Сломать словесный штамп

      Скрип кроссовок, свист ветра, звонкий удар мяча об пол. Скрип кроссовок, глухой звук удара, свист ветра, тот-самый-ужасающий звук касания сетки и лёгкий шлепок по затылку. Звук голоса, раздражённого и недовольного, но не сильно, слегка поверхностно. Звук голоса, чистого и уверенного, но пытающегося оправдаться.       — Заткнись, Ямагучи.       — Прости, Тсукки!       Хината недовольно посмотрел на стоящих вдали одногодок, вытирая рот от воды. Затем дёрнул Кагеяму за его футболку, чем заслужил лёгкое раздражение на руке — ткань неприятно скользнула и прошлась по и так воспалённой коже.       — Эй, сколько раз они на дню это повторяют? Эти две фразы у меня звенят уже в ушах. Бесит!       Хината завидует, исподлобья и украдкой наблюдая за Кагеямой. По-чёрному, а может, по-серому.       — Э, какая тебе разница, что они говорят? — Тобио поставил бутылку с водой на стол и выхватил волейбольный мяч у раздражённого и заторможенного Хинаты. — Пошли, нам надо тренироваться.       Шоё смотрел уже спокойно на спину уходящего связующего, а затем ринулся за ним. Спина у Кагеямы широкая, накаченная и словно надёжная, за которой при своей беспомощности можно спрятаться. Но Хината пытался сделать вид, что теперь в его голове был уже вопрос из интереса и только он:       — А правда, сколько раз? — а затем громче и с привычным напором, зажмурив глаза: — Эй, не смей вырывать у меня мяч из рук!       — Надеюсь, они знают, что в зале хорошее эхо, когда практически нет людей?.. — Ямагучи посмотрел на своих одногодок с неловкостью, почёсывая затылок и пытаясь нервно не смеяться.       — Естественно, нет. Они же лишены мозга, вместо него у них кожа от сдутых мячей. Не обращай внимание, — Тсукишима цыкнул и повертел мяч в руках, поглубже вдыхая. Подачи никогда не были его сильной стороной или слишком западающей, но на фоне остальных товарищей по команде он не имел и шанса воспользоваться такой возможностью. Поэтому, наверно, потренироваться с Ямагучи было хорошей идеей. Пока последний сам не начал лажать от непонятно чего.       — Но это является нарушением личного пространства и может...       — Заткнись, Ямагучи.       — Прости, Тсукки, — Тадаши улыбнулся легко и так, что на секунду сердце пропустит удар от такого искреннего выражения лица. — Давай ещё раз.       Хината мысленно начал считать. Один.       Тадаши и Кей практически всегда вместе обедали, а если и не вместе, то не ели. Это было до чёртиков просто. Точно так же, как для одного парня в очках забыть обед. А бенто Ямагучи, так, между прочим, очень аппетитно пахло.       — Как ты не понимаешь, чтобы поддерживать своё тело в здоровой форме, тебе необходимо питаться правильно и регулярно. Вообще не понимаю, как ты смог забыть обед, это же так...       — Заткнись, Ямагучи, — Кей раздражённо нахмурился и потянулся за запасными палочками для обеда в портфеле Тадаши как раз для таких случаев.       — Прости, Тсукки, — друг пододвинул довольно большую коробку с обедом на середину небольшого столика, и не принёсший свой обед тут же первым схватил осминожку. Сбалансированное питание? Честно говоря, ему было плевать, но сосиски, которые готовил Ямагучи, были слишком вкусны, чтобы от них отказаться.       Хината, проходя мимо классной комнаты, продолжил счёт. Два.       Центральный блокирующий должен блокировать, это же ведь правильно, да? То есть, это его роль. Он должен вбивать мяч в пол своими блоками и чувствовать жжение счастья на своих ладонях и предплечьях. Центральный блокирующий никак не должен ощущать тупую боль в своём затылке от удара мяча такого же центрального блокирующего одногодки, ещё и лучшего друга. Это точно не была простая планирующая подача — чувство, будто Ямагучи вдарил со всей своей силы специально в белобрысый затылок.       — Я правда не знаю, что на меня нашло, это было так неожиданно, и, и, т-там был твой затылок, и... — Тадаши подбежал, уже, почему-то, сильно запыхавшийся и сильно вспотевший. Его руки подрагивали — от усталости? нервов? — а грудная клетка резко поднималась и опускалась вверх; Кей слышал каждый тяжёлый вдох. Чёрт, и как такими ослабевшими руками он может так сильно подавать.       — Заткнись, Ямагучи, — без злобы, обычного раздражения, скорее несколько выше планки "без интонации".       — Прости, Тсукки, — Тадаши всё ещё беспокоится и извинения нисколько не смогли утихомирить чувства вины, но надо замолчать.       Хината, покосившись на друзей, по-прежнему продолжал счёт. Три.       У Тсукишимы с детства был весьма высокий рост, но раньше свои какие-либо мешающие жесты он прикрывал вежливостью, зато сформировавшийся характер отучил извиняться его за толчки локтём в чужие лица или случайные столкновения. Эй, маленькие люди сами должны смотреть, куда идут. А то, что у него были очки, не должно указывать на внимательность.       — Тсукишима, убери свои длинющие ноги от моего стула, это мешает! — донеслось до парня, когда один из динамиков наушника отодвинули от уха. Кей ненавидел, когда его трогали чужие люди. Кей ненавидел, когда прикасались к его вещам без разрешения. Кей ненавидел, когда вторгались в его личное пространство, нарушая гармонию.       — Эй, между прочим, его ноги совсем не такие уж длинные по отношению к телу, его рост 188, но при этом самой длинной частью можно скорее назвать руки...       Единственный, кому это можно было делать без разрешения и неожиданно — Ямагучи Тадаши.       — Заткнись, Ямагучи.       — Прости, Тсукки.       Хината, стоя перед окнами класса, продолжал считать. Четыре. И какого чёрта он может прочитать эту фразу по их губам!? Мяч прилетел точно в лицо.       У Тадаши волосы очень мягкие, а передняя прядь своеобразно щекочет нос, если положить голову сверху. И цвет тоже красивый, своеобразный, свой — словно землю с травой смешали. Запах корицы, шоколада, порошка для стирки от всего него, от ладоней — запах кожи для волейбольного мяча. Не удерживается, целует внутреннюю сторону запястья. Пальцы огрубевшие, руки сильные. Глаза карие, мутные, затягивают в своё болото; Кей оторваться не может, разве что перевести взгляд на веснушки. Пересчитывает каждую веснушку — десять на правой щеке, шесть на носу, одиннадцать на левой, всего двадцать семь, Тсукки уже выучил, — и составляет указательным пальцем созвездия. Ощущение, что в глазах Тадаши в эти моменты начинается звездопад, его не оставляет. И так постоянно.       Рука Ямагучи в этот раз дёрнулась — они ни разу не делали этого так долго, ещё и рядом со спортзалом.       — Прости, Ямагучи.       Ещё Кею нравится, что он знал о веснушках на спине, рядом с лопатками, что есть парочка под коленками. На спине он тоже составлял созвездия, но не так часто. Ещё он знал, что веснушки есть и на заднице Ямагучи. Тсукки надеялся, что этого больше никто и никогда не узнает.       — Заткнись, Тсукки.       Они оба, почему-то, красные, но оба синхронно приближались, чтобы поцеловать друг друга. Смущённые до чёртиков и по-своему счастливые, сбоку прикрываясь портфелем, чтобы прохожие не заметили, они легко прикасались губами друг к другу с улыбками на лицах и пытались сдержать дурацкий смех.       Хината правда не мог поверить, что эти двое могли сказать эту чёртову фразу по-другому. Это был их словесный штамп, да? То есть, они нарушили штамп. Ячи-сан говорила, что рушить штампы в литературе — хорошо. Видимо, в жизни тоже. Шоё отвернулся, забрав забытую (случайно выброшенную на пол во время гонки) сумку и пошёл обратно к Кагеяме, раздражая собственный слух шарканьем кроссовок.       Тобио был самостоятельной птицей с сильными крыльями, чьей красотой можно было любоваться вечно — так видел его Хината, так он им восхищался. Если Шоё протянет руку, его припрут к земле или сломают ему крылья?       Юноша слишком долго смотрел в глаза Кагеяме, потому что наблюдал ночное небо с лунным затмением. Это было слишком красиво.       — Чего пялишься, а?       Хината, если честно, хотел взлететь ещё выше вместе с ним.       — Кагеяма, я...