Человеческий братик

Кетиль обычно держался особняком, не привязывался к кому-нибудь сверх меры и был настолько сдержанным и молчаливым, что некоторым это казалось совершенно ненормальным. Рождество он тоже чаще всего отмечал, никого к себе не приглашая и не приходя ни к кому в гости. В редких случаях, конечно, ему составлял компанию неугомонный Матиас — один, да и, пожалуй, единственный из тех, кого своеобразный белый ворон мог назвать своим настоящим другом. И при этом всё-таки не называл, но то были уже их личные маленькие обычаи, появившиеся после многих лет, проведённых почти бок о бок. Только Кетиль всё равно оставался неисправимым одиночкой, то ли действительно ни в ком не нуждаясь, то ли создавая видимость этого, чтобы как можно меньшее количество людей пыталось нарушать его личное пространство и покой маленького внутреннего мира. Или не такого уж и маленького, ведь у норвежца было очень развито воображение, и порой он говорил о таких вещах, что Матиас в задумчивости хмурился и называл его настоящим волшебником. Было вполне естественно, что с такими, как Кетиль, маленьким духам захочется сблизиться гораздо больше, чем с кем-то, кто был человеком гораздо более обычным. С одним из таких жаждущих общения и время от времени обретающих вполне осязаемый облик существ Кетиль познакомился совершенно случайно, да ещё и поздно вечером. С неба, укутанного грязновато-серым плотным одеялом, притворяясь пылью, падали лёгкие и немного колючие снежинки. Первый осенний снег был неожиданным и трогательно красивым, как и всегда. Вообще Кетилю снег не особо нравился, а огромные сугробы, начинавшие таять уже поздней весной, и вовсе раздражали, но когда слой этого белого пуха на земле был ещё совсем тонким, норвежец любовался им и всё-таки упрямо доказывал Матиасу, что в снегопадах нет ничего фантастического. Однако в тот раз рядом друга не было, и Кетиль просто стоял под старым клёном, глядя на то, как крошечные снежинки ложатся на опавшие листья, на рукава его пальто да и вообще на всё вокруг. А потом, словно очнувшись, взглянул на свой дом и увидел то, чего уж никак не ожидал: под окном кухни, вцепившись тонкими белыми пальчиками в жёсткий и холодный подоконник, висел ребёнок, болтая ногами и недовольно фыркая. На вид мальчишке было никак не больше пяти лет, а одет он был в рваные лохмотья, лишь отдалённо напоминавшие фланелевую рубашку в цветочек. Кетиль понятия не имел, откуда взялся этот малыш, но оставлять его в таком виде совсем не хотелось — совесть не позволяла. — Эй, как тебя зовут? — негромко обратился норвежец к неожиданному гостю. Странный ребёнок зафыркал пуще прежнего, силясь подтянуться на руках. На последующие вопросы о том, кто он такой, что здесь делает, не холодно ли ему и не разыскивают ли его родители, ответов не было, только невнятное бормотание и пыхтение — залезть на подоконник никак не получалось. Вздохнув, Кетиль всё же подошёл ближе и взял мальчика на руки. Тот мгновенно вцепился ледяными пальчиками в рукав пальто и фыркнул более-менее довольно, пряча красный кончик носа в Кетилевом шарфе. — Ладно уж, посиди пока у меня, отогрейся. Потом пойдём искать твою семью, ты же наверняка потерялся, — вслух рассуждал Кетиль, подогревая молоко, пока его маленький гость сидел на стуле и удивлённо обнюхивал свои вымытые с мылом руки. Они пили молоко — оба из синих-синих кружек с тонкими красными вензелями — и молчали. Мальчик болтал ногами под столом, а норвежец хмурился. Ему уже казалось, что что-то здесь не так. Может, у этого ребёнка и нет никакой семьи? Может, он от кого-то сбежал? А может быть, с ним не всё в порядке, иначе почему он только воркочет и повизгивает? В итоге маленький дух прожил у Кетиля целую неделю, прежде чем тот купил ему вполне сносную одежду. В знак благодарности кажущийся ребёнком пришелец громко фыркнул, как и обычно. — Ты вообще говорить умеешь? — спросил норвежец, тяжело вздохнув. За эту неделю он очень устал, потому что за странным гостем приходилось всё время следить. — Ага, — вдруг ответил ему мальчик, щупая Кетилевы щёки, — А ещё ты спрашивал, как меня зовут, а меня зовут Х… Х… Х-халль… У-у, сложное такое имя, — недовольно заворчал он.

***

Когда к началу зимы прилетел тупик, всем своим поведением показывавший, что Халлдор ему не хозяин, а просто товарищ, норвежец окончательно понял, что человеком поселившийся у него пришелец отнюдь не был. И всё сразу встало на свои места — странное поведение не-совсем-ребенка теперь было очень просто объяснить. И тем не менее Кетиль не решился прогнать его из своего дома, ведь уже привык и даже привязался. Да и что толку прогонять духа, если он сам к тебе пришёл? Найдёт на том конце мира, если захочет! Немного позже Кетиль понял и то, что Халлдор на самом деле заблудившееся дитя таинственных альвов. Вроде как был он подменышем, а потом сбежал. При чём сбежал и блуждал по городу с весьма чёткой целью — отыскать именно его, Кетиля, такого одинокого по натуре и загадочного человека, потому что вернуться к своему народу уже не получилось бы, а такие странные люди хоть немного могли бы напомнить Халлу его настоящую семью. Так и вышло, в общем-то, потому что норвежец очень походил на его старшего брата, которого малыш не слишком хорошо запомнил за те пару десятков лет, проведённых вместе. Теперь своим братиком он звал Кетиля, и маленькому альву уже казалось, что человеческий братик на самом-то деле гораздо лучше. Это Рождество было одним из тех, которые Кетиль не встречал в полнейшем одиночестве: на кухне готовил имбирные пряники всё тот же неугомонный Матиас, а Халлдор уже вовсю шуршал обёрточной бумагой, отыскивая под ёлкой приготовленные для него подарки.