Катись

      Бейкон Хиллс заливают дожди. Лидия Мартин переходит с открытых туфель на сапоги и с плохих парней на копов, заставляя Стайлза Стилински переходить с немого восхищения на колоритное, брошенное сквозь зубы: «Сука».       Стайлза от Лидии тошнит, как от антибиотиков на голодный желудок, мутит от стойких «Шанель» и напускного безразличия, пробирает до костей неестественным холодом. Его мозг источает убийственную радиацию, от которой шарахается даже Скотт, и это делает тараканов в голове Стилински лишь сильнее. Стайлза третий день одолевает паранойя; ему хочется надеть форму отца, что не по размеру, и без приглашения заявиться домой к Мартин — может, хоть так заметит?       Временами кажется, что он выгорает. Взрывается, как лампочка от перенапряжения, выдыхается, как шампанское в открытой бутылке. От безысходности пытается курить, но кашляет и позволяет сигарете тлеть на грязном асфальте. Не его это. И Лидия тоже не его. Десятилетний план растягивается на пятнадцать, а где пятнадцать — там и двадцать, и до тридцати уже не далеко.       Стилински снова накрывает, как шизофреника по весне, стоит ему прикоснуться к ней. Кира шепчет МакКоллу на ухо: «Вот же повернутый», и Стайлз мечтает, чтобы хоть кто-нибудь его повернул уже в другую сторону. Иногда спит с Малией, хотя знает, что люди — не желатиновые капсулы. Тейт застревает в горле и выходит наружу, оказываясь раздетой на заднем сиденье машины Тео. Стайлз ее понимает. Он бы сам себя давно бросил.       Лидия его ад, его личное проклятие, его пафосно-жалкое, разбитое «без тебя совсем никак», въевшееся в подкорку. Противен сам себе в нерифмующейся любви, расколотой ее вечными шпильками. Стайлз ждет, когда его отпустит, но не отпускает сам, провожая взглядом полицейский автомобиль с добровольно арестованной Мартин; напоследок со злостью выплевывает:       — Ну и катись. И чего тебе только надо?       Бейкон Хиллс заливают дожди. Дожди заливают и выжженную пустошь между Стилински и Мартин, на которой давно ничего не растет.