***
Краглин становится старше, в живых не остается никого из взрослых представителей клана. Кузина Эндерли помогает ему перебраться на один из верхних уровней, в квартал красных фонарей, чтобы он мог жить под ее присмотром. – Тебе понравится, – обещает она. Теперь он выше ее на добрых полтора дюйма, но это не мешает ей тащить его сквозь незнакомые тоннели и по щербатым мостовым за руку, словно Краглин снова ребенок. Здесь совсем не так, как он представлял. Он достаточно взрослый, чтобы знать о проституции, азартных играх и нелегальных хирургических операциях, даже если он не может перестать разглядывать местных. Но, если честно, до своего прибытия он думал, что место называется «районом красных фонарей» потому, что отсюда видно солнце. Если бы небо все еще было очень далеко, зажато и раздроблено над городом, но свет все еще проникает сюда и окрашивает все в красный цвет. Сейчас Краглин чувствует себя глупо. Все так же, как и в Яме – те же здания поверх других зданий и ничего кроме темноты свода высоко над головами жителей. Красный свет – то ничто, кроме электрических фонарей, прикрученных в углах дверных проемов и висящих над прилавками. – Прекрати пялиться, – смеется Эндерли. – Выглядишь как кто-то из Ямы. Он и есть «кто-то из Ямы». Она тоже была «кем-то из Ямы» всего пару лет назад, но он решает не напоминать об этом. Эндерли показывает ему место, где она живет вместе со своей девушкой и двумя подругами. Они старше Краглина, но все равно поднимают шум при его появлении, постоянно ероша его волосы и говоря, какой он милый. Ему кажется, что над ним смеются, но сейчас он совсем не против. После знакомства они решают прогуляться по району, где Эндерли покупает Краглину жареный хлеб и новую одежду. У нее много денег. – Это за мой счет, – смеется она, когда он начинает переживать о цене своих новых ботинок. Он уже должен ей больше, чем у него когда-либо было. Первые несколько дней Эндерли позволяет Краглину просто ходить за ней и стоять на стреме, спиной к аллее, с широко распахнутыми глазами и горящими щеками. Она позволяет Краглину есть, пока ему не становится плохо, и тратить юниты на все, что он хочет. Прикосновение ее рук к его плечам теплое мягкое, когда она учит его правильно выбирать клиентов. Она учит его разговаривать с ними и заставляет тренироваться и имитирует их, разговаривая дурацкими голосами, важно раздувая щеки и называя его Милашкой, Куколкой и Красавчиком. Это забавно до тех пор, пока ему действительно не приходится через это пройти. Ему больше не смешно. – Ты привыкнешь к этому, – заверяет его Эндерли, когда Краглин возвращается, и покупает ему выпить, чтобы он мог избавиться от мерзкого послевкусия. И он вправду привыкает. Спустя год он дорастает до грабежа, но в первый раз это происходит случайно. Он совершает ошибку, уходя не с тем парнем, и дело принимает непривычный оборот. Все происходит не просто грубо, а странно. Краглин сражается как дикий зверь, но все происходит так быстро. Треск черепа, раскалывающегося о стену, все еще эхом отдается в его ушах, когда клиент мешком падает на землю. Много крови. Он просто слишком сбит с толку, чтобы убежать сразу. Краглин пинает труп. Ни звука кроме глухого удара ботинка о плоть. Он бьет снова, и снова, и снова. Закончив он опускается на колени рядом и осторожно поднимает шприц, который этот кретин пытался в него воткнуть. Такие вещи всегда можно продать, даже если ты не знаешь, что в них за жидкость. И, раз уж он все равно начал, он решает методично проверить каждый карман и находит две юнит-карты и планшет, немного размышляет над находками, а затем начинает срывать пуговицы с плаща кретина. Они выглядят так, будто могут чего-то стоить. Краглин поднимается, стряхивает с одежды бетонную пыль и бросается прочь так быстро, словно вся Преисподняя сидит у него на хвосте. – Не тащи сюда проблемы, – говорит Эндерли, когда однажды вечером отдает ему долю выручки. – Я серьезно, Краглин. Если за тобой придут, ты сам по себе. Но он осторожен. Он не пытается проделать что-то с постоянными клиентами или с кем-то из местных. Ни с кем, кто может выяснить, где он живет. То же касается Верхних, которые спускаются сюда в поисках чего пожестче и обычно имеют при себе хотя бы один бластер или пару телохранителей. Тем более они достаточно умны, чтобы не брать с собой больше денег, чем они готовы заплатить за то, чтобы кого-то трахнуть, а это не слишком много. Краглин концентрируется на Неместных. Их легко заметить в толпе, они не знают района. Он заводит разговор одной из своих зазубренных фраз, и если они готовы отложить свои незаконные делишки ради часа чего-нибудь грязного, он отводит их в более укромное место и выбивает из них дерьмо до тех пор, пока они не отдают ему все, что у них есть. – Разве не болит? – спрашивает Эндерли, осторожно касаясь синяков на его лице и окровавленных костяшек. Теперь его руки всегда разбиты в красное месиво. Краглин лишь устало пожимает плечами, едва ли ощущая собственное тело. – Все нормально.***
Однажды Краглин пытается порезать какого-то ублюдка в красном. Все происходит совершенно не так, как планировалась. Он лежит на земле с чужим ботинком, давящим на горло, и чем-то острым, упирающимся чуть ниже левого глаза. Сначала Краглину кажется, что он слишком сильно ударился головой, но потом он понимает, что это… стрела, пульсирующий свет которой болью отдается в его мозгу. Краглин ничего не может сделать. Он смеется. Это не радостный смех, но это первый раз за много-много дней, когда он смеется вообще. Он видит ухмылку центаурианца. Блестящую вспышку зубов в полумраке. Медленно нажим ботинка, стоящий на его шее, увеличивается достаточной силой для того, чтобы едва не раздавить гортань Краглина. Центаурианец наклоняется и с силой царапает левую щеку Краглина, заставляя того подавиться криком боли. Потом он наконец убирает ее, но это не намного лучше. Краглин собирается закричать, но он знает, что никто не услышит. Потому что в этом-то и вся суть темного переулка на окраине района. – Я пожалею, что отпустил тебя, мальчик? Краглин отрицательно качает головой, до крови раздирая собственную щеку о наконечник стрелы. Он лжет. Как только давление на его шею исчезает, Краглин вскакивает, вынимает еще один нож, спрятанный, и делает рывок. Он слишком медлителен, его голова кружится, зрение все еще расфокусировано. Его с легкостью ловят и вжимают в стену, попутно с хрустом ломая его нос. – Неплохо, – произносит он, едва сдерживая смех и заламывая руки Краглина за спину. Разгорается жаркий спор о том, собирается ли Краглин бросить нож, – это бы предпочел центаурианец, – и будет ли центаурианец кастрирован этим самым ножом, – это предпочел бы Краглин. Она быстро кончается, со скоростью прямо пропорциональной с силой, с которой Краглина всем телом вдавливают в стену, пока он не начинает задыхаться. Он не умрет так. Он не позволит прикончить себя вот так. Если ему и суждено быть убитым, то только не так. Центаурианец с отвращением вздыхает и немного ослабляет хватку: – Ну и что мне с тобой делать? В итоге, скорее всего из-за того, что он в любом случае вот-вот захлебнется собственной кровью, Краглин роняет нож. Его отпускают и сбивают с ног ударом по ребрам, заставляя снова оказаться на земле скулящим комком боли. – А ты не промах, а? Нужно отдать тебе должное, – хмыкает центаурианец. – Но соваться ко мне снова я бы не советовал. Краглин пытается подняться на четвереньки. Центаурианец хитро улыбается и по-хозяйски убирает оба ножа за пояс, наблюдая, как он сплевывает кровь и ощупывает рану под глазом. – Как я понимаю, ты собирался перерезать мне глотку и забрать мои деньги. Позарился на мои новые, блестящие ботинки? Краглин ничего не говорит. – Ты проделываешь это не впервые, – продолжает центаурианец. – Ты из местных. Таскаешь краденное к скупщику, верно? Краглину удается неопределенно дернуть плечом. – Хотя нет, – он наклоняется ближе, присматривается. – Ты ведь тот еще проныра, иначе ты не сумел бы заманить меня сюда своими огромными голубыми глазами. У тебя несколько скупщиков. Два или три, может быть. Ходишь от одного к другому, выбираешь того, кто предлагает больше. Хочешь быть уверенным, что тебе заплатят. Краглин замирает. Он прав. Центаурианец улыбается. – У меня есть кое-какие дела в этом районе, так что как насчет того, чтобы ты познакомил меня со своими друзьями, и мы навсегда забыли это маленькое недоразумение? Так и прошло официальное знакомство Краглина с Йонду Удонтой, на тот момент младшим лейтенантом Опустошителей. Его лицо все еще болит, когда Удонта велит отвести его в квартал красных фонарей и устроить небольшую экскурсию. Он показывает ему тоннели, входы и выходы, невидные Неместному глазу, рассказывает, когда в последний раз приходили законники, в какие дни Верхние обычно спускаются сюда, чтобы надраться, и о том, что канализационный проход за «Трехукольной Хирургией» ведет от Порта прямиком до Ямы. Не потому что он его боится, хоть он и правда боится, но пытаться сбежать уже поздно, да и до этого вечера Краглин никогда не думал, что знает так много хоть о чем-нибудь. – Кормить тебя я не собираюсь. Это, возможно, единственная вещь, которая убеждает его, что он может без опасений последовать за Удонтой в его номер. Он не пытался прикоснуться к Краглину после того как избил его, и того это вполне устраивало. Краглин сидит на полу, пока Удонта устраивается на кровати, расспрашивая его о желобах, по которым на этот уровень доставляют грузы, и просматривая голокарты города. Комната неплоха, у Удонты есть деньги. Он вообще выглядит как какая-нибудь шишка. Не как какой-нибудь Верхний, конечно, но все же кто-то важный. Кто-то опасный. – Да шдо это похоже? – наконец-то спрашивает Краглин, подлезая Удонте под руку и с любопытством заглядывая в мозаику карт. Тот лишь смотрит на него как на идиота. Наверное, потому что из-за сломанного носа он может лишь невнятно гнусавить. – Дам, даверху, – уточняет он. – Дак же как по делику? Взгляд не меняется, но потом Йонду снова опускает взгляд на экран. – Это огромная помойка. Может она и почище этой, – почище тебя уж точно, – но это все еще помойка. Повисает тишина. Комната вздрагивает и замирает, когда многометровые вентиляторы снаружи начинают гнать холодный воздух с верхних уровней с наступлением ночного цикла. Краглин сидит молча, раздумывая над услышанным, пока Удонта не заканчивает со своими делами, не снимает своего плаща и не бросает его в Краглина. – Только кровью не заляпай. Краглин все еще лишь растерянно смотрит на него, когда Удонта выключает свет. Он даже не сразу замечает это из-за разноцветных уличных огней, пробивающихся через решетчатое окно. – Если ты украдешь у меня, – говорит Удонта, откидываясь на подушку и скрещивая руки на груди, – я тебя убью. Слетает с языка слишком легко, чтобы оказаться пустой угрозой. Краглин думает, что ему, наверное, следует сказать, что у него вообще-то есть место для ночлега, но он сразу же отметает эту идею. Он все равно нечасто возвращается туда с тех пор, как Эндерли пропала, да и пары стаканов чего-нибудь горячительного обычно хватало, чтобы пережить еще одну ночь. Плащ Удонты пахнет машинным маслом и табаком, он тяжелый и теплый, когда Краглин кутается в него. Ему бы хотелось уснуть, прижавшись спиной к стене, но он ложится на живот и кладет голову на здоровую сторону, чтобы дышать было проще, а кровь текла на пол. Он спит так все восемь часов, отведенные здесь на ночь. Как и в следующий день и тот, что приходит после него, между тем водя Удонту по району, показывая места и заведения, обычно скрытые от глаз Пришедших, и стоя на стреме, пока тот возится с сенсорами безопасности. На третий день он просыпается как раз, чтобы застать его возвращение. Краглин сонно вздрагивает и садится, поджимая под себя босые ноги. Это странно, он никогда не слышал, как Удонта уходил. Удонта игнорирует его и по пояс ныряет под кровать, доставая бластер откуда-то из-за ее каркаса, где он был спрятан все это время, по-видимому. Отвинчивает настенный светильник, извлекает из плафона оставленную там на всякий случай юнит-карту и сдергивает плащ с худых плеч Краглина, оставляя того недовольно морщиться от холода. – Что происходит? – спрашивает Краглин. – Я получил то, зачем пришел, – говорит Удонта. – У меня нет желания оставаться в этом гадюшнике дольше, чем нужно. – О, – выдыхает Краглин. Это звучит глупо, он винит в этом еще не слетевшую с его тела тяжкую сонность и ощущение, что кто-то только что дал ему под дых. Удонта прячет бластер в кобуру, надевает плащ и хлопает себя по карманам, удовлетворенно убеждаясь, что ничего из вещей не пропало. Он выходит за дверь и даже не затрудняется хотя бы оглянуться, когда бросает Краглину всего одну фразу: – Ты идешь или нет? Тот долгое мгновение непонимающе смотрит вслед удаляющейся фигуре, но потом подрывается с места и бежит догонять.***
Нельзя убивать членов своего клана. Этому Краглина учили всю его жизнь, но клан не будет кланом, если его некому возглавить. Именно поэтому, когда капитан Фрэла наконец-то отправляется навстречу Богам во время одного из рейдов, Краглин, не дожидаясь пока ее труп остынет, заходит за спину старшего лейтенанта и по самую рукоять вгоняет нож между второй пары его легких. Кровь заливает руки Краглина, когда он выдергивает нож из плоти и смотрит, как Ви спотыкается и падает на пол, мерзко хрипя и булькая горлом. Он скорее всего выживет, судя по тому, что его друзья больше обеспокоены тем, чтобы оттащить его к медику, а не выпотрошить Краглина в отместку. На лице Йонду, стоящего на другом конце палубы, на секунду появляется удивление, но тут же исчезает. Он растягивает губы в зубастой ухмылке: – Что ж. Кажется, этот проголосовал за меня. Все летит к чертям. Сторонники Йонду почти сразу же захватывают основную палубу и чуть не теряют, но им все же удается удерживать ее, пока все не улаживается. Им требуется четыре дня тяжелой и грязной битвы на то, чтобы превратить пять враждебных групп, забаррикадировавшихся в разных отсеках, в одну готовую подчиняться команду. Четыре дня, в течение которых Краглин, с огнестрельной раной в плече, пробирается из одной части корабля в другую по вентиляции. Четыре дня торгов, подкупа и шантажа. Четыре дня крови, проливающейся в коридорах, плещущей корабельные консоли, коркой засыхающей под ногтями Краглина и отдающей гнилью на его языке. Пятый день. Шестеро Опустошителей мертвы, пара десятков ранены, а трое особенно тупых сидят в карцере и ждут казни за установку бомбы в трюме, которая не только подорвала груз ценой в несколько сотен тысяч юнитов, но и пробила дыру в корпусе. Йонду официально становится капитаном, что он и Краглин празднуют, трахаясь в какой-то кладовке, где они Боги знают как оказались. Это случается как бы само собой, словно это было изначальной частью плана. Вот Краглин, ухмыляясь, хлопает Йонду по спине, а через секунду его ладонь медленно оглаживает изгиб его шеи, оставляя на ней длинную кроваво-ржавую линию. Чуть позже они вваливаются в ту самую кладовку, и Краглин хочет сделать с ним что-нибудь так сильно, что он едва может дышать. Йонду лишь тихо и хрипло смеется над ним. – Смотрите-ка, кто наконец решился мне отсосать, стоило лишь стать капитаном. Ты этого ждал, мальчик? Дверь едва успевает захлопнуться, когда Краглин обнаруживает себя прижатым к дальней стене с ладонями его нового капитана, лежащими у него на бедрах. – Ты вспорешь мне глотку, если я попытаюсь до тебя дотронуться? Краглин качает головой и отчаянно цепляется за лацканы его плаща, чувствуя как отдается в горле биения собственного сердца. Внутри него растет голод и возбуждение, которые он не чувствовал годами и от которых кружится голова: – Не-а. – «Не-а?» – Йонду тяжелый, ужасно теплый и приятно пахнет вкусным ликером и немного потом, когда он наклоняется еще ближе и обдает ухо и шею Краглина горячим дыханием. – То есть ты не попытаешься выпотрошить меня своим большим и страшным ножом, как сделал это с Ви? Краглин издает смешок: – Нет, сэр. – Вот и умница, – ухмыляется Йонду, награждает его грубым поцелуем, и слова становятся не нужны.***
Небесный свод бледно зеленеет, пока солнце медленно закатывается за розоватый горизонт. Хотя возможно, оно встает. Краглин очень, очень пьян и навряд ли может взять на себя роль того, кто сможет дать точное описание происходящего. Честно говоря, прямо сейчас он не смог бы даже поднять голову, чтобы взглянуть на часы. Не то чтобы он так уж настаивает на этом действии. Нет, пол слишком прохладный и удобный, и он не вращается и не норовит сделать сальто, в отличие от возвышающейся над ним кровати. Где-то на границе зрения Краглин видит синюю ступню Йонду, свешивающуюся с края, а значит и самого Йонду, если предположить, что последний все еще к ней прикреплен. Краглин слышит его дыхание, не храп, просто дремотное сопение. Обычно Краглин так не надирается. Он пьет наравне с остальными, иногда покуривает что-нибудь запрещенное или принимает психостимуляторы, если требуется, но старается не увлекаться. Все же именно ему придется отвечать за нанесенный кораблю урон, если вечеринка зайдет слишком далеко, на то он и старший лейтенант, в конце концов. Так или иначе, он и Йонду сейчас вовсе не на корабле, и никто не будет ждать их возвращения еще целый день или больше. Все зависит оттого, закат сейчас ли случается за окном или рассвет. Каждый раз, когда им приходится высадиться на какой-нибудь планете или зайти в порт, имея при себе больше денег, чем следовало бы, — неважно их ли это деньги или чьи-то еще, — Йонду вбивает себе в голову, что он обязан отвести Краглина в самый фешенебельный отель из тех, что он может найти. Если честно, Краглин совсем не думает, что Йонду вообще есть хоть какое-то дело до сияющих белизной комнат и роскошных видов за панорамными окнами. Ему просто нравится выводить из себя этих богатых кретинов, и чем больше проблем им доставлял дерганый, суетливый менеджер у стойки регистрации, тем громче и непристойней Йонду и Краглин вели себя, развлекаясь на всех горизонтальных и не очень поверхностях, что были в номере. – Куда пропала бутылка? Краглин медленно моргает, почти видя, как слова Йонду повисают в воздухе и медленно проделывают свой путь через туман, клубящийся в его голове. Это занимает какое-то время слепых поисков на ощупь, но ему таки удается выудить из-под кровати нужный предмет. Краглин переворачивается на живот, промахивается горлышком бутылки мимо рта, пробует снова и наконец делает глоток. Он даже не может вспомнить название того, что пьет, но это что-то терпкое и сладкое, колко взрывающееся на языке. Первая бутылка досталась им вместе с номером в качестве «комплимента», потом они заказали вторую, чтобы утолить жажду после времени, проведенного в кровати, а потом еще одну после того, как вдоволь навеселились в ванной. Так что эта бутылка должна быть уже четвертой, если верить расплывчатому воспоминанию, в котором абсолютно голый Йонду забирает ее у перепуганного и смущенного портье. – Дай ее сюда, – Йонду беззлобно тычет его пальцем в висок. Он отдает бутылку Йонду, который тут же окончательно опустошает ее одним большим глотком. – Эй, – зовет его Краглин. Мысль тяжело ворочается и перекатывается в его черепной коробке. Йонду встряхивает бутылку в поисках оставшихся капель и, не найдя их, бросает ее в дальний угол комнаты, где она приземляется с дрожащим звоном. Бьющаяся бутылка. Вот так ты и узнаешь, что пойло было действительно хорошим. – Эй, – снова окликает он. – Что? – Йонду апатично чешет живот, глядя перед собой сквозь полуприкрытые веки. Краглин пытается вспомнить, что же он хотел сказать. Хмурится, оглядывается, поднимает глаза к потолку, и тут нужная фраза наконец-то возвращается к нему. – Я жил здесь раньше. – Да? – спрашивает он, вскидывая бровь. – То-то мне показалось, что эта дерьмовая планетка выглядит знакомо. Краглин хочет добавить что-то еще, но отвлекается, засмотревшись на Йонду, который всегда являет собой захватывающее зрелище, когда он доволен. – Сотри со своего лица это идиотское выражение, мальчик. Он передергивает плечами. Это нечестная просьба, считает Краглин, особенно если учесть то, что прямо сейчас он едва ли чувствует свое лицо. Он все же надеется, что выглядит серьезно, потому что говорит он очень серьезно, а на Йонду смотрит еще серьезней. – У тебя очень красивые глаза, – говорит он. Губы Йонду кривятся, он поднимает взгляд на Краглина, и пару секунд на его лице читается что-то похожее на ужас. Краглин фыркает, едва сдерживая смех, но берет себя в руки и старается снова обуздать хаотично скачущие мысли и непослушный язык, потому что это важно. – Правда, – продолжает он серьезно, взмахивает руками для пущей экспрессивности и чуть не падает с кровати. – Самые красивые их тех, что я видел. Просто ангельские. – Просто ангель…? Ты тупой обмудок, ты в курсе? – негодующе спрашивает Йонду и с размаху бьет Краглина по плечу. Краглин только расплывается в улыбке и снова фыркает, думая о всполохах красных глаз в темноте. Теплые руки. Корабль, ждущий где-то на орбите, за этим бесконечно тянущимся небом и снова начинающей вращаться комнатой. – Ага, в курсе, – отвечает он. И, просто из вредности, Краглин отключается, утыкаясь лицом в грудь своего капитана, и остается там до тех пор, пока, в конце концов, не приходит охрана, чтобы выставить их на улицу.