Среди богов и монстров

      Гарольд не может сдержаться и время от времени отрывает взгляд от спонж-мочалки. Он сидит у бортика ванны, подложив под колени подушку с дивана, и подглядывает помогает самому (единственному?) близкому сейчас и до конца человеку. Отчего-то, касаясь обнаженной спины, он ощущает себя скорее бессовестным развратником, который пользуется ловким случаем потрогать и поглазеть, нежели бескорыстным другом, которым он должен бы быть.       Джон сидит в самой ванне, согнувшись в три погибели, с бессильно опустившимися на колени руками и закрытыми глазами. А Гарольд понятия не имеет, о чем тот думает. Более того, боится представить, о чем тот может думать. Одно он знает точно — Джон определенно не смущен ситуацией, в отличие от него самого. Но раз сам настоял — сам выпутывайся. Желание помочь и защитить со временем рассосалось в крови и теперь комком пульсировало в затылке, увидь он падающего от боли Риза. И это желание могло противоборствовать далеко не только жалкому смущению.       Самин сидит рядом на самом бортике. Она уже вдоль и поперек осмотрела голову Джона на вид серьезных травм, но нащупала только пару шишек; и теперь зашивает раны на лице.       Все молчат. Шоу кладет руку на спину больному и в третий раз повторяет, чтобы тот выпрямился, иначе она «доломает ему оставшиеся ребра». Она изначально что-то вколола ему в область грудной клетки. Какие-то противовоспалительные или болеутоляющие, — подметил про себя Гарольд. Поэтому он, не чувствуя прежней боли, постоянно делал движения, которые могли травмировать еще сильнее треснутые ребра.       Набрать в миску теплой воды и медленно полить ею от плеча до плеча, чтобы смыть грязь и засохшую где-то кусочками черную кровь. Все тело усеяно гематомами и ожогами различных форм и характеров. Синяки с кровавыми подтеками от запястий и чуть ли не до середины предплечий — кандалы или другие подобные крепления. На шее и голенях то же самое. Протертые до мяса ожоги — веревки. Но страшнее — эти вытянутые, рассеченные сильными ударами, раны на спине. Страшно представить, какую боль они приносили. Хочется верить, что при их нанесении Джон и не пискнул, учитывая все испытания, через которые он прошел. Действительно, хочется верить…       На дне вода смешивается с кровью и приобретает какой-то неприятный оранжевый цвет. Гарольд прополаскивает в чистой воде губку и вновь принимается аккуратно промачивать края ран. Останутся шрамы, — думает он. — Со спины нас будет не отличить. Дурацкой шуткой пытается успокоить себя, но результат не радует. Шоу просит, и Джон встает на коврик на полу. Теперь они с Финчем меняются местами: она осматривает спину, решая о дальнейших действиях над ранами; Гарольд, плохо скрывая неуверенность, подползает на коленях спереди, чтобы обтереть Риза полотенцем. Он следит за каплями, струящимися по длинным крепким ногам напарника. Джон не отрываясь смотрит на него сверху вниз. Не медля больше ни минуты, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания, Гарольд начинает собирать струйки воды полотенцем. Чуть погодя совершенно случайно замечает на мошонке едва заметные следы воздействия электричества. Знает ли Самин про это? Стоит ли сообщить ей? Или же этим он подвергнет смущению (пора бы с этой штукой завязывать) уже всех троих?       Стоило только подумать о том, чтобы встать, как перед ним появляется раскрытая ладонь: многочисленные старые мозоли, парочка когда-то сломанных пальцев, сбитые костяшки, кровь под ногтями. Сколько раз Риз уже протягивал свою руку помощи для него? Гарольд не боится вновь схватиться за нее, поднимается. Вместе с тем поднимает взгляд к тусклым от усталости зеленым глазам, чтобы поблагодарить их, и уже не может его отвести. Даже сквозь самые сильные наркотики Риз заметил бы, как он смотрит на него. Но Гарольда не останавливает эта мысль. Он хочет, чтобы тот знал, насколько ему дорог. Может быть, даже слишком дорог. Он бы сейчас разорвал все клятвы, которые давал себе и всему миру; разрушил бы все преграды, которые воздвиг между ними двумя; пересек бы черту и бросился в пропасть, чтобы припасть к его губам обнять Джона. Но это не самый подходящий момент. А когда он вообще наступит?!, — надрывно кричало подсознание.       И вот, Джон Риз смотрит на последнее настоящее, что у него осталось. Смотрит, тяжело опуская ресницы, на того, за сохранность которого мог бы вытерпеть все пытки мира. Он смотрит и не может понять, действительно ли Гарольд сейчас стоит перед ним живой и невредимый. Может быть это новая волна от наркотиков или продолжение галлюцинаций от невыносимой боли, что привела его к краю смерти и дает насладиться самым дорогим.       — Иди отдохни. Мне нужно все зашить и сделать компресс, — Шоу обращается к Финчу, копаясь с иглой. — Это может затянуться, так что было бы неплохо, если бы ты заказал поесть.       Гарольд сложил полотенце и кивнул.       — Бери побольше! — уточняет она. — Пару стейков, можно грибов, побольше картошки… горошка там, травы всякой и овощей… и скажи, чтобы соусов не щадили!       — Боюсь ошибиться, но по моему субъективному мнению, мисс Шоу, для него это, возможно, не самый правильный рацион на…       — Это для нее, — вставил Джон.       Впервые за последнее время Гарольд услышал от него что-то помимо бормотания в промежутках между обмороками и стонами. Все тот же голос. Слегка более хриплый от медикаментов, но этот необъяснимо-притягивающий тембр стал сейчас еще большей усладой для ушей, чем обычно.       — Верно, — как ни в чем не бывало хмыкнула Самин из-за широкой спины Риза. — Этого малыша пока стоит кормить чем-то полегче. Возьми ему чего-нибудь жидкого.       Гарольд кивнул и вышел из ванной.       Так темно…       Он не выносил темноты с давних пор и по сей день. Никогда не знаешь, что там в ней.       Заснуть не получается: в голову лезет слишком много вещей, а отогнать их страшно. Потому что если хотя бы на секунду отвлечься от любой привязавшейся мысли, то тьма схватит тебя за руку и уже не отпустит. Гарольд заполнил все пространство своих размышлений воспоминаниями. Перед глазами стоит одна и та же картина, где он влетает в самый эпицентр, пылающего синим пламенем, Ада и видит Джона. Совершенно беспомощного, уже протянувшего руку Смерти — та ласкала его своими костяшками и накрывала прохладной черной мантией, чтобы забрать с собой.       Стук часов раздается эхом по всему дому и бьет по перепонкам: ты виноват ты виноват ты виноват       Подумать только! Судьба дала ему последний шанс, сведя с этим человеком, а он и его чуть не похоронил. Отец, Нейтан, Грейс… те сотни, за смертью которых он наблюдал через экран компьютера. Джон был бы последней кровавой каплей в чаше, в которой Финч и так тонул. ты виноват ты виноват       Как-то раз, в семилетнем возрасте, возвращаясь с учебы, нечто крошечное вдалеке привлекло его внимание. Оно ударилось об ужасающе-громадную опору линии электропередачи, запуталось в ней и упало вниз на широкий пустырь. Гарольд изо дня в день опускал голову и доверялся безопасной дороге, которая вела его к дому. В этот раз он так же эхом слышал в голове наказ отца, чтобы тот не сходил с пути. Но любопытство дергало его за штанину, зазывая подойти ближе несмотря на дрожащие от страха коленки. Наконец, интерес взял свое и паренек смело зашагал вперед, косо поглядывая на вышку, похожую на одного из Богов-гигантов, который в любой момент может растоптать его как мелкую букашку. Остановившись всего в нескольких метрах от Бога, Гарольд разглядел под ногами кого-то живого. Птицу. Маленькую, очень красивую. Она лежала на спине, раскинув в стороны переломанные крылышки и едва дышала. Он несколько секунд переваривал увиденное, потом опустился на колени, намереваясь взять птичку на руки, но боялся причинить ей еще больше вреда. Из горла вырвалось пронзительное «Помогите!». Вертя головой по сторонам в поисках помощи, он заметил, как к нему приближается одна лишь паника. Сквозь слезы он беспомощно глядел в маленькие черные глаза, которые, казалось, не замечали боли. Однако дрожащая белая грудка, пытаясь вздохнуть поглубже, доказывала то, что птица отчаянно боролась за жизнь. Он поднял лицо к железному Богу, надеясь найти помощи хотя бы от него, но титан молчал. И тогда существо перестало дышать.       Господи, как же он боялся, что Джон окажется той несчастной птицей! В первые секунды, как он увидел его окровавленного, голого и смирившегося с болью, хотелось опустить руки. Больше всего на свете он страшился, что это произойдет. Сердце пропустило пару ударов, дыхание сорвалось и захлебнулось в сиплом стоне. Падая на колени к ногам Риза, он молился только о том, чтобы тот дышал. ты виноват       Механизмы часов шумят, долбя вибрациями в самом мозгу. На улице надрывно воет ветер, ветки скребутся о стекло, вымаливая разрешения забраться внутрь. Все это только кажется. Хочется закрыть уши, но он не осмеливается пошевелиться. За ним наблюдают. Он слышит что-то позади. Взгляд начинает носиться по комнате, а тело сковывает некая посторонняя сила. Даже дышать удается с большими усилиями. Он внезапно стал тем самым маленьким Гарольдом, который слишком чутко прислушивался в ночные звуки; которого брал паралич от любого постороннего шороха в его детской; который боролся с этим страхом, пытаясь следить за своим дыханием. И вот на шестом десятке лет его вновь парализовало. Теперь уже навык с дыханием растерян. Зажмурившись, взрослому Гарольду остается только вслушиваться в едва различимые скрипы. Но на этот раз он отчетливо слышит звук прилипающих к полу ног. Все ближе и ближе, и ближе.       Настал тот момент, которого он так боялся будучи ребенком — неведомое существо полезло к нему в постель. Показалось как Тьма что-то шепчет, щекоча ледяным дыханием шею и затылок.       — Не бойся.       Это не монстр и не птица. Это Джон.       Гарольд переворачивается на другой бок и из-за слез, собравшихся на глазах от отчаяния, совсем перестал что-либо видеть, но теперь чувствует как успокаивается.       — Неужели тебе никогда не бывает страшно? — спрашивает он почти беззвучно у самого лица Джона.       — Мне все время страшно, — Финч чувствует, как мужчина легкими касаниями нащупывает его руку. — Я потерял надежду там. Боялся, что никогда больше не увижу тебя.       Гарольд, сжимая его крупную теплую ладонь, находит в себе последние силы не расклеиться окончательно:       — Я где-то читал, что человек умирает, когда теряет кого-то дорогого. Сколько мы с Вами, мистер Риз, умерли?       — Понятия не имею. Но я знаю, что умру по-настоящему, если потеряю тебя.