***
С фотографии на него смотрит мужчина. У него очень яркие и проницательные глаза (несмотря на то, что этот человек жил столетие тому назад − в эпоху первых летательных аппаратов и труда Дарвина «Происхождение видов», из-за которого природа человека была поставлена под сомнение). Он − случайный человек, пойманный камерой на нескольких старых фотографиях, запечатлевших Лондон тех времён. Он − просто мужчина на заднем плане. (Но это не так). Джон не может оторвать взгляд от высоких скул мужчины, от бледного лица и забавной шляпы охотника на оленей, которая скрывает тёмные кудри. Джон ощущает себя очень странно, как будто он − мотылёк, привлечённый ярким пламенем, и не может отвести взгляд, потому что там, за фотографией, есть история. Джон чувствует ломоту во всём теле и покалывание в пальцах и сердце: его буквально физически тянет излить на бумагу душу. Что Джон и делает. Он не может игнорировать учащённо бьющееся сердце или возбуждение. Он просто не должен упустить пришедшую в голову идею, не должен позволить ей уплыть и лопнуть в воздухе как мыльный пузырь. Если это сделать − ему станет плохо, заболит сердце и, возможно, кровь хлынет изо рта... Джон никогда не расстаётся с небольшим дневником, на боках которого царапины и вмятины, а ещё жёлтые и серые пятна от многочисленных переездов с места на место (в Афганистане и после возвращения в Лондон, где он чувствовал себя столь же тоскливо, как выглядит город во время дождя, и блуждал по нему без всякой цели или вдохновения... до сих пор). Он открывает чистую страницу и берёт в руки ручку (которая всегда рядом, так же, как и его пистолет). Чернила превращаются в аккуратные каракули − смесь прописных и печатных букв, с некоторой долей стенографии, которой он обучился в Университете и в своих путешествиях во время войны. Что-то он потом ещё дописывает между строк, но Джону всё равно, как это выглядит, он сейчас находится где-то между здесь и там, в фантазиях, где слов никогда не бывает достаточно, чтобы точно передать чувства или картинки в голове (такие кровавые и тёмные), но это − всё, что у него сейчас есть. Как выразился Теннисон в любимом стихотворении Джона «В память A.Г.Х»** − «...Боль глушу»***. Он рисует портрет (лучше, чем у него когда-либо получалось, как плотник, которого попросили смастерить прекрасный стул не из дерева, а из воздуха) гениального человека (потому что человек на фотографии просто обязан быть гениальным), который раскрывает преступления. Это − то, кем должен быть этот таинственный, совершенно случайно попавшийся на глаза мужчина. Он − детектив-консультант в викторианскую эпоху. Ворчливый. Эксцентричный. Капризный. Сложный. И при этом он хороший человек. Джон может почувствовать болезненную и отчаянную страсть этого человека к тому, чтобы ловить и привлекать преступников к суду. А ещё потребность находиться в постоянном движении, любовь − такая же, как голод Джона по словам − к идеальным головоломкам и неприятие скуки. (И Джон знает природу этого стремления: всё это ещё и для того, чтобы прогонять бесконечные раздумья и вопросы о смысле жизни и потребность чувствовать себя живым.) У мужчины есть враги (их не может не быть у такого гениального человека, с таким образом жизни и с таким пренебрежением к её условностям). Его враг − кто-то такой же хитрый и с таким же ослепительным умом, но выглядящий как его отражение в зеркале, где по виду всё одинаково, а по сути − всё наоборот. Джон видит картинку в голове: приятной внешности молодой человек в костюме, с такими же яркими глазами, как у мужчины на фотографии, только их взгляд другой − с оттенком безумия и садистского удовлетворения. А ещё в них − глубокое одиночество, которое может понять мужчина с фотографии, потому что сам тоже с ним знаком. − Мориарти, − шепчет Джон, выдыхая имя на страницу до того, как имя самого детектива появляется в его голове − как маяк, разогнавший мрак в его мыслях. − Шерлок, − он выплёскивает это имя на последнюю строчку страницы, запоминая, как оно скатывается с языка, и как «Ш» и «л» рождаются в чернильной петле. Это прекрасно.***
Вопрос Эллы о том, как он справляется с травмой, полученной в Афганистане (он писал военный роман между боями, потом был выстрел, а затем он отчаянно молился о том, чтобы ему позволили жить, чтобы написать одну хорошую вещь, всего одну, Боже, пожалуйста, я должен её написать, мне это нужно как воздух, и я не знаю, почему, но я точно знаю, что мне это нужно...), отзывается дрожью в руке и в ногах, которые никогда не будут снова ходить, но ведь у него есть ум, есть слова и есть этот порыв, желание писать − или он изойдёт кровью... − Всё хорошо, − говорит Джон, почти веря в это. − Я пишу роман, наконец-то. − О, − Элла приободряется, поскольку слышит что-то новое. − О чём он? − О Шерлоке, − отвечает он, прежде чем успевает осознать, потому что это имя – именно то, что должно быть сказано. Элла выглядит смущённой: − Простите, но что такое или кто такой Шерлок? Не желая отвечать на этот вопрос из-за того, что ещё не закончил писать, он говорит не сразу: − Вы увидите.***
Ночью он опять склоняется над дневником, и когда страницы в нём заканчиваются, берёт стопку чистых листов, купленных в книжном магазине на скудные сбережения, которые у него остались. (Почти всё уходило на арендную плату в дрянной квартире, потому что он не хотел снова связываться с сестрой и сталкиваться с её выпивкой, и не хотел слышать, как она будет оскорблять его выдуманные истории и такое простое желание, чтобы они были прочитаны хотя бы одним человеком). Ручка чувствует тепло его пальцев, обретает правильный наклон, и начинают рождаться цепочки слов... Когда он делает перерыв и пробегает глазами по тому, что написал, ему кажется, что какие-то фразы вообще не имеют смысла (или, по крайней мере, думает, что они не имеют смысла, пока снова не перечитывает их утром, задаваясь вопросом, каким образом у него могли родиться такие тонкие описания или глубокомысленные рассуждения). Его пальцы и ладони окрашены чернилами. Проснувшись, Джон обнаруживает, что некоторые слова остались на щеках − когда он склонил к рукописи уставшую голову, страница прилипла к его лицу, оставив следы, как поцелуй отчаянного любовника. Слова медленно смываются с кожи, напоминая ему засохшую кровь: она выступает у него на губах, когда он их кусает, если не имеет возможности добраться до своего дневника; слова так тверды в своём желании попасть на страницы, что буквально вскрывают ему вены до тех пор, пока он их не напишет. Шерлок, обрастая плотью, выходит в мир, привередливо выбирая для себя дела в любимом Лондоне. В самом начале истории детектив − всегда находясь чуть в стороне от других − совсем одинок в том мире, но потом Джон понимает, что нужен кто-то, кто будет смотреть на Шерлока с восхищением, кто-то, кто будет комментировать увиденное, и Джон придумывает Молли Хупер − женщину-прозектора, скромную, но серьёзную и образованную, у которой есть необычная тайна: ради своей профессии она выдаёт себя за мужчину, и Шерлок принимает это обстоятельство и строго хранит доверенный секрет. Ему нравится Молли (или мистер Хупер, так Шерлок обращается к ней), он разделяет её обожание и трепет перед Шерлоком Холмсом, когда она помогает ему во время расследований. Но чего-то не хватает. Шерлок держит дистанцию между собой и Молли в её рассказах, но присутствует в размышлениях и мыслях Джона. Это похоже на то, как будто Шерлок живёт в его голове и шепчет: «Да, мой дорогой Ватсон, вот так я это сделал, вот так я применил дедукцию», а Джон в ответ ему шепчет: «Удивительно!». На страницах Шерлок предстаёт загадочной фигурой. Его внутренний мир полон тайн, и сам он далёк от привязанности к Молли, хотя ценит её дружбу. А в голове Джон слышит голос Шерлока Холмса всё явственнее, как будто мужчина сошёл с фотографии и наклонился к его уху, лаская волосы мягким дыханием, а слух − переливами своего голоса. Всегда находясь рядом, как тень, он не рассказывает о новых приключениях до тех пор, пока Джон не выходит из своей квартиры, чтобы сделать перерыв, что вынуждает его, сидящего в инвалидном кресле, заехать в ближайший ресторан и заказать хоть что-то (что угодно), чтобы у него было оправдание для того, чтобы оказаться рядом со столом и начать писать. Мир начинает формироваться перед его глазами. И ему кажется, что некоторые слова могут навсегда остаться на его лице из-за того, что он продолжает засыпать на листах и записных книжках, сворачиваясь вокруг их несуществующего тепла. − Джон, если это всё, что волнует вас прямо сейчас, − говорит ему Элла, когда он с ней опять встречается («Запишись к другому врачу, − шепчет ему Шерлок, − И вообще мне никогда не нравились эти псевдонауки», и Джон вынужден прикусить язык, чтобы не возразить ему, утверждая, что психология − очень нужная и уважаемая отрасль знания в двадцать первом веке, спасибо), − это нездорóво. Нет, это не так. Но он уж пристрастился к этому состоянию эйфории, к эндорфинам и всплескам адреналина в крови, когда на него накатывает вдохновение, и рука тянется к ручке. Он не может остановиться. Это − единственное, что имеет значение, единственное, что заставляет его двигаться вперёд... «Игра началась, Ватсон! Вперёд!» − говорит Шерлок ему в ухо. И у Джона нет другого выбора, кроме как последовать за ним.***
Шерлок кажется ещё более одиноким, когда думает, что Молли на него не смотрит. Но она всегда смотрит, и Джон знает, что Молли любит Шерлока так же, как он сам, несмотря на то, что она решает двигаться дальше и начинает обращать внимание на инспектора Лестрейда и думает, как открыть ему свою тайну и поймёт ли он ее так же, как понимал Шерлок Холмс. Но часть её всегда будет любить Шерлока − так обычно случается с первой и самой важной любовью, не так ли?***
«И какой же была твоя первая любовь, если ты веришь в такие вещи, мой дорогой писатель?» − он представляет, как Шерлок смеётся, задевая словами, будто касаниями крыльев бабочки, щёку Джона. «Разве это не очевидно?» − спрашивает Джон. «Работа». А потом он представляет, как глаза Шерлока − они синие или зелёные? а может быть серые или чёрные, какими кажутся на фотографии? − странно блестят. «Да, конечно. Как умно с твоей стороны, Ватсон. Работа!»***
Молли тоже время от времени разговаривает с Джоном. В конце концов, он пишет от её лица, это её мысли переведены на страницу, когда Шерлока нет рядом и всё видится только глазами Молли. Она просит, чтобы он придумал друга для Шерлока, кого-то, кто будет понимать его так, как Джон, кого-то, кто заставит его смеяться, а не слабо улыбаться.***
«Но ты − его друг», − протестует Джон. «Да», − соглашается Молли, даже если она не всегда себя так чувствует. Шерлок часто говорит, как он, несмотря на то, что она женщина, ценит её опыт и знания, и она обожает его за это всё больше и больше. − «Но я всё ещё думаю, что ему нужен кто-то − у него же никого нет, кроме тех моментов, когда говорит он с тобой, но ведь это только воображение. Но в своих историях, о, в историях, я думаю, что он всё ещё очень одинокий! Мне так жаль, что ему не с кем поговорить, у него нет никого, кто понимает его больше, чем я, потому что время от времени меня ему недостаточно». «...О, Молли, тебя ему достаточно, ты для него так много значишь!» − думает Джон. «Но не в том смысле, который ему нужен», − мудро отвечает она, вспоминая те моменты во время расследований, когда у Шерлока было ликующее выражение лица, но никто не разделял его торжество. И когда он искал глазами кого-то, кто оценит ход его мысли или остроумное замечание о преступниках. Расследования, во время которых Шерлок забывал обо всём, кроме работы, но ему так хотелось поделиться найденным и открытым. Расследования, во время которых он тянулся к кому-то, но касался только воздуха. Он всегда вежливо улыбался Молли и был очень к ней внимателен. Но это не то, что он ищет. Джон пока не знает, как решить эту проблему.***
После разговора с Молли из-под пера Джона рождается Эта Женщина, Ирэн Адлер − та, которая будет под стать Шерлоку Холмсу. Детектив выглядит очарованным ею (по крайней мере, с точки зрения Молли, а Джону кажется, что теперь шепот Шерлока не содержит ничего, кроме мыслей об Ирэн и попыток анализировать её мотивы и планы). Детектив одержим ключами к разгадке её безупречно совершённых краж и системы шантажа. «Великолепная работа, Ватсон! Как ей удаётся каждый раз от меня улизнуть? Это невыносимо и так захватывающе, я должен её опередить!» И Джон улыбается, потому что рад, что Холмс увлечён кем-то, кроме Мориарти (этот паук шепчет почти так же часто, тревожа своими планами и неприятным смехом; в его голосе бездушность − то, чего Джон не слышит у Шерлока). «Я верю в тебя», − говорит Джон, и ему кажется, что он слышит и чувствует, как Шерлок, задержав дыхание, касается его плеча (но ведь это невозможно), прежде чем ответить: «Спасибо». Эта Женщина добавляет ярких красок к истории, и Шерлок буквально светится от интереса к головоломкам. Но даже этот интерес не может заставить Шерлока улыбнуться и обрадоваться так, как Молли для него желает. «Он не счастлив, − говорит Молли Джону, − У него множество интересной работы, но он всё равно не счастлив. Он влюблён в свою работу так же, как и ты, но чего-то ему не хватает. Я не думаю, что она − счастье Холмса.» «Как же так?» − печально спрашивает Джон. «Мы все на некотором расстоянии от него, даже если он считает кого-то из нас друзьями. Я не верю, что он вообще будет кем-то доволен в этом мире», − отвечает Молли. «Я не понимаю», − говорит ей Джон. Но ему хочется что-то с этим сделать. Он же автор, не так ли? Разве он не должен знать души своих персонажей, знать их внутренний мир? Как же так получается, что персонажи, которые вдохновили его на фотографии, могут скрывать от него свои тайны? Молли ему не отвечает.***
«Шерлок!» − зовёт детектива Джон теми ночами, когда ничего не пишет (это теперь бывает так редко). Сидя в своём инвалидном кресле и уставившись в потолок, он задаётся вопросами, когда же придёт сон и каким будет очередной кошмар. Он притворяется, что никак не обеспокоен голосами в своей голове и тем, что им отвечает. «Да, Ватсон?» − мгновенно отзывается Шерлок. Даже если больше некому это сделать, детектив всегда ответит. «Ты счастлив?» − спрашивает Джон, прежде чем хочет отругать себя за неуместный вопрос. Насколько же он одинок, раз интересуется, довольны ли своей жизнью его воображаемые друзья! (Что же происходит с нашими творениями, нашими историями, нашими воображаемыми друзьями после того, как мы прекращаем о них думать? Они умирают или оживают? Джон этого не знает, но, Боже, он всем сердцем надеется, что они продолжают жить и никогда не умрут. Он надеется, что дар, побуждающий его писать, это не простое желание, с помощью дара рождается параллельная вселенная, которая не раскрошится в пыль в тот момент, который он напишет последнюю страницу. Если же это так, то он не желает останавливаться. Он будет писать и писать до тех пор, пока от него не останутся одни кости, упрямо держащиеся за ручку). «Конечно, я счастлив! − немедленно отвечает Шерлок. − Мне никогда не бывает скучно, у меня же есть ты, создающий обо мне истории. Как я могу быть не счастлив?» Джон ожидал не такого ответа. «Что такое? Я вижу, что ты вздрогнул, Ватсон, я знаю, что ты расстроен. Я сделал что-то не так?» Он хочет возразить, но − так как Шерлок читает его мысли − это просто невозможно. «Шерлок, счастье не всегда отождествляется с тем, чтобы было не скучно. Счастье − это намного больше». Джон чувствует себя виноватым. Он знает, что Шерлок Холмс способен испытывать счастье и быть заботливым. Просто иногда детектив забывает, что счастье не всегда приравнивается к отсутствию скуки. Он боится, что Шерлок может наслаждаться только своей работой, как Джон своим творчеством (Шерлоком), и он просто... Он хочет, чтобы Шерлок был счастлив. Он хочет быть в этом уверен. «У меня есть ты, не так ли?» − говорит Шерлок. И, так или иначе, даже если его логика протестует, что у них нет друг друга, что между Шерлоком и Джоном воображаемые и реальные барьеры, которые они не могут убрать − это похоже на правильный ответ. Джон засыпает под звуки голоса Шерлока, перечисляющего яды и противоядия.***
Иногда этого недостаточно − слов, историй − и когда желанию писать становится уже невозможно сопротивляться, Джон желает прикусить себе язык только за то, что хочется поддеть Шерлока, сказав ему − теперь ты это видишь? Я не могу, чёрт возьми, соединить слова в предложения. Мои предложения − дерьмо, то, что я создаю, ничего не стоит, и я сам − ничто! Он − просто сломленный человек, у которого была мечта, человек, который был подстрелен, но, оставшись в живых, больше не может ходить. Он не писатель, не рассказчик, он ничего не стоит, но потом... Слова манят как наркотик, аромат которого он знает так хорошо. Шерлок взволнованно шепчет о новом деле (ещё один серийный убийца или логово наркодельцов), и Джон снова берётся за ручку, чтобы не дать уйти зазвучавшим голосам. (Они никогда не уходят. И он не хочет, чтобы они ушли.)***
Почему это происходит с ним? Почему он кровоточит, если не пишет слова, которые так настойчиво этого требуют? Почему? Почему?? Почему??? − Дедуцируй, − сказал бы Шерлок. Джон просто принимает его как факт своей жизни после Афганистана. Он задаётся вопросом, не галлюцинации ли это (кровь, желание, истории), и что если это − просто часть его диагноза ПТСР. Но потом Шерлок и другие снова начинают говорить, и Джон больше не спрашивает. Он просто пишет.***
И вот что происходит... Рассказ бежит по заключительным страницам тридцатой записной книжки. Шерлок и Мориарти ведут сложный диалог, обмениваясь словами на непостижимых скоростях. Они так похожи на искажённые изображения друг друга в зеркале, их взгляды цепки и пристальны, они друг для друга − главная опасность. Когда Мориарти поднимает пистолет, чтобы выстрелить, Шерлок успевает столкнуть его на землю, и завязывается смертельная схватка. Их мысли и голоса в сознании Джона размываются ...тело охватывает судорога... Голова Джона перегружена... нет, нет, нет... потому что он знает, как сейчас всё закончится, он слышит и видит более ясно, чем это можно разглядеть в размытых словах перед ним. «Вот где я умру», − говорит Шерлок, и Джон видит сейчас перед собой пугающе отчётливую картину: двое мужчин, непримиримая борьба противоположностей, а затем падение с утёса, в ледяные глубины водопада. Вот теперь всё кончено. Шерлока больше нет. Больше не будет историй, Джон больше ничего о нём не напишет, потому что... − Нет! − Джон в ярости бросает ручку, как будто она жжёт ему пальцы. − Я не могу, я не буду это записывать, нет... Но желание писать всё ещё с ним, оно вызывает судороги в руке, от него красные волдыри на пальцах, несмотря на то, что он чувствует себя больным этим утром. Во рту горит, а в сердце колет. Он чувствует, как кожа начинает лопаться, и чем больше он сопротивляется, тем глубже и глубже становятся раны. Его кожа кровоточит всё больше и больше, он оцепенело смотрит, как кровь сочится из раны под сердцем. Капли крови капают с губ, и Джон не пытается ничего с этим делать (нет... если Шерлок умрёт... и не важно, что он не реальный, Джон не может потерять его...). «Ватсон, не будь дураком! Ты должен закончить историю!» − Шерлок кричит так громко, что Джону кажется, что детектив рядом с ним, он видит, как тот прижимает к его ранам ткань, пытаясь остановить кровь и берёт в руку телефон Джона. «Мы не существуем, но если ты не закончишь это, у нас не будет будущего!» Джон не двигается. «Пожалуйста, Ватсон, пожалуйста, не умирай. Я должен с тобой встретиться.» Я должен с тобой встретиться! Всё имеет свой конец, и Джон знает это. Он принимает решение больше не писать про Шерлока, но, скорее всего, это будет и его концом.***
Позже ему расскажут, что был неизвестно кем сделанный вызов машины скорой помощи и что его нашли сидящим без сознания в инвалидном кресле. В руках он держал несколько исписанных и закапанных красным листов бумаги, а заключительные страницы его записной книжки были заполнены словами, написанными кровью. История закончилась.***
Очнувшись, Джон видит себя погребённым под холмами белых одеял в белой комнате, и думает, что должно быть умер, потому что мужчина с фотографии сидит у его кровати. Он − изумительное, великолепное видение, отмечает Джон в лекарственном дурмане, он так красив в своём чёрном пальто и синем шарфе. Даже в двадцать первом веке Шерлок Холмс должен выделяться. − Но история не закончена, − как будто продолжая начатый разговор, произносит Шерлок, когда замечает, что Джон проснулся. Джон медленно моргает, не силах поверить и боясь надеяться. − Всё так странно. Я получил смс с незнакомого номера, фразу из полузабытых разговоров... Что-то про убийство у водопада. Это меня и заинтересовало, и встревожило. Поэтому я решил выяснить, где находится телефон и его владелец. Так я обнаружил тебя в бессознательном состоянии и вызвал машину скорой помощи. Я увидел записные книжки на твоём столе, начал читать, чтобы понять, кто ты и что тут произошло... И словно вспомнил удивительную жизнь несколько десятилетий назад, другой мир... жизнь, которую ты смог создать и воплотить здесь, и которая точно была, но очень давно, − медленно говорит Шерлок. А затем замолкает надолго. И Джон ощущает тишину как ещё одну пропасть. − ... Я... Я не... − пытается заговорить он. И думает: «Это невозможно». − Но это так, − отвечает Шерлок, как будто прочитав мысли Джона. − Я вспомнил свою жизнь в том мире, тот период, когда, прежде, чем стать детективом, я почти бросил свои расследования и вёл... менее привлекательный образ жизни. Но один бедный писатель спас меня от нескольких головорезов, которые пытались меня убить, прежде чем они нанесли удары ему самому. Джон кивает, не до конца понимая, почему эта история так важна. (И всё же, она чувствуется такой знакомой, как и все его истории. Но эта − очень важна). − Он лежал у меня на руках, и я чувствовал, что знаю его так, как не знал больше никого. Я хотел... − пальцы детектива сжались в кулак, − я хотел, чтобы у нас было больше времени. Но ты знаешь, мой дорогой Ватсон, что он мне сказал? Джон, чувствуя, как пересохло в горле, кивает. − То, что мы снова встретимся в другой жизни, и что я должен попытаться приложить все усилия для этого, − говорит детектив. − И что, к моему удивлению, произошло потом? Когда я решил, что уступлю своей тёмной стороне, я начал слышать тебя, Джон, твои мысли, именно они воплотили мои истории в жизнь. − Но я... − снова хрипло начинает Джон. − Так вот, я полагаю, что история не закончилась, − с явным удовлетворением произносит Шерлок, и его глаза наливаются тёплым мерцанием. Джон, веря и не веря, тянется к нему рукой: неужели это не призрак и он не исчезнет? − ... Я... Я и не хотел, чтобы она закончилась... − пытается он сказать. Но Шерлок заставляет его замолчать одним движением и наклоняется ниже: − Да, мой дорогой писатель. − И тепло крадёт все слова и все иные ощущения с его губ. Так одна история закончилась. И началась другая.