Живая и мертвая

Ты пришла ко мне перед рассветом. Трижды щелкнул ключ в замке, скрипнули половицы под легкой ножкой: шаг, другой, третий. Матрац едва заметно прогибается в изножье, когда ты садишься рядом — призрак, мистерия. Сладкий и несбыточный сон. Я притворюсь, что ничего не услышал. Лорд-защитник, тот, чья работа, чей смысл жизни держится на умении слышать каждую мелочь. Я притворюсь. Ты достойна этой маленькой блажи, этой игры в которой мы оба знаем, какую роль нам играть. У тебя руки ангела. Жаль, я никогда не говорил тебе об этом. Я вообще мало говорю, риторика не из числа моих достоинств. Сын карнакского лесоруба с грязными пятками и крепкими кулаками не должен размениваться на слова. Он просто не имеет на это права. Когда ты родился на краю мира, лучшее из того, что тебе остается — это драться. Я уже рассказывал, что выиграть клинок Вербаны и место в Парадной гвардии Герцога намного легче, чем вести светскую беседу с каким-нибудь напыщенным аристократом? Конечно, рассказывал. Я до сих пор помню, как ты смеялась. У тебя руки ангела. Ты невесомо кладешь одну из них поверх одеяла, но даже так я чувствую каждый твой пальчик, каждую линию на ладони. Так было всегда, веришь? С того дня, когда ты выбрала меня из сотен напомаженных офицеров. Я благодарен тебе. Сын карнакского лесоруба знает о преданности куда больше, чем сын потомственного дворянина. Знаешь? Начесанная болонка бросит хозяина, учуяв опасность. Дворовая псина любит до последней капли крови. Ты пришла ко мне перед рассветом, а кажется, будто впервые. Марево сна еще держит меня узловатыми пальцами, путает реальность и явь. Ты робко тянешь одеяло вниз, боишься, что я прогоню тебя прочь. Я боюсь открыть глаза, потому что смертному запрещено видеть ангелов. За окном дождь. За окном распутица и улицы города вновь залила вода. Кажется, ты отдавала приказ прочистить стоки? Ты прижимаешься щекой к моим пальцам — немного растеряно, словно и тебе все кажется сном, словно ты сама не понимаешь, зачем пришла ко мне. Смелее. Никто не узнает. Вторая ночь месяца дождя всегда длится дольше обычной. Слышишь, за окном ветер? Воет, взвизгивает затравленным зверем? Он не умолкнет до утра, и долго еще будет стоять туман в низине Ренхевена, потому, что так повелось из года в год. Тише, мой ангел, эта ночь для нас. Глоток безумия крепче, чем бормотуха в дешевом трактире. Я схожу с ума с пугающим спокойствием, я принимаю тебя всю, от пушистых волос до кончиков пальцев: маленькую, по-кошачьи гибкую, в нелепой ночной рубашке. Впрочем, рубашка мне не нравится. Мгновение, и она оказывается где-то под кроватью. Ты же знала, на что идешь? Буря за окном становится все сильнее. Пенятся крутые волны, разбиваясь о волнорезы, прибрежные камни покрыты черной тиной и водорослями. Наутро детвора будет собирать на берегу ракушки: битое цветное крошево. Почему ты молчишь, ангел? Я хочу слышать твой голос. Буря за окном становится все сильнее. В каждом порыве ветра — десятки голосов — откровений, но в рокоте грома лишь одна истина. Нет! Не позволяй ей вернуться так рано! Не позволяй ей вцепиться острыми когтями в нутро, чтобы рвать тело на части, не зная ни жалости, ни милосердия. Прогони ее, ангел. Ты сможешь: настоящая, жаркая, нужная. Живая или мертвая. У твоих губ вкус правды: пряный, горький. Длинные волосы спутались, рассыпались по подушке. Под моей ладонью бьется сердце: быстро-быстро, словно маленькая птичка, закрытая в клетку ребер. Я беру тебя жадно, впиваясь пальцами в бедра до синяков; так хватают любимую вещь, чтобы в приступе ярости бросить ее об стену. У твоих губ вкус лжи: сладкий, будоражащий кровь. Ты всегда умела делать нашу жизнь иллюзиями, а иллюзии нашей жизнью. Даже мертвая, ты живее любого из живущих; этой ночью ты создаешь иной мир, заменяя полуразрушенный бар на окраине — дворянской резиденцией, а скрипучую койку на чердаке — императорским ложем. Не ветошь — шелк, золотой ночник вместо чадящей свечки, мягкий ковер взамен прогнившим доскам. Ласковая улыбка вместо сердца, пронзенного кинжалом. Кричи, ангел. Докажи, что ты настоящая. Нас никто не услышит. Переливается багрянцем тивийское вино, бредут паломники к Белому утесу, шелестят бескрайние леса Пандусии, скрывая свои тайны. За рекой шуршит черепица под сапогами китобоев, уходящих на промысел. Слышишь? В высокой башне, у моря спит беспокойным сном наша тайна. У тайны глаза карнакского выскочки из Парадной гвардии Герцога и корона единственной наследницы Империи. Мы оба живем для нее. Мы оба живем в ней. Бушует гроза над городом: высверки молний — божественное огниво. Словно сама Бездна вторгается в мир живых, соединяя реальность и вымысел, правду и ложь. Чума не щадит никого, даже самая сильная буря не смоет с мостовых следы смерти. Тьма над городом страшнее любой бури. Крысы в подвалах жмутся друг к дружке мохнатыми комочками. По мокрой брусчатке марширует стража: синие мундиры под горло, начищенные сапоги, новенькие пистолеты в кожаных кобурах. Прячутся в подворотнях Плакальщики, всматриваясь в чернильные тучи пустыми глазами. Обреченные, сломленные, выжившие. Милосерднее было бы убить их: крыс, стражников, Плакальщиков. Всех до единого. Тише. Я не стану этого делать. Тот, кто виновен в твоей гибели, тот, за поимку которого лорд-регент обещает несметные богатства, тот, кем пугают по ночам детей гристольские дворяне, тот, на чьей руке до самой смерти выжжена магией темная метка… Тот самый. Я клянусь: я не убью ни единого человека. Почему ты плачешь, ангел? Неужели ты не веришь мне? Ближе. Забери с собой мои мысли, хотя бы на время. Подари глоток чистого воздуха взамен смрада разложения, который, кажется, поселился в моих легких с того дня, как ты ушла. Я тянусь к тебе, как умирающий от голода тянется за коркой хлеба: отчаянно, обреченно. Руки убийцы недостойны прикасаться к твоей коже. Я причиняю боль, не желая этого. Пальцы, запястья, плечи. Плавный изгиб шеи. Ты злишься, ангел? Прости, я не в силах остановить рассвет. Вдох. Твои движения рваные, дикие, в каждом из них иступленная ярость. Я прижимаю тебя к себе: фанатик, сумасшедший. Я боюсь, что ты исчезнешь. Тело сведет судорогой болезненного удовольствия за миг до восхода, за секунду до того, как я открою глаза, чтобы посмотреть на тебя… Смертному запрещено видеть ангелов. ____ Буря сгинула без следа. Лазурное небо за окном чище слезы ребенка. Глубокие темные глаза печальны и пусты: они потухли с первым лучом солнца. Золотые волосы растрепаны, потребуется немало времени, чтобы привести их в порядок. Она молча выскальзывает из моих рук — последний взгляд из-под ресниц, и ее нет в комнате. Я не пытаюсь ее остановить. Она — не ты. Я рывком поднимаюсь с постели, щурю сонные глаза. Вода в кувшине выстудилась за ночь и теперь способна взбодрить даже мертвого. Когда на первом этаже бьют часы, приглашая постояльцев к завтраку, я уже полностью одет. Я не замечаю, как в комнату попадает Эмили — наследница Империи с глазами карнакского выскочки. Девочка смеется, изображая, как танцуют мазурку на балах. Белый костюмчик, красная лента в волосах. Девочка называет мою кровать «полем боя», сетуя на измятые простыни. Когда Эмили, наконец, заправляет их покрывалом, я замечаю рядом с ее ногой перламутровую пуговку. Такие обычно бывают на дамских сорочках… — Почему ты не на занятиях, Эмили? Где твоя гувернантка? — Каллиста придет за мной, когда искупается. Я оставляю девочку в комнате наедине с очередной книгой и спускаюсь вниз. Скрипучая лестница не издает ни звука под моими ногами. Я гоню прочь Пьеро — любителя подглядывать в замочные скважины. Я распахиваю дверь ванной комнаты, не зная, что хочу услышать в ответ. Пар от воды смазывает очертания предметов. Воздух пахнет цветочным маслом. Каллиста Карноу вскидывает руки, прикрывая грудь. Глубокие темные глаза смотрят осуждающе. — Вы не видите? — Строго спрашивает она. — Я собираюсь принять ванну. Я вижу лиловый кровоподтек чуть выше соска. Мне очень жаль. Помнишь? Ты пришла ко мне перед рассветом. Я сходил с ума с пугающим спокойствием, принимая тебя всю, от пушистых волос до кончиков пальцев. Принимая тебя за другую. Ты же знала, на что идешь. — Составить вам компанию? Женщина презрительно выгибает брови. — Корво, поверьте: в иных обстоятельствах я, возможно, ответила бы на ваши знаки внимания. Но крысы, чума и диктатура не способствуют романтическим порывам. Я улыбаюсь, шагая прочь из комнаты. Следующей ночью, когда ты вернешься, дверь будет открыта. Трижды щелкнет ключ в замке, скрипнут половицы под легкой ножкой: шаг, другой, третий. Я притворюсь, что ничего не услышал. Матрац едва заметно прогнется в изножье, когда ты сядешь рядом — призрак, мистерия. Тень умершей любви. Я притворюсь. Ты достойна этой маленькой блажи, этой игры в которой мы оба знаем, какую роль нам играть.