***
Очнувшись от разрывающей его на части боли в голове и предплечье, светловолосый норвежец тихо зашипел и попытался сфокусировать свое зрение на определенной точке. В глазах все плыло и раздваивалось. Томные голоса, которые звучали на английском, разносились по помещению, бороздя давно забытые переживания Лукаса. «Это лучше смерти?» — задавался вопросом парень, отмахиваясь от назойливых воспоминаний, который сейчас принесли бы острую душевную боль. Приняв более удобное положение сидя, Лукас прислонился к холодной стене, уставившись в никуда. Он и сам не знал, сколько так просидел: может, час, а может, пять… Но из транса его вывел резкий звук, который мог означать только одно — дверь в его камеру открылась. В помещение медленно зашла худощавая девушка со светлыми, почти бесцветными волосами. Ее ключицы сильно выпирали. Девушка медленно присела и попыталась заглянуть в глаза Бондевику, но тот всячески обрывал зрительный контакт. — Назовите мне ваше имя, — тихо, почти шепотом произнесла она. Ее голос был безмятежный и нежный, успокаивающий. — Что со мной будет? — не обращая внимания на ее вопрос, Лукас задал встречный. Девушка болезненно вздохнула и опустила взгляд. — После допроса вас казнят, как и всех, кого поймали на оккупированной территории, — казалось, она уже привыкла отвечать на такие вопросы; привыкла обрывать надежды и мечты невиновных людей одним предложением. Выражение ее лица не менялось. — Через несколько минут вам дадут еды, — с этими словами беловолосая девушка стремительно встала и направилась к выходу из сырой и темной камеры, которая стала последним домом для Лукаса. Мысль о смерти не пугала парня, он уже давно смирился со своей судьбой и просто отдался течению жизни. «Будь что будет». В голове снова начали всплывать картинки с начала войны: он со своей семьей в доме, добрый разговор, тихий смех… Но длилось это недолго: резкий свист и взрывы, паника, крики, маленький мальчик у безжизненного тела своего отца, удар снарядом по дому, руины, пыль. Лукас не помнит уже, как выбрался из-под останков дома, но он точно помнит, что после этого ни разу не видел своих братьев. Норвегия не хотел, но ему пришлось осознать то, что он остался один в этом мире, что его семьи уже нет в живых. Лукас потер глаза тыльной стороной ладони то ли от усталости, то ли от того, что глаза начало неприятно жечь. Как и пообещала худощавая девушка, еду принесли через несколько минут. Это не было похоже на его обычное питание: сухой хлеб и что-то вроде недоваренной каши. Он не стал это есть. А зачем? Порадовать своих похитителей? С другой стороны, парень потерял то, чем дорожил больше всего — свою свободу. Тени от старой керосиновой лампы беззаботно и игриво танцевали на темных сырых стенах. Казалось, они могли даже успокоить уже и без того смутную душу норвежца, но так только лишь казалось… В памяти вновь мелькали картинки прошлого: зеленые весенние поля цвели сотнями, тысячами яркими и душистыми полевыми цветами; свежий ветер обдувал парня, принося с собой только приятные чувства; вокруг пели птицы, стрекотали насекомые, а теплое яркое солнце приятно обжигало кожу; где-то высоко в горах парил орел, такой гордый и свободный, что норвежцу даже было немного завидно. Стук. Лукас не хотел возвращаться в реальность из своих воспоминаний. Там ему было уютнее. Парень понимал, что жить прошлым нельзя, но как быть иначе? Стук. Как будто специально, назойливый звук пытался ворваться в миры норвежца и забрать его в жестокую реальность. Стук. Наконец Лукас открывает глаза, чтобы посмотреть на нарушителя своего покоя. Английские солдаты. Кто бы сомневался. Темно-зеленая форма казалась очень яркой на фоне этой мрачной тюрьмы. Они ходили вдоль коридоров и обсуждали, видимо, свои проблемы: — Have you heard the last news? — обратился один из солдат, кажется, к своему приятелю. — No, again next innovations? — ответил тот, что выше. — He decided to cancel the interrogation. Do you know what that means? — Prisoners will be executed tomorrow… And why did he do this? * Лукас знал английский, и то, что они обсуждают, касается лично его. Казнь перенесли на завтра. В голове парня начало бурлить много эмоций, начиная от страха, заканчивая гневом, но на его лице все так же сохранялось спокойное выражение лица, будто ему совершенно все равно. А может, так и есть?***
Ночь сменило утро, которое было пасмурным и мрачным. По подземелью разносились тихие голоса и шаги. Все были заняты своими делами, некоторые даже суетились. Надзиратели, проходя мимо камер, заглядывали в лица заключенным, возможно, усмехаясь. Лукас разглядывал сырой потолок своей темницы, рассуждая, сколько тут еще таких же как он, норвежцев, которые просто хотели выжить. Светловолосый не справился со своим главным предназначением: он не защитил Норвегию, и жителей этой страны бесконечных гор и фьордов. Эта мысль разрывала парня на крошечные кусочки. Время текло сквозь пальцы, словно вода, приближая казнь с каждой новой секундой. До казни остались считанные часы, осознавая это, парень уже понял кое-что: он не хотел умирать. Что бы не случилось, когда-то давно он поклялся, что защитит свою страну, чего ему бы это ни стоило, а сейчас он просто смиренно сдался. Стыдно. Ему было ужасно стыдно за самого себя. Душа Лукаса начала метаться в агонии в надежде найти любой выход. Он хотел жить. Но порой одного лишь желания недостаточно. Он и сам не заметил, как пролетели эти злосчастные несколько часов. Вот уже по тюрьме разносятся недовольные голоса заключенных в унисон со звонким позвякиванием металла. Лукас с трудом поднялся и медленно подошел к ржавой решетке, отделяющей его от свободы, заглянув за нее: заключенных строго выталкивают из камер, тут же заковывая в гремящие наручники. У всех разная реакция: кто-то плачет, кто-то пытается бороться из последних сил, кто-то смирился, а кто-то даже пытается уговорить английских солдат отпустить их… Наивные. Глупые и наивные. Вот и очередь Лукаса: в камеру уверенно заходят несколько солдат и грубо хватают за больную руку, от чего у норвежца сводит в предплечье. Через минуту он уже оказывается с закованными запястьями вместе с другими. Женщины, молодые, старые… Они забрали всех, кого только могли. Кто-то грубо толкнул Лукаса в спину, от чего тот невольно обернулся. Надзиратели приказали двигаться вперед. Женщина, стоявшая рядом с Лукасом начала незаметно плакать, парень хотел ее утешить, но не знал как. Сейчас он не мог утешит даже себя. — Палачи ждут, — норвежец услышал безэмоциональный голос где-то позади себя. Нервно дернулась рука, звякнув цепями наручников, привлекая внимания солдат и надзирателей. Их стеклянные, казалось, мертвые глаза на мгновенье застыли на парне, но тут же отвернулись. Кто-то из солдат жестом приказал идти вперед, и цепочка из заключенных, которым осталось жить не больше часа, двинулась по направлению к выходу. Железная дверь со скрипом распахнулась, и в сырое помещение ворвался воздух, пропитанный пеплом и кровью, а яркий, несмотря на пасмурное небо, свет ненадолго ослепил норвежца. До места назначения они дошли менее, чем за десять минут. Довольно непримечательная местность: небольшая, возможно в прошлом спортивная площадка с бетонным покрытием, ржавый забор. Их загнали сюда, будто скот на бойню. Хотя, скорее так и есть. Несколько человек с оружием в более темной форме выделялись из зеленой массы солдат. Возможно, это и есть палачи. Их около пяти человек. Они общаются между собой, улыбаются, шутят. Казалось, как человек может быть таким спокойным перед тем, как убьет десятки беззащитных и невинных людей, но это не люди, это монстры, чьи души уже давно горят в аду на ржавых цепях. Последний раз парень поднял свой взор на палачей, которые все так же беспечно ворковали друг с другом. Потеряв какую-либо надежду, норвежец хотел было уже отвернуться, дабы не видеть лица своих убийц, но его внимание привлекло кое-что особенное: голубые, почти лазурные глаза мелькнули на фоне черной формы, а светло-русые волосы, которые будто бросили вызов гравитации слегка развивались в такт с ветром, этот надоедливый голос и заразительный смех… Матиас! Датчанин, как будто ни в чем не бывало, перекрикивал своих коллег — палачей, — ухмылялся и всячески поддерживал разговор. Лукас не хотел в это верить, он не хотел, чтобы это было правдой. Его брат, который был всегда с ним, на его стороне много веков подряд сейчас принял сторону врага. Что с ним стало? Это трусость, слабость или просто датское слабоумие? Светлые глаза палача проскользнули по толпе обреченных и остановились на Лукасе. Неужели, он, наконец, заметил. Все мышцы датского лица напряглись, на долю секунды его так и не слетевшая с губ улыбка превратилась в оскал. Не отрывая взгляда от норвежца, Матиас что-то прошептал своему напарнику почти не заметно, тот, кивнув, тоже посмотрел на Лукаса. Через миг датчанин уже направлялся к пленному — чуть медленнее, чем это положено, как будто зверь, хищник, подкрадывающийся к своей жертве, которая и без того не сможет убежать далеко. — Здравствуй, дорогой братец, — начал Матиас — совсем не ожидал тебя увидеть… тут, — с его губ не слезал мерзкий, фальшивый оскал, а руки его, все в синяках и порезах все так же крепко держали темное орудие смерти, заряженное и готовое стрелять безпредупредительного на поражение.