сборник ненормальностей

Кононова без стука врывается в их жизнь: дрожащей мелкой дробью на мосту над цветом в слабо заваренный черный чай рекой, в отчаянии пытаясь сброситься. И сбросить с себя мешки с песками-проблемами. Тогда Нестерович и Решетникова гуляют по пустынной набережной, опасливо озираясь по сторонам и натягивая на блестящие глаза капюшон, и смеются друг другу в лицо. Катя временами щурит нос, а Макс, думая, что это явление уникально на процентов восемьдесят, закусывает жужжащую под острыми зубами губу. Бульон настырно тянет ярко-бирюзовый поводок, Катя прикрикивает на него, но почему-то все-таки уступчиво бежит. На дворе безликий сентябрь. В этот раз он не пестрит опавшими багровыми ладошками-листьями, а хватает за горло удушливым аммиачным ветром и западает осколком в сердце, превращая всё в унылую бесцветную серость. Решетникова в черной мантии до середины бедра, таких же черных джинсах и с лицом цвета серого льна. Набережная тоскливо тянется вдоль еле текущей реки. У Кати сердце бьёт по низам, когда он улыбается и корчит дебильные рожи. Она хохочет на всю планету, так кажется ему. Поэтому он корчит ещё и ещё. - Посмотри, - встревожено дергает плечами Катя, отрываясь на секунду от лица мужа. - Что там? – оборачивается и он. На краю моста с ноги на ногу переминается высокая худощавая девушка в темно-бежевом пальто (фу, как тривиально) и дышит часто, отпуская то одну руку, то другую. - Давай поможем ей, - говорит Катя. И Макс, черт подери, знает, когда она так говорит. И он, черт её подери, понимает, что она на самом деле имеет в виду. Удивительно, но перед глазами в розовом густом дыму взрывается картинка, где Катя говорит Нестеровичу, кивая на запуганного обстоятельствами Орлова: «Давай поможем ему». И Макс помогал, насколько это было возможно, насколько позволяла ситуация. Катя снова и снова кивала Максиму на заметно потухающего Никиту, а потом когда он, Нестерович, сказал ей, что ничем помочь ему не может, девушка вскидывала бровями в разочаровании всемогущественности Максима, криво ухмылялась, мол: «а раньше ты и не такое умел». Тогда Макс напирает сильнее и только чтобы доказать своей Кате то, что он может для неё всё, что угодно, вытаскивает мальчишку. Катя хохочет снова, не отрываясь от чуть напряженного лица Нестеровича. От когда-то бодрого Никиты Орлова остается груда сломанных костей, Парламент Аква и бутон засоса на шее Нестеровича, Катя на время перестает хохотать. Она стыдливо отводит взгляд и, обнимая Нестеровича со спины, дышит между выпирающих лопаток и шепчет-шепчет-шепчет: «мы сделали все, что могли». И из сожаления выпячивает нижнюю губу. Нестерович не может ей и слова в упрек сказать. Он не понимает почему: то ли слишком уж уважает её, то ли слишком подмялся под её скверный характер. Катя, как маньячка, внушает Нестеровичу, что всё, что говорит она – правильно, необходимо и это обязательно нужно выполнять. И она даже не замечает этого, она только заливисто хохочет, обрываясь на хриплом кашле. - Нестерович, я поговорю, - Катя чувствует необходимость своего дара убеждения. Он молча кивает головой и крепко держит её за потряхивающиеся от волнения плечи. Катя едва слышно кашляет и ступает навстречу суициднице. - Девушка, с вами всё в порядке? – та оборачивается. У неё глаза цвета медной проволоки, раскалённой докрасна, по щекам размазана комками густая черная тушь. Кате её жаль. Кате её жаль так, как жалко собачек, кошек, бездомных, Орлова. Некуда девать свой материнский инстинкт, называется. - Да, всё хорошо, - отвечает Кононова, сжимая тонкие пальцы в почти прозрачный кулачок и хрипя в него надрывным глубоким кашлем. - Знаешь, у нас с тобой одна проблема! – неожиданно восклицает Решетникова, жестом подзывая Нестеровича к себе. – У тебя тоже такой голос, отвратительно, да? – пытается завязать никому ненужный разговор. Ирина не отвечает. Она думает о том, что эта сумасшедшая – прохожий, которому откровенно наплевать на её проебанную жизнь, просто ей не хочется, чтобы её относительно чистую совесть не ляпали сальные пятна чувства вины за чужую смерть. - Что вам от меня нужно? – вскрикивает она, отчаянно отпуская руки. – Что вам всем от меня нужно?! - Мне лично ничего, но знаешь, если тебе предлагают помощь, то не нужно на меня орать. Я не виновата, что ты настолько слаба, что сбрасываешься с первого попавшегося моста, виня во всех бедах мир и людей. Самое лёгкое – убить себя, а справиться сможешь? Та медленно (и даже стыдливо) опускает глаза, которые отливают мертвенно-лунным цветом, она зло смотрит исподлобья, взглядом хватает за горло Решетникову, делая круг из алюминиевой проволоки рядом с бьющейся сонной артерией. Жаль, что она не знает, что собой представляет Катя. Ирина смотрит с животной яростью, Катя в ответ глядит спокойно, с вызовом, но без злости, а лишь с чистым снисхождением. И сворачивает одним этим убийственным взглядом шею Кононовой. И она готова расплакаться. Она, привыкшая видеть к себе ту же презрительность, которую отдавала людям, натыкается на стальное, непробиваемое ощущение. Её это коробит, отрубает конечности гильотиной, сжигает средневековой инквизицией. Поэтому она (исключительно из-за злости) начинает реветь навзрыд. Кононова стремительно перелезает через кованые перила, почти бегом бежит к так и стоящей Кате и сносит её своим конвульсивным телом, морща лоб и цепляясь пальцами за черную плотную толстовку. Решетникова глубоко вдыхает и прижимает к себе её, хватает руками за волосы притягивая всё сильней. - Тише, девочка, - и из-за спины кивает головой Максу. А потом они идут к ним домой. Словно это в порядке вещей. Словно это их маленькая девочка-подросток распсиховалась из-за стремной шапки, которую заставляют и заставляют надевать. Всех все устраивает, и это главное. Дома Катя варит душистый глинтвейн (в сентябре, серьезно?), а Ира рассказывает из-за чего сдалась. Макс играет с Бульоном и смотрит косо на уютную-уютную Решетникову, стирающую Ире уже горькие слезы, ему некомфортно, а ещё перед глазами стоит та же кухня, те же полы, тот же потолок и Катя, отпаивающая горячим чаем Никиту. Нестеровичу противно от этого всего, хочется наизнанку, но Катя… Он будет молчать и держать около себя Катю, даже если солнце взорвется. Ира, честное слово, не понимает, что с ней происходит. Честное-пречестное. Решетникова – гипноз, и поэтому спит она сегодня тоже с ними. Эта вся богодельня напоминает театр: снаружи хорошо, красиво, качественно, а внутри… да и неважно же, что внутри. Фальшивые декорации сами себя оправдают. «Какой же идиотизм!» - ворчит про себя Макс, доставая свежие простыни. Жизнь местами превращается в замызганное повторами кино. От этого выворачивает. Ира живет у них уже неделю, пряча глаза за Катиным плечом, и на восьмой день пребывания у них Решетникова вдруг умоляюще смотрит на Максима: - Может, ты лучше меня это сделаешь? – и хочется рвать на себе волосы. Его это всё дико бесит, раздражает, потому что он смотрит через призму реальности, которую Решетникова старательно пытается скрыть от Иры. Волшебство! – но то, что делает Макс в этот же день, заставляет невидимых зрителей взорваться аплодисментами из-за Решетниковой Екатерины Александровны. Взорвать мозг к чертям и Нестеровичу. Катя - первоклассный грабитель, только без «деньги на стол!», а с требованием вытрясти для нее душу до последнего, до звона в ушах, до дрожи в коленях цвет индиго. В её глазах плещется кипящая лава, в которой тонет разум и твердость характера Иры. Когда Кононова прикасается пальцами к Максу, она заведомо подписывает себе смертный приговор. Катя выходит из комнаты, запирая на ключ скрипучую дверь, включает холодную воду, так, чтоб на весь дом и садится за ноутбук. Что-то горькое давит на грудь, ей кажется, что все неправильно. Ей впервые в жизни кажется, что она что-то делает неправильно! Осознание избивает больно, долго, и делает удушающий. Руки непроизвольно потряхивает, Катя хватает то одну, то другую, но они все равно лихорадочно трясутся. Ржавые слезы начинают капать одна за другой, как из старого крана. Макс с Ирой объясняется, пытается достучаться, что ничего у них не выйдет и выкладывает голую правду. Она чуть пошатывается, а Макс одними губами умоляет сделать для его Кати этот спектакль. Она вскипает, начиная повышать хрипатый тембр, сердце бьет на форте и Ирина дышит тяжело-тяжело. Макс закрывает ей рот рукой, а та вырывается. У Максима в голове мольба: «Хотя бы для Кати, моей Кати». Он любит её слепо, так же как и она его. «И куда я попала, шапито, не иначе» - проносится в голове у Ирины. Фальшивые декорации, заклеенные тонким скотчем, с треском рушатся, обнажая гнилое болотце. Иру тошнит от этого зрелища, Ире хочется проклинать весь род человеческий за таких людей, на которых ее жизнь строилась, которые обещали (сколько уже раз!), что она будет счастлива. Иру сломали люди, а не жизнь. В эту же секунду Катя бьётся в дверь. Катя бьется в дверь в слезах, Макс сразу открывает, а она, истошно рыдая, бросается ему на плечо. Он беспорядочно гладит её голову и чувствует как её нервно колбасит. Ирина вылетает из квартиры, накинув свое темно-бежевое пальто, и без единого слова. И в этот же день убивает себя, только предусмотрительно не скинувшись в моста, а вскрыв ржавым лезвием «Спутник» вены, и тонет в огромной лужи бордовой крови с полуоткрытыми глазами. В ее рыбьих глазах - смерть и хохот Решетниковой.