you are the beginning and the end.

      Переход от утра утреннего к утру обыденному ознаменовали битые осколки стекла, ранее бывшие бутылкой коньяка. Элай негромко зашипел, почувствовав, как один впился в его ладонь. Вцепившись в него зубами, он неосторожно выдернул его из плоти и откинул в сторону, после чего опустил окровавленную руку в воду, отдающей цветом ржавчины.       Его нынешним местом проживания была убогая, мрачная квартира, небольшая, и в которой никто не жил несколько десятков лет. И всё это — лишь чтобы доказать свою независимость, способность прожить в одиночестве, без помощи каких-либо родственников.       Никто ему был не нужен. Рука в воде предательски вздрогнула, выдавая его ложь, на что Элай вновь выругнулся и стиснул зубы, заскрипев ими. Он правда ни в ком не нуждался, а вытащенная из телефона батарейка и закинутая в тёмный угол ничего не значила. Просто здоровая паранойя на случай, если вдруг кто-то решит его выследить по мобильному устройству. Он говорил "они", не желая называть "несчастного с потерей" настоящим именем или же вообще признавать его существование.       Тихо играло радио в соседней комнате, порой заедая неприятными на слух помехами. Открытая дверь на балкон приоткрылась с тихим скрежетом. Вся квартира словно отражала всё состояние души Элая и то, что он испытывал в то время: всё ржавое, несовершенное, испорченное, прогнившее изнутри. После прожитого за последнее время, а особенно произошедшего прошлой ночью он не видел для себя искупления и возможности вернуться к той жизни, которую вёл раньше.       От воспоминаний Элай ненавистно зарычал и сделал затяжку, чтобы заглушить желание пустить слёзы. Рука в воде сжалась в кулак, расцарапав почти заживший порез. Вкус дешёвых сигарет Элай откровенно ненавидел, но они были частью того, кем он стал; дорогие слишком бы выделялись, а этого он стремился избежать всё это время.       Он ненавидел, что опустился настолько низко. Что не брезговал наркотиками, сетуя, что не подвластен их эффекту. Что кругом его общения стали откровенно опущенные, которым неизвестна ни мораль, ни чувства.       Прошлой ночью Элаю потребовалось пятнадцать бутылок алкоголя, чтобы почувствовать хоть какое-то опьянение. Кто-то это заметил и решил сыграть из себя галантного джентльмена, проводив его до дома, там же отрезав все пути для отступления.       Элай сопротивлялся, говорил, что на это он не соглашался, что он продажей своего тела не подрабатывал, однако действие алкоголя взяло вверх, лишив его любой возможности двинуться, и в итоге он оказался прижатым к кровати со связанными ремнём руками. Предусмотрительно снятая с него футболка послужила кляпом, в который и Элай выливал всю накопившуюся боль, обиду и опущение ещё глубже в недра самого Ада разврата и отсутствия надежды на лучшее.       После часа непрерывного секса его оставили совсем без одежды, с издевательским смешком кинув помятые деньги на запачканную вязкой жидкостью спину. Никогда Элай настолько не хотел убить обидчика и в то же время умереть самому.       Вставать он не решался до рассвета, сильнее сжимая зубами футболку, чтобы не закричать во весь голос, хотя будто кому-то было бы дело до его криков и до него самого. Накинув куртку на голове тело, он так и вышел на балкон, чтобы закурить, простояв там около получаса, а после в той же куртке и сел в наполненную ванну.       К тому времени, когда раздался звук скрипящей входной двери, вода стала совсем холодной, а Элай потянулся за очередной сигаретой, не желая иметь дело с какими-либо посетителями.       Конечно, это был его старший брат — единственный, кто почему-то всегда волновался о нём, особенно когда тот внезапно пропадал. В тот раз Элай ушёл посреди ночи, не оставив никакой записки, и после не шёл ни на какой контакт. Подобные побеги были не впервой, но этот раз разительно отличался: Элай больше не стремился к теплу.       — Мог хотя бы написать, что ты уйдёшь, — раздался голос брата, усевшегося на табурет рядом с ванной, не отводя взгляда от младшего родственника. — Я ведь волновался.       Говорил он всё тем же невыносимо терпеливым и нежным голосом; так воркует любящая мать над своими детьми, которые вернулись домой после долгого пребывания в опасном, тёмном лесу, откуда они не могли найти выхода. Элай втянул сигаретный дым до появления тёмных пятен перед глазами и закашлялся, чтобы предательски потёкшие слёзы казались последствием неудачной затяжки, а не чего-то ещё. Выразительно фыркнув, блондин откинулся на край ванны и поднял мутный взгляд в потолок, вздрогнув в руке, чувствуя на себе невыносимо заботливый взгляд брата, который облокотился о край ванны, скрестив руки и положив на них голову.       Не выдержав молчания и такого невыносимого терпения брата, Элай затянулся в последний раз и потушил сигарету о ладонь мужчины, с ненавистной досадой отметив, что тот лишь поморщился от проявившегося ожога. Болезненно поморщившись, блондин сполз спиной по краю ванны и ушёл с головой под воду, подняв колени, оставляя их единственно видимыми на поверхности.       Закрывая глаза и вслушиваясь в приглушённый из-за толщи воды звук радио, Элай не видел, как Джордж поднялся на ноги и, опираясь на край ванны, без промедления опустил голову в воду, коснувшись губами губ брата.       Элай широко распахнул глаза и инстинктивно вцепился в плечи Джорджа, с голодной жадностью отвечая на поцелуй. Он всё ждал, когда брат отодвинется, морщась от брезгливости и отвращения, которое мог вызвать вкус холодной ржавой гнилой воды. Но тот не отстранялся.       Тогда Элай предпринял последнюю попытку и опустил руки обратно в воду, безмолвно прося отпустить себя; в пучину, в одиночество, в мрачное будущее. Только он забыл, что это был Джордж, который любил его до потери рассудка; и как брата, и как любовника. В следующее мгновение одноглазый отстранился от Элая, но лишь чтобы подхватить того под поясницу и поднять из толщи воды, водя пальцами по мокрым прядям и убирая их за уши.       — Поедем ко мне, — решился заговорить Джордж почти неслышным шёпотом, чтобы не вспугнуть блондина.       — А не боишься, что я запятнаю твой привычный комфорт и чистоту? — ответил Элай обычным тоном и, громко фыркнув, повернул голову в сторону, чтобы не смотреть на брата.       — "Ты - начало и конец. Даже если ты вываляешься в нечистотах, я отмою тебя", — ответил Джордж и положил ладонь на шею младшего родственника, большим пальцем поглаживая по щеке.       Не удержавшись, Элай посмотрел на Джорджа, теперь уже не отводя взгляда. Он сам ещё давно приучил старшего брата к чтению, а тот уже завёл свою привычку говорить какими-нибудь понравившимися предложениями. Он не сравнивал Элая с женственными книжными персонажами, не намекал, что в нём присутствуют какие-нибудь черты характера. Он начисто убирал контекст, говоря лишь слова. Привычка это распространялась только когда он обращался непосредственно к Элаю.       — В какой грязи бы ты не оказался, — добавил от себя Джордж, продолжая поглаживать щеку британца.       Элай уже и не помнил, из какой книги были взяты слова — а его брат специально выбирал те произведения, которые он уже читал. Но он не мог не купиться на это, как и в прошлый, и в позапрошлый раз. Сдавшись, Элай расслабился и закрыл глаза, позволяя взять себя на руки и укрыть пальто, тотчас же промокшим.       — А рисунок для татуировки просто так выбрал, или она что-то значит? — промурлыкал Джордж, выйдя из дома и направившись к машине.       — Она означает "если ты не перестанешь задавать глупых вопросов, я врежу по твоей наглой морде", — ответил Элай, так и не открыв глаза, прижимаясь щекой к плечу брату.       — Вот и характер моего мальчика проснулся.