Великий художник

Во Франции еще с далекого 1937 года был посажен культ, так сказать, «недостачи» художников. Наблюдая за процветанием гениев творчества в других странах, они серьезно забеспокоились об этом. С того года начали проводить частые наборы художников во дворцы, снизились налоги на, так званную в то время, «школу мастерства». Все кинулись рисовать. И сейчас это стало проблемой. Тут слишком много творческих людей. Слишком много художников. И, что бы пробиться, - надо лезть из кожи вон. Особенно мне, одинокому белому мужчине со странным стилем рисования. По словам критиков и прелестных дам местных богачей – я рисую слишком обыденно. Они уже наелись картинами, где рука в ноге, а голова как треугольник. А меня это злит. Да как они смеют! Я считаю, что мои картины достойны чего-то большего, чем насмешливые взгляды проходящих мимо и ценника на картине, где красным маркером написано «20 евро». И поэтому в моей голове появилась идея. Мне нужен шедевр. Тот, который привернет всех в шок и восхищение. Тот, который покажет всем, что я не обычный «рисовальщик странных картинок», а что я - Франсуа Дэ Портье, наследник великого пианиста и сын создательницы ботанического сада – я великий художник, грезы всех критиков. Эту идею я вынашивал уже давно. Но долго не мог решиться. И вот, собрав всю грешность и ненависть в кулак, решаюсь на это. Мой шедевр будет уникальным. Он – наследник неизвестных французских художников 17 века, которые из-за своих картин сидели в тюрьмах и гнили там под указом короля. Но я не такой же неудачник как и они – я смекалистый. Я умен для того что бы сделать всё правильно и не оплошать. Мне потребуются ингредиенты. Только не такие, которые можно купить в магазинчике для художников или заказать за бешеные деньги. Не-е-ет. Мне нужно добыть их самому. Ведь… Ведь кожу человека не купишь в таверне, а вены не закажешь по интернету. Первые жертвы слишком молоды, что бы умирать, но на какие вещи не пойдешь ради искусства. Путни и Лизи – ученицы шестого класса парижской гимназии для девочек. Я увидел их, когда забирал свою племянницу Катрину из школы. Они были прекрасными. Их кожа еще не была покрыта подростковыми прыщами, а щечки не прятались за веснушками. Без них я не видел свой шедевр. Моя идея бы угасла, если бы я не убил их. И я сделал это. Детей убить куда сложнее, чем взрослых или подростков, так как и первые и вторые теряют свою бдительность и просто тупеют с каждым годом. Но не дети. Мне пришлось узнавать: во сколько они приезжают в школу, кто их родители, на какие предметы ходят, и, наверное, самое увлекательное – следить за историей медицинской карты. Путни болела на туберкулез, и поэтому раз в полугодие ложилась в больницу для обследования. Лизи же была идеальна. Её иммунитет подвергался болезни только зимой, и то раз в два или три года. Это создавало трудности. Мне надо было придумать четкий план. Который бы обязательно сработал, и который бы прикрывал меня в случае подозрения. Поэтому идеальным вариантом было заставить подружиться Катрину с ними. Я записал её на танцы, которыми занимались Лизи и Путни. Девочки виделись три раза в неделю и увлекались одним и тем же – отличный повод для дружбы. Вялой, но дружбы. Убедившись, что племянница сдружилась с ними, я стал действовать. Отвозил всех троих в школу, забирал со школы. В конце октября Катрина праздновала день рождение, на который были приглашены девочки. И я благородно поехал забирать их, но на день рождение они так и не попали. Никто не знал, куда они подевались, ведь дворецкому было сказано, что девчонки уедут на такси, а я уже продвинулся в шедевре. Чистая, гладкая, нежная кожа без единого изъяна – отличный фон для картины. Парижской полиции было плевать на дело, и оно даже не продвигалось, а родители сходили от горечи с ума, подозревая во всем лишнее любопытство подруг. Я? Мне было всё равно. Наплевать. Я слишком много времени потратил на этот план что бы горевать за ними. Нет, конечно, признаюсь: два дня мне было жалко их, а потом стало плевать. Меня только злил тот факт, что они были недостаточно хороши, что бы послужить еще и долгими фиолетовыми линиями на полотне. И это толкнуло меня на еще одно убийство. Теперь мне нужен был не глупый ребенок, чье убийство было бы сложным, а взрослый. Даже, можно сказать, сильный человек. Это убийство будет самым легким. Чак Беннет – мой британский ассистент. Еще при его трудоустройстве я знал, что он гей. Пригласив его к себе в квартиру на бокал элитного вина, я знал, что он никому не скажет, ведь кто говорит что он идет на гейское свидание? Поэтому он тоже просто пропал. Я проткнул его глазное яблоко ножом для торта. Задев мозг, я лишил его жизни. Убить его гуманнее не вышло, ведь мне нужны были нетронутые вены, а перерезать горло означает не сберечь ингредиент. В случае с девочками мне было сложнее – там надо было сберечь цвет кожи, не запачкать кровью. Я просто слишком хорошо знаю анатомию, и поэтому вырубить их с помощью удара в висок – было самой лучшей затеей. Я аккуратно срезал кожу лица, и они даже не чувствовали боли. Картина почти готова. Мощный ствол дерева фиолетовой расцветки был прикреплен на фон, и теперь мне оставалось только добыть плоды. Яркие, блестящие, зеленые… глаза. Мама одарила меня прекрасным телом, ростом, голосом. Отец же передал мне свой цвет глаз. Зеленый. Цвет летнего дерева, цвет бамбука в роще или же цвет яблок. Вы спросите: кто может воткнуть себе в глаз нож и аккуратно вырезать глаза? Ответ прост – художник. Я подошел к умывальнику, и, просунув маленькую ложечку для мороженного, аккуратно вытащил глаз. Руки дрожали, а дискомфорт и боль доводили до слез. Мне надо было закончить начатое. Взяв десертный нож, я отрезал глаз, и он упал в умывальник. По моему лицу потекла кровь, и я стал быстро проделывать то же с левым глазом. Я был готов к слепоте, был готов к тому, что не смогу увидеть свой шедевр, но моё полотно – фурор. Подготовившись к тому, что не смогу видеть, я быстро на ощупь достал глаза из раковины, и промыл их под теплой водой, что бы они не потеряли свой блеск и слизистость. Крови становилось всё больше. Я решил не медлить: выйдя быстрым шагом из ванной и подойдя к столику, мое тело нагнулось над полотном, и, учуяв запах клея, я влепил глаза прямо в нужную точку. Моё сознание натолкнуло меня на мысль. Мысль о том, что я свободен. Я великолепно завершил картину, и отныне никто не сможет назвать меня «рисовальщиком ноги в руках». Моё дерево было высшей ступенькой превосходства. Я превзошел сам себя. Но вот… Я не уверен что хочу, что бы кто-то из людей видел моё творчество. Это только моё.