Люби меня – Убей меня.

Любовь она сука. И это, кажется, уже научно доказанный факт. Джинки, в принципе, не верил ни во что, что не доказано множеством формул, теорем и прочей ерундой, которой изо дня в день забивают юные головы в школах и институтах, подбадривая уставших подростков бессмысленными словами - ложью «вам это пригодится в будущем». Поэтому и в любовь он не верил, до поры, до времени. А именно до тех пор, пока эта стерва, вставшая в один ряд с костлявой старухой смертью, не вцепилась в него своими длинными ярко-алыми ногтями, пропуская их через нежную кожу и впиваясь, то в легкие, то в сердце. Она заставляла грудь вздыматься и вслушиваться, как воздух со свистом выходит из ран в виде полумесяца. Она радовалась, когда чувствовала, что сердце, стараясь вырваться из когтистых лап, билось быстрее в несколько раз. Она думала, что делает лучше и совершенно не понимала, что внутреннее кровотечение всегда доводит до реанимации и чаще всего к смерти. Он почти не сопротивлялся, когда она медленно застегивала шипастые наручники так, что бы острые иглы впивались в запястья и ничего не соображал, пока та, тихо посмеиваясь, привязывала его к холодному операционному столу, над которым неизменно покачивалась из стороны в сторону большая лампа. Джинки лишь тихо шептал «хватит», когда она медленно проводила длинным ногтем по груди, вспарывая плоть и позволяя горячей алой жидкость заструиться, пачкая одежду, стол, пол… Джинки в жизни бы не подумал, что в человеке может быть так много крови. Она смеялась сумасшедше, проводя красным маркером поднимающиеся вверх дуги от уголков его губ и шепча: «Улыбайся, Джинки! Любовь – безграничное счастье! Тебе не больно! Ты летишь.. смотри!» И он смотрел. Смотрел в белоснежный потолок, но почему-то не чувствовал, ни чувства легкости, ни полета. Только ужасная боль и осознание того, что он не может потерять сознание, что бы хоть немного облегчить свои муки. Джинки чувствовал, что не может плакать, кричать, да и звать на помощь совершенно некого. Он лишь тихо скулил и хрипел короткое «Хватит» и «Остановись». Она не слышала. Она водила медицинским скальпелем, уже запачканным, в совершенно чужой крови, какого-то противного темно-алого, чуть ли не черного, цвета, по юному телу, улыбалась, слыша, как он просит уже не о пощаде, а о смерти. Джинки готов был отдать все, лишь бы она уже перестала выводить непонятные узоры на его груди и просто-напросто воткнула этот чертов скальпель ему прямо в сердце. Больно, зато быстро. Никаких мучений. Только темнота и своеобразное счастье. -У тебя нет голоса? Почему ты молчишь? – Протянула она расстроено после трех месяцев нескончаемых пыток, а после выдохнула, приподнимая медицинский инструмент: - Мне с тобой скучно. Почему ты не кричишь и не плачешь? Тебе не нравится? В глазах Джинки все расплывалось, а слабость накатила волной, как будто его разом лишили всех сил. Он не мог больше бороться. Просто потому, что не за что. «Нет,»- наконец раздался тихий хрип со стороны пациента, когда из уголков глаз потекли прозрачные капли и, смешиваясь со спекшейся кровью, пропали где-то в золотисто – рыжий прядях. «Нет…» - прикрыл он глаза, чувствуя, как беспощадная сука, наигравшись вдоволь, все же вогнала холодный металл глубоко в медленно бьющееся сердце. И почти не больно… Почти легко…