Ненависть

Соня привычным движением поправила волосы, и тут же шикнула от боли. Как оказалось, если проспать всю ночь на земле с завязанными в пучок волосами — жди беды. Аня, сидевшая рядом, с глупой улыбкой передала ей свою расческу и спрей, что помогает распутать даже самые запутанные волосы, а затем, забросив в рот две подушечки мятного Dirol’а, вышла из палатки. Она всегда с собой буквально всё носит? Ершова была готова поклясться, что блондинка специально так виляла бёдрами перед Вершининым, который, судя по заинтересованному взгляду, был совсем не против такого расклада событий. Как бы у него шея не отвалилась, как он сгибает голову, лишь бы получше рассмотреть. Урод. Под ногтями кольнуло. Сразу захотелось их вырвать, только бы не ощущать этот приступ ревности. Да и с чего ревности взяться? Она его ненавидит. И нет никаких исключений. Нет в этой истории слащавого конца, какой бывает в бульварной литературе. Все еще чувствовался его до одури приятный вкус. Терпкий, пряный, пьянящий. Это Вершинин ей так голову вскружил или радиация? Неважно. Всего лишь один чертов поцелуй, когда она была пьяной. На самом деле, девушка не желала этого, ну или Ершовой хочется верить в то, что это не на трезвую голову. Просто Соня воспользовалось моментом, почувствовать себя желанной и нужной. Она не хотела его видеть. Она хотела его чувствовать. Происходило что-то странное. Страшное. Соне хотелось залезть в горячий душ. Чтобы смыть это с себя. Его пальцы. Его губы. Его запах. Его самого. Хотелось драть свою кожу жесткой мочалкой. Чтобы очистить поры от его парфюма. Но пока нет этой возможности, все должны быть, как прежде. Ничего и не должно было меняться. Ничего, кроме них самих. Розоволосая даже и не помнит, что потом случилось. Палатка, Петрищев и некое чувство эйфории. Её так не напрягало то, что она в одной палатке с Гошей как то, что в соседней лежит Аня и Паша. Паша, который целовал её так жёстко и одновременно страстно, что сносило голову к черту. А сейчас даже не смотрит на неё, отводит взгляд и презрительно фыркает, когда она что-то говорит Лешё. — Как тебе спать с самым главным чмошником нашей Земли? Горелов хохотнул, взяв очередной бутерброд. — Я, если честно, не помню. Голова, кстати, очень болит после вчерашнего. Паша хмыкнул, услышав их разговор, и коротко кинул: — Нечего было столько пить. — Правда, Вершинин? А я думала, что тебе понравилось, — задумчиво протянула Ершова, встав со своего места. Паша чему-то усмехнулся, вспомнив события ночи, и отрицательно покачал головой. Никто не понимал, о чем они разговаривают, кроме них самих. — Поверь, тогда мне тоже нет. Я в палату. И она уходит со странном чувством обиды в груди.

***

Ершова выбралась из своих покоев только через час. До этого времени действовала ее отговорка «еще пять минуточек» и матерные проклятия, что сыпались на окружающих, если ее не оставляли в покое. Сейчас же Соня боялась быть кинутой на произвол судьбы, потому что остальные уже собрались и грузились в машину. Горелов не без криков согласился собрать ее палатку, пока Настя кормила Соню импровизированным завтраком, что состоял из трех бутербродов, невкусного чая и вареного яйца. Вершинин же был слишком увлечен Антоновой, и, видимо, он единственный, кто не торопил ее. Пошел бы ты со своей Анечкой нахуй, Павел Андреевич. Софья прикурила, и дышать, казалось, было намного легче. — Что-то случилось? Настя подсела рядом, обняв подругу за плечи. Глубоко вздохнув, она перевела взгляд на Лешу, который с утра уже не мог сидеть на месте и болтал радостно с Пашей. — Все в порядке. Монотонно ответила Соня, стряхнув пепел и мелком взглянув на блондина. Горькая усмешка скользнула по губам, а рука, держащая сигарету, дрогнула. — Я просто устала, не беспокойся. Рассказать всё, правда, очень хочется. Но лучше удержаться и помолчать для того, чтобы никто не услышал её личную историю.

***

Паша же будто не замечал, что Соня кидала в его сторону грозные взгляды и продолжал собираться, одновременно с этим слушая блондинку, что рассказывала какие-то интересные подробности из своей жизни. С Аней было приятно и легко общаться. Они быстро нашли общий язык и почти все своей свободное время сидели рядом и обсуждали какую-то чепуху, волнующую только их двоих. Своеобразная романтика в дороге. И пусть Вершинин еще не строил никаких планов на эту девушку (как и на другую, чьи губы еще чувствовались на его собственных, блядь.), но та ему определенно нравилась. Антонова лишний раз не была против обняться или подержаться за руки, или же разделить одну кружу чая на двоих. Паше нравилась эта непредвзятость и невинность. У них было что-то среднее между дружбой и зараждающимися отношениями. И, благо, никто не торопил события. Но он закипал от другого, и никто не мог его успокоить. Кровь становилась горячей и Вершинин не мог себя контролировать. Ебанная Ершова. Соня вызывала противоречивые чувства. Она странная. И раздражает каждую клеточку его тела. Но что-то было. Он не знал, что. Но прекрасно чувствовал. Хотя не хотел этого. Правда, не хотел. Каждый раз вспоминая, он сжимал кулаки. Впивался ногтями в кожу, оставляя под ними кровавые полумесяцы. Паша был бы рад избавиться от нее, чтобы Ершова не была в каждой молекуле этого чертова мира, но не мог. Ее было слишком много и одновременно слишком мало. Единственное, что он знал наверняка — он ненавидит ее, а она его. Нужно просто поддерживать это состояние и все будет более, чем в порядке. А по возвращению в Москву он и вовсе забудет ее как страшный сон. И всю вот эту ситуацию. Точно. И с чего у него в голове так много ее? Паша стряхнул головой, прикусив губу. — Будешь? — блондинка протянула кусочек шоколадки из цельного миндаля. — Конечно, — Вершинин улыбнулся. Легко. С Аней не нужно выяснять отношения. С Аней нужно есть шоколад и не думать ни о чем. Ни о чем, кроме джипа, несущегося прямо в их сторону. Ни о чем, кроме грохота столкновения. Ни о чем, кроме разрушающей боли и темноты.