вместе с ними соприкасались и наши руки. Я пытался снова читать уравнение, но не мог. Нервные импульсы этого человека мешали мне сосредоточиться.<><><>
Мужчина. Мой сосед — мужчина. Я узнал это от членов экипажа. Каждые семьдесят два часа они обязаны были проверять работу всех жизненно важных органов каждого пассажира на корабле. Я слышал, как они приблизились к моей стазис-камере. Они назвали моё имя и записали показания приборов. Всё, разумеется, было в порядке. Они подошли к моему соседу. Они сказали, что его имя… Джеймс.<><><>
В отличие от меня, Джеймс был погружен в глубокий сон. Я знал это, потому что наши руки были слишком близко, соприкасаясь тыльными сторонами через стекло. Поскольку я был вулканцем, это меня беспокоило. Я — контактный телепат. Если бы я был способен пошевелиться, это не было бы большой проблемой. Я бы просто отодвинулся. Но я не мог.<><><>
Джеймс видел во сне звёзды. Это было нелогично. Разве людям не следовало мечтать в своих снах о доме? Это было бы более разумным. В снах Джеймса было солнце. Образ его — восходящего по утрам и заходящего вечерами — был ещё слишком свеж в его памяти. Когда я разделил с ним этот сон о солнце несколько раз, мне стало казаться, что это и мой сон тоже. Словно он был моим настоящим воспоминанием. Так или иначе, но этот сон неожиданно принёс с собой тепло.<><><>
Я больше не читаю уравнения и не слушаю издаваемые кораблём звуки. Всё моё время занимает Джеймс. Его сны не прекращаются ни на секунду. Некоторые из них — это отрывочные воспоминания его юношеских лет: как он, в защитном шлеме, гоняет по полю мяч; или как он вырезает собственные инициалы на деревянной крышке своего стола; или как он бежит с одной работы на другую; или как он и его одноклассница — представитель женского пола — пропускают занятия, чтобы в пустой комнате заняться половым сношением. Многие его сны были сосредоточены именно на последнем.<><><>
Были сны, в которых Джеймс участвовал в физическом насилии. Он говорил, в конечном счёте переходя на оскорбления. Он дрался, в конечном счёте побеждая. Иногда случалось и проиграть, но Джеймсу редко снились эти моменты его жизни. Также через его сны я узнал, что его называют Джимом.<><><>
Джим умён. Я понимаю это с помощью его воспоминаний об Академии. О нём думают всякое. Некоторые считают его «плейбоем». Некоторые — что он почти не обладает способностью долго концентрировать на чём-то своё внимание. Многие считают его попросту идиотом. Джиму прекрасно всё это известно, но ни одно из таких предположений его не волнует. В конечном счёте он всё равно становится одним из лучших выпускников Академии. Нелогично, но знание всего этого находит во мне положительный эмоциональный отклик.<><><>
К моему удивлению, выясняется, что Джим, как и я, любит шахматы.<><><>
На 273-й день миссии повторяющиеся в основном сны Джима прекращаются. Их сменяет новый сон. Тот, где он плачет. Его отец только что умер. В этом сне никто не приходит, чтобы разделить с ним его горе. Под звёздами он в полном одиночестве сидит в земном автомобиле и плачет. Плачет, кричит до тошноты, до помутнения рассудка. Мне не нравится этот сон.<><><>
На 558-й день миссии я чувствую тревогу Джима. Каким-то образом, минуя ментальные блокаторы стазиса, в его разуме зарождаются весьма сложные для человека мысли и образы. Он думает о том, что мы не двигаемся. Нет, разумеется, он понимает, что это не так. И всё же он чувствует, что чтобы пройти половину пути, нужно будет пройти половину этой половины и так далее. Джим думает, что мы будем вечность пребывать во тьме, никуда не двигаясь. Это заставляет меня думать о парадоксе Зенона.<><><>
Есть сон, в котором я нахожу свой покой. Тот, где Джим улыбается. Я никогда не задумывался над тем, почему это вызывает во мне такой сильный эмоциональный отклик, потому как не нахожу знание об этом важным. Когда я вижу этот сон, то теряю интерес ко всем другим вещам. Мои цифры — моя логика — моя голова. Джим обнажает меня, мой разум, и по какой-то причине я этим упиваюсь.<><><>
На 1890-й день миссии Джим вдруг перестаёт видеть сны. Неизвестно, почему правое полушарие его мозга перестало генерировать изображения и образы в тот день. Единственное, что я могу сказать совершенно точно — то, что это меня… расстроило. Нелогично. Но таков был факт. Я скучал по нему. Его отсутствие давило на мой разум, пока и я не подвергся нервным импульсам — таким же, как у Джима. Я отчаянно искал контакта с его разумом, но неизменно натыкался лишь на темноту собственного. Тогда я понял, что слишком привык к сопровождающему Джима теплу. К цветам, вспыхивающим с каждым начинающимся или заканчивающимся сном. К коротким мгновениям, когда голос Джима прорывался через его разум, заполняя мой. Его голос был намного ярче, чем солнце, которое он так часто видел во сне. Я скучаю по нему. И я понял, почему Джима иногда так страшило одиночество.<><><>
В 2021-й день миссии сны Джима возвращаются. Они легко, подобно воде, проскальзывают в мой разум. Я чувствую непостижимую, нелогичную радость оттого, что он вернулся.<><><>
Вулканцы не любят. Да, нам знакомо чувство товарищества и мы можем создавать наиболее логичные связи, но мы не любим. Любовь — это фикция. Люди говорят, что любовь вырастает из сердца. Это определение является совершенно неоправданным и нелогичным. Человеческое сердце, да и вообще любое сердце, неспособно вырастить ничего из того, о чём говорят люди. Определение этого слова — чувство сильной или постоянной привязанности, которую каждый чувствует по отношению к человеку или существу; влечение, которое включает сексуальное желание; жадность; страсть. Моя мать однажды сказала, что «любила» меня. Она казалась расстроенной, когда я не ответил ей. Я никогда не пойму, почему.<><><>
Джим любит свой корабль. Он — его капитан. Этот корабль — его дом. Он спит на своём корабле, рядом со мной. Он неспокоен во сне, потому что всегда слушает. Он научился всегда быть готовым к худшему, а потому он способен справиться с любыми неприятностями, которые могут, в теории, случиться с его кораблём. Он будет защищать его. Я нахожу это довольно странным, ведь определение слова «любовь» не подходит к тому, что испытывает Джим. Он любит много вещей, но ни одну — так, как свой корабль. Это странно. Я чувствую то же самое по отношению к нему.<><><>
Любовь — человеческая эмоция. Вулканцы не любят. Я — результат смешения крови двух рас. Мои клетки — это клетки вулканца и человека. Уместно ли будет назвать меня человеком? Люди любят, а поскольку я знаю, что люблю Джима, то да, я нахожу это логичным.<><><>
Ему снова снится отец. Тот день, когда он в одиночестве сидит в земном автомобиле и плачет. Остановить его крики стало моим самым сокровенным желанием. Я наблюдал за всем словно издалека, несмотря на фактическое соприкосновение наших рук. Я хотел бы подойти к нему. Люди, насколько мне известно, «обнимают» друг друга, когда страдают. Они говорят, что это успокаивает. Я никогда не «обнимался». Нет. Это неправда. Моя мать иногда пыталась воспитывать меня, как землянина. Однажды она «обняла» меня. Я вернулся из классов, избитый одноклассниками, (Полукровка!) и она притянула меня к себе. Я замер, не зная, что нужно делать. Мы так и оставались в «объятиях», слишком долгих. Но я не возражал. Ведь в её руках я чувствовал себя так спокойно. Как будто я был не один.<><><>
Это снова был нервный импульс. Моя рука, связующая нас, чуть дёрнулась, переворачиваясь. Я мог чувствовать своей ладонью гладкость и холод стекла стазис-камеры. Мои пальцы были расправлены. Беспорядочных нервных импульсов больше не было. Они были направлены к Джиму. Через наше прикосновение я послал ему свой собственный «сон». И, дрейфуя во тьме, он его получил. Он перестал кричать почти сразу же. Я чувствовал, как расслабляется его напряженный разум от нашего теперь уже обоюдного контакта. В его сон вновь вернулись звёзды. И я тоже увидел их. В тот день Джим и я впервые разделили сны друг друга. После нам хотелось делать это снова и снова.<><><>
Спустя 4380 дней — 4380 дней. 105120 часов. 378432000 секунд. 378432000000 миллисекунд — они «будят» меня. Два члена экипажа уже рядом, чтобы поддержать меня, когда моя стазис-камера открывается и жидкость выливается наружу. Мои мышцы размякли после гибернации. Я чувствую острый приступ тошноты. Кровь поднимается настолько близко к поверхности тела, что кожа приобретает бледно-зелёный оттенок. Я очень слаб, поэтому позволяю себе опереться на чужие услужливые руки. Меня усаживают, водружая на плечи электрогрелку. Когда температура тела наконец возвращается к норме, я перестаю дрожать. Они будят Джима на 273.3 секунды позже меня. Я наблюдаю за тем, как открывается его камера, и розовая жидкость снова изливается на пол. Он начинает задыхаться, когда открывает глаза. Я вижу цвет его радужек — ирисы. Синие. Члены экипажа удерживают его в вертикальном положении, пока он кашляет и отплёвывается. Они пытаются повести его, но ослабшие колени подгибаются, и он падает на пол. Мне хочется подойти к нему, но моё тело всё ещё тоже слишком слабо. Они ставят вокруг него множество электрогрелок. Они трут его плечи и бока, чтобы поскорее согреть. Джим кашляет и моргает. Он смотрит на меня. Делает два глубоких вдоха, а затем улыбается. — Я знаю тебя… Его голос кажется мне чистейшим золотом. А улыбка — солнцем. Я смотрю на него, всё ещё явственно ощущая нашу связь. И говорю, не в силах скрыть эмоции: — Как и я вас.