Табличка (Рассказ Семена)
Иногда, для разнообразия, снилась Юля. Мы бродили с ней по дорожкам лагеря, лагеря, покинутого обитателям. Мы заглядывали в домики, в кружки, в столовую — всюду. И везде были следы недавнего присутствия людей, но только следы. И всякий раз я был уверен, что вот-вот, за этой дверью или вот за этой, или за той… Тщетно. Никого. Как и положено подсознанию, во сне Юля что-то пыталась донести до меня, о чем-то рассказывала, что-то просила, но, опять же, как и должно быть при диалогах с подсознанием, смысл ее рассказов от меня ускользал. Я просил выражаться яснее, а ушастая только смотрела на меня и улыбалась грустно и нежно. Вот и в этом сне… В мире бесконечного лета наступила осень. Все серое и желтое: серо-желтый песок пляжа, желтое пятно берез на острове на фоне серой воды и серого неба, желтые кусты, скрывающие серый забор. Мы шли по пляжу в сторону границы лагеря, я высматривал уже просто ну хоть кого-нибудь из обитателей, а Юля была особенно настойчива. Дергала меня за рукав, забегала вперед и заглядывала мне в глаза, размахивала руками. Я ее не понимал, ну, то есть, никак. Каждое слово знакомое и фразы построены правильно, а о чем речь — не понятно. Наконец мы дошли до забора, Юля еще раз что-то сказала, заглянула мне в глаза и пожала плечами, явно упершись там взглядом в стеклянную стену. Виновато улыбнулась, подобрала какую-то ветку, подбежала к кромке воды, что-то там написала, вернулась, опять посмотрела в глаза, посмотрела на надпись, пожала плечами, и одним прыжком исчезла в кустах, напомнив, что она все-таки «кошко»девочка. Только кусты зашуршали.День первый
Я уже полдня катаюсь вокруг райцентра. Казалось бы, простейшее действие: выбрать дорогу с близким к нулевому трафиком; выбрать место, где кусты или лес подходят близко к дороге; съехать на обочину; заглушить двигатель; закрыть глаза и подремать минут пятнадцать. Если плохо спишь по ночам — днем дремать нетрудно. И так уже больше недели. Еще три дня и отпуск закончится и пора будет ехать домой. А значит, что сны не отпустят, значит, опять просыпаться через каждый час и лежать потом, стараясь не вспоминать. Стараясь не вспоминать девочек, медсестру с вожатой и даже братьев кибернетиков. Эти сны, в отличии от Юлиного, не запоминались. Оставались только воспоминания о взглядах прямо в душу и ощущение тревоги и тоски. Как будто очень плохо кому-то из близких. Вот с такими мыслями я тогда ехал не торопясь по очередному направлению, покрытому остатками асфальта. Облупившаяся бетонная стела «Колхоз Красный путь», почти полностью скрытая кустами, показалась мне подходящим местом. Ну, дальше все по привычной программе: сдать на обочину, заглушить двигатель, завести таймер в телефоне на 15 минут, а то вдруг и вправду засну, закрыть глаза и попытаться задремать. И задремал. Да так задремал, что вам и не снилось. И мне не снилось никаких сновидений. Но еще до того, как открыл глаза понял, что что-то произошло. Во-первых, стало гораздо теплее, а, во-вторых, появилось ясное ощущение, что на заднем сиденье кто-то есть. — Привет, фелициоид! Не открывая глаз. — Привет, гуманоид! Меня, кстати, Юля зовут. Надо же, Юля, а то я не помню. — Очень приятно, а я Семен. — А мне-то как приятно. Улыбку в голосе я услышал. Открыл глаза, повернулся на сиденье, глянул на ушастую. — Ты зачем меня искал? — Думаю, что ты знаешь. Мне же нужен проводник, и кто, если не ты? — А на автобусе, как раньше? — Не издевайся, ты знаешь, что не получается. Я пробовал. — Ну, считай, что уже получилось. Заводи мотор и поехали. И мы поехали. Юля тихо дремала на заднем сидении, иногда командуя: «Направо», «Налево». Только уже перед самым лагерем случился еще один диалог. — Тебе не понравится то, что ты увидишь. — Я догадываюсь. Но надо. — А что случилось? Я же чувствую, что ты не с добром в «Совенок» едешь. — Юля, не тереби больное. Приедем — расскажу, или сама увидишь. Приехали. Время сильно покалечило «Совенок». Он еще не разрушился, как старый лагерь, но явно захирел за эти годы: забор пока держится, но одна створка ворот висит на одной петле, вторая, похоже, намертво приржавела в открытом положении, гипсовые пионеры растрескались, начали рассыпаться и уже демонстрируют всем желающим свои ржавые скелеты. — И что, никого нет? — А ты кого-то хотел видеть? Заезжай, не бойся. Заехал, припарковался около столовой. Не знаю, почему там. Есть хотелось, конечно, но если никого в лагере нет, то ужинать, все равно, сухим пайком. Ну, может, хоть открыто будет. Пока ехал, наблюдал всю мерзость запустения: облупившуюся краску на фасадах, ржавые флагштоки, растрескавшийся асфальт на дорожках, кое-где даже с проросшими деревцами. — Ужинать со мной будешь? Правда у меня только консервы и хлеб, да чай в термосе. — А давай. Зашли в столовую. Внутри, ну не сказать, что разгром, видно, что перед уходом порядок навели, но как же давно этот уход был. Столы, кроме одного, все сдвинуты в угол, стулья перевернуты и уложены сверху на столы. Взял два стула, поставил перед свободным столом, раскрыл рюкзак. — Ты что предпочитаешь? Тушенку, или, как кошка, рыбу? — Как кошка я предпочитаю влажный корм, свежий наполнитель в лотке, и полежать на батарее! А ты, над чем смеешься? Над собой смеешься? Ведь я всего лишь материализация твоего подсознания, и это ты такой меня видишь! — Ну, извини пожалуйста. Совсем не хотел тебя обидеть. Поужинали, пока ужинали, начало темнеть. Щелкнул выключателем, надо же, свет есть. И вода в кране, что совсем не плохо. Чайник я на кухне видел, значит, завтрак будет. В принципе, у меня еды с собой — двоим дня на три, если мешки с сахаром туда-сюда не таскать и обжираловки не устраивать. А на дольшее время я задерживаться и не планирую. — Я погуляю пока по своим делам. А ты походи, осмотрись. Я же видела, как ты шеей вертел, пока по лагерю ехали. Да, остановиться можешь в своем домике, я там порядок поддерживала. А перед сном я прибегу, побеседуем. Сказала и убежала. А я решил так и сделать, как ушастая сказала. И пошел я на площадь. А куда еще идти? Приятный сюрприз, уличные фонари, пусть через два на третий, но работают. Интересно только, кто их включил? Неужели Юля? Ей-то с ее кошачьим зрением фонари ни к чему. Когда подходил к площади, сердце вздрогнуло. На лавочке под исправным фонарем сидела девочка и читала книгу. Лена? Сморгнул. Нет, показалось, никого там нет. Да и откуда здесь взяться Лене? У Лены из моего мира все сейчас боле-менее хорошо, насколько я знаю. Мы, после того, как девочки всем отрядом пришли ко мне в гости, почти и не встречались. Просто не смогли быть вместе — слишком много воспоминаний. Разных воспоминаний… Параллельных воспоминаний. И не отличишь, где твоё воспоминание, а где двойника, где настоящее воспоминание, а где воспоминание о сновидении. Поэтому мы тихо разошлись по своим уютным миркам, и только перезваниваемся по праздникам и дням рождения. И еще наблюдаем друг за другом. Доброжелательно наблюдаем. Но, когда одному из нас было серьезно плохо, вдруг оказалось, что ближе нас шестерых у нас никого и нет. Примчались на помощь все, даже из-за границы. Вот такие сновидения, вот такая странная дружба. А Генде не повезло. Видимо, одна из Алис ошиблась с количеством или, вместо производства черного пороха, увлеклась переработкой глицерина. Обломки памятника собраны в аккуратный курган рядом с постаментом, на самом постаменте следы копоти и ссыпавшихся букв. Подошел к той лавке, на которой почудилась девочка. Там, где она сидела, на земле четкие отпечатки туфелек. Значит, не почудилась? Хотя, следопытом я никогда не был, может, кто-то их и раньше оставил. У кибернетиков дверь заперта. Заглянул в окно, пока хоть чуть-чуть свет есть — внутри пусто, только недоделанный кошкоробот на столе. От кибернетиков — на пристань, в музыкальный кружок заходить не стал, в принципе, и так понятно всё. По дороге заглянул в домик к Ульяне с Алисой, тоже пусто: кровати стоят с голыми сетками, на них рулеты из матрасов, все дверцы шкафов и тумбочек открыты, все ящики наполовину выдвинуты и позабытый «Веселый Роджер». Так расстроился, что до пристани не дошел. Оставались еще библиотека, медпункт и спортплощадка, но нет, не пойду. И так все понятно. Может, завтра. Пошел в «свой» домик. По пути завернул к столовой, достал из машины спальник, термос с чаем, пакет пряников и фляжку с коньяком. Перегонять машину абсолютно не хотелось. Так, в грусти и тоске, я и принялся устраиваться. В домике, против увиденного, оказалось даже уютно. На окне занавеска, окно чистое, на подоконнике горшок с какой-то флорой, перед дверью половичок, одна кровать застелена. Раскатал второй матрац, внутри оказались подушка и одеяло. Заглянул в шкаф — нашлось и белье. Пока возился, пришла ушастая, принесла в подоле, буквально в подоле, пяток яблок. Странно конечно, яблоки в начале июня, но местные аномалии уже не пугали. Показал на фляжку. — Будешь? — Насыпай. Сидим, пьем коньяк из эмалированных кружек, закусываем яблоками. — Ну рассказывай, почему приехал? — Пионеры. Приходят по ночам, во сне. Ничего не делают, просто смотрят. Всю душу вынули. Иногда знакомые, иногда нет. Зовут сюда, то есть не зовут словами, но я чувствую, что в лагерь. И как быть? Я не могу больше. Ни спать по ночам, ни днем чем-то заниматься. Еще полгода и свихнусь. — А ты, значит, захотел проблему решить и закопать? — А я что? Живых, до кого смог дотянуться и кого смог разбудить, я вытащил, а остальных… Это же просто статисты, для них мир начинается и заканчивается забором лагеря. — Статисты, говоришь. Ты знаешь, что девочки твои, тоже, изначально, мало чем от статистов отличались. — Ну ведь отличались же. Выделил же я их из толпы, почему-то. — Вот и подумай, почему. И что у них общего. Не сейчас подумай, завтра. А вообще, конечно, заслуга твоя. Ты, конечно, бестолковый и слепой мудак, и тебе просто повезло. Но те кусочки тебя, твоей души, которые девочки от тебя же случайно получили, окончательно запустили процесс. Как тебе это удалось, непонятно. Но удалось. — Я не нарочно. — Я знаю. Я же говорю, слепой и бестолковый. По капельке в каждом цикле. Пока море не переполнилось и не потекло через край. Тебе повезло, потому что иначе бы протух и остался здесь. Даже не статистом, а мебелью. — Тот пионер? — Ага. Как промежуточная стадия. А финал… помнишь, он в столовой все время в дальнем углу сидел. Так что, неизвестно еще, кто кого вытащил. Так и просидели далеко за полночь, не помню, как оказался в кровати. Помню только Юлину реплику, уже перед сном: «Ищи и думай». И мой ответ: «Ты еще скажи, что я здесь не просто так!»День второй
Утро в этот день началось с 12-00, раньше встать не смоглось. Это мне. Юля — та подскочила со своей кровати ни свет ни заря, осторожно поцеловала меня, это я помню, и убежала по своим неведомым мне делам. А я пошел дальше прощаться с «Совенком». Да, пожалуй, тогда я решил, что прощаться. Все как в снах. Идешь по пустому лагерю, и слышишь, как кто-то бегом догоняет тебя, оглядываешься — никого. Подхожу к спортплощадке, оттуда голоса, удары по мячу, и опять никого. На крыше библиотеки кто-то сидит, девочка, сперва подумал, что Юля, но нет, очки на солнце блестят. Увидала меня — спрыгнула легко и забежала вовнутрь. Как и ожидалось, внутри ни души, и толстый-толстый слой пыли. На столе книга — Лем. Интересно, кто читал? Книга, кстати, не пыльная, может, Юля? С нее станется. Дошел до спортивной площадки — вся травой заросла, границ футбольного поля не видать. Присел на лавочку, вроде крепкая, стал размышлять. Итак, что мы имеем: депрессивные сны, после которых я не могу ни работать, ни отдыхать, полузаброшенный пионерлагерь, загадочную Юлю. Что мы хочем? А хочем мы спокойствия и душевного здоровья. И как этого добиться? Ну, решение у меня в багажнике лежит: я должен умереть для «Совенка». Вернулся к столовой, достал из багажника сумку с инструментом, шуруповерт, и пакет из оберточной бумаги. А в пакете, собственно, то, ради чего я и ехал в лагерь. Фаянсовая табличка, какие в те годы прикручивали на кладбищах к памятникам. А на ней имя, моё. И две даты, как положено. Настоящая дата рождения, и последний день моего пребывания в «Совенке» по календарю лагеря. Каких трудов мне её стоило вычислить, эту дату, и, каких трудов стоило найти сейчас, в XXI веке, того, кто мог бы изготовить такую табличку, я умолчу. Подумал, куда идти? И пошел, как всегда, на площадь. Тем более, постамент освободился. Мысль устроить собственную символическую могилу, кенотаф, ко мне пришла после одной из ночей. И ведь поможет, я точно знаю. Ведь лагерь, он, как бы, не совсем и материален, и весь пропитан символами. Ну и, значит, и действовать нужно теми же методами. Еще один символ, а эффект… Проснусь дома, снов ненужных больше не будет, про лагерь забуду к вечеру. А на табличке появилась еще одна строчка. Еще одно имя с теми же датами — Юля. И ведь для Юли это будет не символическая могила. Ведь Юля материальна только здесь. Рука не подымается. Так. Что-нибудь еще, думай, Сема! Юля, она ведь просто так ничего не говорит, вспоминаю вчерашний диалог с ней. Про статистов и общее у девочек. Что общего у Алисы, допустим, со Славей? Или у Лены с Ульяной? Как вообще сюда попадают? Берем человека, погружаем его в сон и отправляем в воображаемый пионерский лагерь. Ну пусть будет в воображаемый, для простоты. Утром он просыпается и идет на работу. Сон помнит или не помнит, это не важно, наверное. Это один случай. Берем человека с какой-либо занозой в душе, погружаем его в сон и отправляем в воображаемый пионерский лагерь. Человек этот для лагеря нестандартный, и во сне он своей занозой зацепляется и начинает ходить по кругу. Зная человека, можно даже сказать, что за заноза. Поскольку никакой подпитки со стороны реального мира нет, человек начинает постепенно деградировать, или, наверное, адаптироваться под этот сон. Черт! Это, конечно же, не сон, но я не знаю, как еще охарактеризовать этот мир. Вероятностный лагерь. Описаны вероятностные драконы, а у меня будет вероятностный лагерь. Ладно, вернемся к нашему сновидцу. Вот так он замерз в этом сновидении, пока не появится кто-то, кто сумеет эту занозу вытащить. А чтобы вытащить, ее нужно увидеть. Поскольку нормальные люди этот сон проскакивают, остается предположить, что помочь может такой же «страдалец». Но, наверное, не всякий, а тот, который может, чем-то компенсировать первого. Увидеть и помочь. Пусть и неосознанно. Кажется, об этом вчера Юля и говорила. А чтобы этих людям было проще встретиться, их нужно держать всех в одном месте. И чем-то занимать их. Не давать им деградировать. Я таки вспомнил того пионера из дальнего угла столовой, и еще одну девочку с перекошенным лицом. И так мы плавно переходим к роли Ольги Дмитриевны. Ай да Ольга, ай да Дмитриевна. А ведь говорила она, что в «Совенке» раньше отдыхала? Говорила! То есть, она такая же, как мы. И нас прекрасно понимала и насквозь видела. Это, кстати, объясняет нестыковки в ее поведении. А вообще, достаточно мастерски из себя туповато-прямолинейную педагогиню изображала. Тяжело ей было, ох тяжело. Все видеть, все помнить, все понимать и молчать. И только подталкивать странными методами. Поговорить бы с ней сейчас. Я бы сказал… не знаю, что бы я ей сказал. Но сахар я ей не прощу! Целый мешок, ради одного торта! Который все равно пропал. Кстати, Виола, получается, тоже под подозрением. Ведь обе две постоянно маневрировали так, чтобы я оказался рядом с кем-то из девочек. Отсюда вывод: мне навязчиво предлагают заменить ушедшую, допустим, на пенсию Ольгу Дмитриевну. Вариант? Вариант. Третий вариант — это забить на все и вернуться домой. Если получится. А зачем я вообще нужен в этом лагере? Чтобы пасти пионеров, напрашивается ответ. Ненормальный вожатый для ненормальных пионеров. А без меня? Нормальные идут потоком, а ненормальные застревают и, потихоньку, деградируют. До состояния мебели. И кому до этого дело? Не верю я в благотворительность. Значит, лагерь получает что-то своё от таких обитателей. Получает, а взамен делает «лучше, чище и добрее»? Я иронизирую, но если судить по нам, то польза очевидная. Даже то, что есть люди, которым я действительно доверяю, и, что я точно знаю, что я не один, это дорогого стоит. И тут я вспомнил. Старый лагерь! Ну конечно! Вожатая то ли утопилась, то ли улетела на Альфу Центавра, в общем, исчезла, пионеры превратились в призраков, а лагерь разрушился. Значит, «Совенок», это, минимум, вторая попытка. И получается, что призраки пионеров по нему не просто так бегают. Видимо, с Ольгой Дмитриевной что-то стряслось. И это еще одна головная боль. Итак, варианты: можно все бросить и уехать, и тогда появится еще один старый лагерь, а сны постепенно прекратятся; можно остаться; или вот эта табличка. Я стоял, вертел в руках табличку, и не знал, что мне делать. И только ежился от взглядов в спину. — Черт с вами! Живите!!! Табличка разлетелась по асфальту мелкими кусочками. Я еще добавил ногой, отправляя их веером по всей площади. Улыбнулся: «Будет Славе работы, но ничего, подметет, она привычная». А в домике записка на столе: «Я очень боялась того, что у тебя в багажнике. Ю»День третий
Я полез в шкаф и нисколько не удивился, увидев в шкафу форму. Только вместо шорт — длинные брюки. Переоделся, посмотрел на себя в зеркало, хмыкнул. Надо же, попадая в «Совенок», молодеешь на 10 лет, девочкам старше тридцати должно понравиться. Сюрприз первый: в шкафу на полке для головных уборов, оказалась панамка. Старенькая, но вполне годная. Взял, повертел ее в руках, вспомнил Ольгу Дмитриевну — где она сейчас? Примерил перед зеркалом — в самый раз. Надеть или не надеть? Подумал, аккуратно сложил, и засунул под погончик рубашки, как это делали военные неизвестной мне армии. И пошел в таком виде на остановку, и как раз вовремя. Из автобуса выгружались последние пионеры. 40 детских душ, в возрасте от 10 до 17 лет. Стояли, оглядывались и ничего не понимали. Дождался, когда выйдет последний, подождал полминуты и шагнул вперед. Меня заметили — разговоры поутихли. Стоят, смотрят на меня, ждут. Наверное, один из моих двойников все-таки был военным, иначе как бы мне удалось организовать эту бесформенную толпу в подобие строя и отправить на площадь. Между прочим, Генда оказался на постаменте цел и невредим, как будто и не было вчерашней кучи обломков. Сюрприз второй, приятный и даже радостный: на площади нас ждала медсестра. Радостно дернулось сердце от узнавания. Ну конечно, фельдшер на Скорой, кому как не ей? Заметила меня, брови на мгновение приподнялись — тоже узнала. Смерила надменным взглядом, и заговорила, копируя Виолу. — Ну здравствуй… пионер… вожатый. Ты заходи в медпункт, как что заболит. Дюшесом угощу. — Ты знаешь, я тоже очень рад тебя видеть! На лицо этой служанки Эскулапа начала наползать ехидная улыбка, а я вдруг вспомнил нашу самую первую встречу и продекламировал: Красный мотылёк На запястье у девушки. Алиса ДваЧе. И — чудо, медсестра краснеет и округляет глаза. Отвернулся, чтобы еще больше не смущать и тут же получил чувствительный тычок. — Это тебе за «ДваЧе». И, после паузы, изменившимся голосом. — Спасибо, никто и никогда в жизни не посвящал мне стихов. — Пожалуйста. Хотя и странно. Это было легко и приятно. — Удивлена что ты здесь, если честно. — Меня. Меня позвали. Как и тебя, очевидно. Я повернулся лицом к пионерам. Мои чебурашки уже втянулись на площадь, и стояли ко мне лицом, построившись подковой. Ну, что там говорится про дорогу в тысячу ли, которая начинается с волдырей на ногах? — Здравствуйте, пионеры, я ваш вожатый. Зовут меня Семен Семенович, а это наша медсестра, ее зовут Двачевская Алиса… э-э-э… — Зовите меня Алиса, так будет короче! Свою речь перед пионерами я здесь не привожу. Просто не помню, поскольку импровизировал на ходу и жутко волновался. В итоге, мне, кажется, удалось довести до пионеров свой взгляд на распорядок лагеря, на их права и обязанности, распределить всех по домикам и, возможно, даже, кого-то воодушевить на подвиги. А пока я, не приходя в сознание, распинался перед пионерами, я же, но другим полушарием своего мозга, разглядывал их и отмечал про себя: статист, статист, тоже статист — эти уедут, в конце смены, и проснутся дома, как ни в чем не бывало. А вот с этими восьмерыми мне и работать. Интересно, сколько циклов понадобится, прежде чем их можно будет вернуть в реальный мир? И кто вообще все это придумал? И где, где, где Ольга Дмитриевна, если я сейчас на ее месте? Наконец, моё выступление закончилось, ключи были розданы, списки сверены, против одного имени оказалась пометка «приедет в воскресенье», моим почерком пометка, что интересно! Я на тот момент отложил расследование этого казуса. Сюрприз третий, грустный: Три часа спустя я и Юля встретились на краю леса. Только что закончился обед, пионеры таскали со склада в домики одеяла и постельное белье, получали форму, бегали и собирали автографы на обходных, а я медленно шел вдоль забора. Шорох за спиной, из ближайших кустов. Юля захотела, чтобы я ее заметил. — Привет, ушастая! — Привет, бесхвостый! У тебя с собой нет сахара? — Грибы посыпать? Нету. Пачка печенья вон есть. Возьми, только Лене не показывай. — Ага, возьму. На память. Я же кошкодевочка, легенда лагеря, и мы теперь очень-очень нескоро увидимся, если увидимся. — Жаль. Мне тебя будет не хватать. Ну, а пачка печенья и сахар в сахарнице у меня в домике всегда будут, и уходя на линейку я домик не стану запирать. И, подожди, Юля. А как мы попадем обратно? — Очень просто. На этот раз уйти ты сможешь в любое время. Соберешься домой — держись все время прямо по дороге, а там увидишь. И, главное, не думай об обезьяне с голым задом. — Это ты сейчас о ком? — Это я сейчас шучу! — Так и я шучу. Прощай! — Прощай! «Вы слушаете радио «Голос мегаполиса», хроника чрезвычайных происшествий. Продолжаются мероприятия по розыску пропавшего Семена Семеновича П. Напомним, что вчера автомобиль, принадлежащий Семену Семеновичу, был найден с заглушенным двигателем на дороге, ведущей от Юго-западного шоссе к заброшенной ферме. Следов человеческого пребывания вокруг автомобиля замечено не было, следов борьбы и крови в салоне машины также не обнаружено. В багажнике машины лежал спальный мешок и рюкзак с запасом продуктов. Просьба ко всем радиослушателям, кто видел Семена Семеновича или кому что-либо известно о его местонахождении, сообщить в ближайшее отделение полиции, или на нашу радиостанцию по телефону горячей линии службы новостей».