Подарок для Робба

Видел ли его кто-то из живущих таким, каким сейчас вижу я? Стоящим на четвереньках на волчьих шкурах, с опущенной головой, жилистая рука ходит где-то под впалым животом. Он передергивает член резкими отрывистыми движениями, бледная кожа кажется сероватой, как у утопленника. У лорда Русе Болтона было две жены — он никогда не говорит ни о них, ни о себе. Наверное, болтонское семя ядовито, и ни одна женщина не может его долго терпеть. В палатке душно и жарко, от запахов вина и пота голова кружится, наливается тяжестью. Дыхание лорда Русе сейчас громче голоса, которым он обычно отдает распоряжения своим людям. Теон называет его Лордом-пиявкой. Чуть ниже его левой лопатки краснеет след от укуса, но он мой, не пиявочный. Я вытираю семя ладонью, опять не сдержался, кончил первым, и снова спрашиваю себя, какого иного у меня встает на моего немолодого и не слишком красивого знаменосца. Пора с этим кончать, и, словно отозвавшись на мою мысль, он чуть слышно стонет, по костистым плечам проходит и замирает короткая дрожь. Через пару мгновений он переворачивается на спину: блеск испарины на лбу, холодное серебро глаз. Он выглядит расслабленным и довольным, но, возможно, просто тень от огонька свечи легла не так и все исказилось. Лорд Русе не уходит, лежит и молча смотрит на меня. Странно, раньше он никогда не задерживался. Я торопливо прикрываюсь одной из шкур, надеясь, что это не выглядит жалко и по-детски. Лишнее движение: нагота не смущает лорда Русе, он глядит одинаково равнодушно на одетых, на голых, на мертвых. Можно попросить его уйти. Нужно приказать ему уйти и никогда не приходить больше. Он начинает говорить, и его голос совсем не похож на голос человека, которого недавно от души оттрахали, тихий и ровный. Как обычно, приходится немного напрячься, чтобы расслышать все слова. — Ваше величество, у меня есть подарок для вас. Отвечаю так же церемонно, пытаясь подражать его обычному бесстрастию: — Не стоило беспокоиться, лорд Болтон. Я не нуждаюсь… — Я настаиваю. Тот же тон, те же интонации, как и в первый раз, когда он пришел в мою палатку ночью, вскоре после нашего отъезда из Винтерфелла. Тогда он сказал: «Лежите, ваше величество», и сжал мой член холодной рукой так, что потемнело в глазах. Кровь снова начинает стекаться к паху — это неправильно, это не должно происходить вот так, от одного звука голоса, от одного грязного воспоминания. Лорд Русе встает, идет к своей одежде, аккуратно сложенной на походном сундуке. Роется в вещах, и я вижу, что дырка между ягодиц уже стянулась в натертую красную точку. Должно быть, ему было больно. Зачем он приходит, почему именно ко мне? Лорд Русе что-то достает и возвращается. Останавливается перед столом. Его спина, неестественно прямая, будто деревянная, но я знаю, как податливо она прогибается, загораживает обзор. Коротко звякает посуда, слышен звук льющейся воды. Возвращается к постели, садится рядом и смотрит на меня сверху вниз. Пальцы лорда Русе сжимают серьгу, яркую гранатово-красную капельку крови. В другой его руке зачем-то влажная тряпица. — В нашем роду есть древняя традиция, — он говорит спокойно и размеренно, будто мейстер, который диктует урок. — В день, когда мальчик семьи Болтон становится мужчиной, отец вдевает ему серьгу. — Но я не ваш… Он снова перебивает меня: — Это просто подарок, Робб. Он впервые называет меня так, будто между нами что-то есть — настоящие чувства или отношения. Это слишком неожиданно, мысли путаются и слова протеста замирают на губах. — В ухо не стоит, не пойдет к глазам и привлечет ненужное внимание, – он как будто не замечает моего замешательства и склоняется надо мной. Когда лицо лорда Русе так близко, кажется, словно его взгляд высасывает воздух из груди. – Уберите шкуры, ваше величество. Самый настоящий приказ, несмотря на вежливое обращение. Я могу отказаться, ударить, укусить, поцеловать его в тонкие сухие губы. Позвать Серого Ветра, чтобы он отгрыз ему пальцы, как Амберу. Вместо всего этого я отбрасываю в сторону волчий мех. Я смогу остановить его в любой момент, но сейчас мне слишком хочется узнать, что он задумал. Его голос тише обычного, он не беседует, а рассуждает сам с собой: — Пупок неудобно, будет натирать. Может быть, член, — я сжимаю кулаки, готовлюсь немедленно столкнуть его с постели, — это было бы интересно, но опять-таки слишком рискованно. Кажется, остается только одно… Он ловко усаживается верхом на мои бедра, почти так же, как незадолго до этого, проводит мокрой тряпкой по груди — это холодно, холодно и неожиданно приятно. Соски сжимаются твердыми камушками, колкие мелкие мурашки разбегаются по телу, так он ласкает меня впервые, гладит и пощипывает ареолы, легонько тянет за волоски на груди. Еще немного и я прогоню его, еще чуть-чуть. Я знаю, что успею остановить его руку, я моложе и сильнее, так что пока можно позволить ему делать это со мной. Он снова наклоняется, я вижу седую макушку, сквозь редкие волосы просвечивает бледная кожа, мои глаза закрываются от удовольствия, когда лорд Русе медленно и влажно облизывает сосок там, где часто бьется сердце. Теперь его голос доносится глухо, словно через толщу воды: — Слева, пожалуй. Потерпи, сейчас будет очень больно. Он трет пальцами левый сосок, сдавливает, оттягивает на себя, и резкая вспышка боли швыряет меня назад. Холодный металл прокалывает кожу до самого сердца. Боль бешено пульсирует в соске, я пытаюсь спихнуть лорда Русе на пол, но он словно прирос ко мне. — Не дергайся. Смотри, как красиво. Мне кажется, или он доволен, очень доволен. Я наконец смотрю на то, что он сделал со мной. Тонкая золотая дужка исчезает в ярко-розовом соске и выныривает снизу, защелкиваясь на маленький крючок, красный прозрачный камешек подвески ярко сияет в медной поросли волос на груди, вниз на шкуры сбегает тонкий ручеек крови. Болезненное жжение постепенно отступает, сменяется приятной расслабленностью. — Кровь остановится сама. Природа об этом позаботится. Он склоняется надо мной, легко касается красной струйки, размазывает ее по телу, и отпустившее было возбуждение снова возвращается теплыми тягучими волнами. Неторопливые поглаживания доходят до мошонки, влажные пальцы ныряют между ягодиц. Член наливается тяжестью, отворачиваюсь, закусываю губу, чтобы не умолять, не просить. На меху сохнут темные пятна крови, словно я девушка, только что лишившаяся невинности. Смешное сравнение, и я не удерживаюсь, спрашиваю: — Берешь ли ты, Русе из дома Болтон, меня… — но я чувствую в себе его палец и голос срывается в стон. — Беру, — отвечает он, и я вижу, как его губы, дрогнув, растягиваются в улыбке.