Потому что

Вот Генри Коул таким и был. Вроде хорошим. Но очень жалким. Характера его с трудом доставало на то, чтобы держать подобающий профессии вид изо дня в день - вовремя сдавать отчеты, активно работать с Бомонд, и стараться как можно сильнее "быть в команде". Ведь коп из Генри никакущий. Кто он? Зубрила, паинька, тихушник. Его амбиции с трудом покрывали статус менеджера KFC. Но было одно-единственное амплуа, которое давалось Генри Коулу отлично - Генри Коул был выдающимся лжецом. Тактика "Он немало грешил, но вернулся к свету!" только со стороны так прекрасно вписывалась в христианские идеалы. Уж Фрэнк Лутц-то знал, насколько это бред собачий. Он знал - чтобы "вернуться к свету", Генри пришлось наебать такое количество людей, что на целую толпу прихожан хватило бы. Сначала он врал родителям, бабушке, водителю рейсового автобуса до Нью-Йорка. Потом - Брауну, напарнице, невесте. Всему, мать его, миру. Изо дня в день он тащил на себе гнилой крест собственной брехни. Фрэнк знал это по умолчанию, потому как на всех этих обманутых ему было совершенно насрать. Главное же было в том, что Наван Грейнджер врал и ему. Фрэнку. Этот говнюк не стал лучше. Он просто сменил имя и остался мелким пакостником, который боится за свою задницу. Ух, как Фрэнка задорили такие мысли, кто бы знал. Какое несравненное удовольствие было в том, чтобы с утреца подумать про своего старого напарника парочку гадостей. Но за гадостями неизменно приходили воспоминания. Фрэнк сидел на своей "царской кухне" в нижнем Бронксе, среди тараканов и заросших влажным грибком полок гарнитура, зло скрипел зубами и вспоминал. Вспоминал, как семнадцатилетний Грейнджер заикался и бубнил матери в трубку, что "останется у друга", а потом вдвоем они ехали раскурочить парочку автоматов с шоколадками на заправке. Как тряслись его худые длинные пальцы, пока две кривые отмычки торчали в простеньком замке. Как он ударил Фрэнка по лицу - панически, на излет - когда тот впервые поцеловал его, там, в своем пикапчике. Славно они тогда подрались. От таких мыслей хотелось двигаться. Двигаться хаотично, расплескивая вокруг как можно больше разрушений. Фрэнк принимался шататься по квартире, цепляя ногами разбросанные по полу вещи. Крепко вонзив зубы в сигарету. Теребя оттянутые и без того рукава лонгслива. Этот сопляк считает, что он самый умный. Что вот так запросто возьмет и устроит своей жизни перезагрузку. Забудет старое имя. Забудет старые чувства. Не выйдет. - Алло, малыш? Это Фрэнки. А далее как обычно. Яростный униженный шепот в трубку. "Что?Я не хочу. Я не могу!! За что ты так со мной?! Нет.. Черт. Хорошо. Где?". За что он так с ним, ага. Придурок. Фрэнк уверен, что сердце Грейнджера сейчас ускорилось. Не по той же причине, что и его, Фрэнка, но хотя бы так. Потом от магазина отъезжает патрульная машина, и Фрэнк, насвистывая, спокойно делает свое дело. Как примерный грузчик на окладе, перетаскивает коробки - помогает переехать добропорядочной фототехнике в новый, менее благополучный район. Спину жжет взгляд, и Фрэнк улыбается, осознавая, как много чужого бессильного отчаяния сейчас стекает по затертой коже его куртки. Смотри, старичок, смотри. Ты мог бы быть сейчас тут, мог помогать. Мог улыбаться застенчиво, как никто. Мог бы мешаться со своими нескладными длинными руками. Обязательно бы об коробку какую споткнулся и на зад свой тощий шлепнулся. Фрэнк яростно сплюнул на черный асфальт. Сукин сын. Позади раздался короткий хлопок автомобильной двери. Улыбка непроизвольно растянула губы Фрэнка. Он аккуратно поставил последний ящик в фургон и обернулся. Грейнджер стоял в паре шагов, смотрел собачьими глазами и - о, сюрприз - направлял на Фрэнка пистолет. - Мм, полицейская пукалка? Поди, пластмассовая? - Отойди от фургона и узнаешь. - Боже, Наван, тебя Нэш Бриджес так разговаривать научил? - Подними руки. Фрэнк уверенно сделал два шага вперед, протянул руку и просто вытащил пушку из пальцев Грейнджера. То, какими пустыми и мертвыми при этом были его глаза, Фрэнку совсем не понравилось. - Шуруй. Не пялься, давай, залезай в фургон. Фрэнк бросил пистолет на пол, запнул его поглубже - под нижнюю откидную полку и закрыл дверцы фургона. - Ты превращаешь ситуацию в фатальную. Ты не можешь шантажировать меня вечно. Фрэнк быстро обернулся и без разговоров ткнул Грейнджеру кулаком в скулу. - Завали ебало, понял?! Заткни свой рот! Не зная, откуда взялся этот порыв ярости, Фрэнк вмазал еще раз - в острый подбородок. Грейнджер пошатнулся и полулег на картонные штабеля. Фрэнк молниеносно стянул куртку и рухнул на него сверху. - Как ты не сечешь, девочка, что каждый божий день я только и думаю о том, как бы испоганить тебе жизнь? Как опорочить твое светлое имя? Надавать поджопников твоей репутации, а все по-че-му?! Мокрые оленьи глаза Грейнджера вперились Фрэнку прямо в душу. Хрипло и коротко взвыв, он воткнулся в его рот и так страшно поцеловал, как будто хотел откусить ему губы. Наван под ним был совершенно мягкий и не шевелился. Но в один момент Фрэнк понял, что он обнимает его за шею трясущейся, прямо ходуном ходящей рукой. Отстранившись, Фрэнк принялся сдирать с него свитер с этими дебильными нейлоновыми заплатками на плечах. - Потому что ты превратил в ад мою, ясно? Потому что в тебе ни хера нет такого, за что тебя можно любить, а я вот люблю. И каждый раз, как вспомню твои ноги длинные или как ты кинул меня, собака, так просто места себе не нахожу. Нервно всхохатывая, Фрэнк раздевал несопротивляющегося Грейнджера и говорил, говорил. Очень много всего нес. Потом вдруг понял, что тот, совсем голый, сидит перед ним на коробках. Белые кисти потерялись на такого же цвета коленях. Он молчит и только губы изгибаются. Трагично, как у Пьеро. - Да. Ты вечный терпила, Наван Грейнджер. Ты будешь кусать исподтишка, будешь исходить ядом, но ты не сможешь удержать свой предательский собачий хвост, которым начнешь радостно махать, когда увидишь меня снова. Ложись на живот. Фрэнк пнул Навана в щиколотку и тот, свесив с коробок колено, уперся им в пол. Рядом встала длиннопалая кисть. Фрэнк плюнул на одну ладонь, другой сгреб в горсть зачесанные назад светлые волосы перед собой. - Я сделал тебе много дерьма. И поверь - дальше будет хуже. Но я хочу, чтобы ты всегда помнил это. Вот это. И каждый раз, когда твоя душа будет отворачиваться от бога - а это, уверен, случается раз по двести на дню - ты будешь хотеть этого снова. По коротенькой ночной улице стрелой пронесся пронзительный, болезненный крик.