Дети Каина

Этой ночью только холодный мартовский ветер пришёл поздравить Музу с двадцатилетием. Пришёл без приглашения, через открытую дверь балкона. Не разувшись, принеся с собой в подарок только злой холод и навязчивые звуки города. Шум проезжающих машин, обрывки разговоров и ругань — всё это сливалось в единый поток и становилось отвратительной песней Нижнего Ист-Сайда. Звучала она, будто бы бездарная певица пыталась взять высокие ноты своим прокуренным голосом, ужасно фальшивя и при этом периодически закашливаясь. Муза сидела на полу, облокотившись на стену. Холод своими костлявыми руками пробирался под шёлковую сорочку, надетую на голое тело, и нагло ласкал разгоряченное алкоголем тело девушки, заставляя покрываться кожу мурашками, а тело — дрожать. Она сделала глоток из стеклянной бутылки, всё ещё надеясь вином залить ту пустоту, которая с сумасшедшей скоростью поедала её изнутри, разрастаясь, захватывая новые территории её сознания. Безуспешно. Ещё один глоток. Ещё. И ещё. В результате её надежды не оправдала и вторая допитая бутылка красного вина. Только лёгкая тошнота, навязчивая икота, вязкая горечь во рту. Алкоголь «ударил» девушке в голову ещё на первой бутылке, принятой на голодный желудок. Из фруктов, поданных к столу, ею было съедено только одно яблоко. Желудок бунтовал, но Муза не слышала его. Кроме шума за окном она не хотела ничего слышать. Ей нравилась эта отвратительная песня. Девушку завораживала её убаюкивающая монотонность. Пленённая сном, она не услышала, как открылась дверь. Шагов пришедшего она, конечно, тоже не слышала. Не почувствовала она, и как он поднял её с пола, и отнёс в спальню, где уже положил на кровать и заботливо укрыл одеялом. Сам пришедший, закрывшись в ванне, принялся за привычную процедуру каждого пятничного вечера: холодный душ, обработку мелких ран, перевязку более крупных, растирание только начинающих проявляться синяков мазями, которые по липовому рецепту он получал каждый понедельник в аптеке, расположенной в соседнем квартале. Скрыв свои боевые отметины под толстовкой, он был обеспокоен только краснеющей ссадиной по щеке — наверняка она вызовет у Музы массу вопросов, отвечать на которые он не желает. И всё-таки придётся. Возможно, щедро приправляя свой рассказ бесстыдным враньём, но придётся. Оперевшись на края раковины, он всмотрелся в своё отражение. Жалкое зрелище — побитый и растрёпанный, точно дворовый пёс. Ещё раз проверив ссадину, он понял, что ему не стоит надеяться на быстрый сход отметины — повреждённая кожа адски горела даже от лёгких прикосновений. Разговора теперь точно не избежать.

***

— И?! Что значит, хулиганы напали? — на следующее утро кричала Муза после того, как выслушала нелепый рассказ, при этом судорожно перебирая в домашней аптечке таблетки, пытаясь найти нужные. Парень в ответ лишь обиженно шмыгнул носом. Всё это больше походило на родительские наставления, которых он был лишён. Просто женские причитания, просто часть той повседневной рутины, которую он выстроил для себя. Дождавшись, когда девушка наконец найдёт нужное лекарство, он подошёл к ней ближе и из-за спины протянул синюю бархатную коробочку. Муза вздрогнула от неожиданности столь широкого жеста. — У тебя ведь вчера был день рождения, — прошептал он ей на ухо, приобняв за тонкую девичью талию. — В том-то и дело, что вчера, — обреченно вздохнула она в ответ, неуклюже повернувшись к нему лицом, не размыкая объятий. — Ты заврался, Ривен. Думаешь, я не понимаю, что напади на тебя кто-нибудь, первым делом они отняли бы у тебя телефон и украшение? — Я оказался сильнее их, — успокаивающе протянул парень, лукаво улыбнувшись и поцеловав девушку в лоб. Муза в ответ лишь ухмыльнулась глупости ситуации. Ей так нагло врут, а она обязана верить. И ведь упрекнуть некого — она всегда может развернуться и уйти, порвав с этой привязанностью, тогда больше не придётся терпеть этого. Но нет, она этого не сделает. По крайне мере сейчас, когда мир без опоры на его плечо представляется для неё тёмной бездной, нырнуть в которую не хватало смелости. Она ненавидела себя. Свою трусость. Ничтожность. Эту добровольную зависимость она тоже ненавидела. Однако как бы ни была сильна ненависть, страх нырнуть в омут был сильнее. — Я рада, — давясь своей злостью, почти прошипела Муза. Вцепившись паучьими пальцами в ткань мужской толстовки, она притянула парня к себе и уткнулась носом ему в плечо. Ей сводило зубы, слёзы пеленой застилали глаза. — Я тоже, — в полной растерянности ответил Ривен, прижав девушку к себе сильнее. Каждый раз он старался обнять её так сильно, как только мог. Может, ей со стороны и казалось это грубостью, но это было вопиющей, захватывающей нежностью. Нежностью на грани безумия. В один прекрасный день она из ниоткуда появилась в его жизни. С того самого дня он жил страхом, что она когда-нибудь так же и уйдёт в никуда. Сейчас, чувствуя тепло её тела, ощущая пальцами мягкость кожи, вслушиваясь в звук неравномерного дыхания… Это было одним из тех редких мгновений, когда он чувствовал полное обладание ею. Чувствовал власть над её телом, над её мыслями. Неосознанно он стремился к этому. Она же неосознанно желала этого. Для неё едва ли это было властью — покровительство, не более. Выросшая под полной опекой отца, она не умела жить по-другому. С детства ей давали слишком много, не требуя ничего взамен. А когда потребовали — потребовали невозможного. Именно из-за неспособности отдать этот «долг» она сейчас стояла с приютившим её, словно дворовую псину, человеком посреди тесной квартиры-студии в отвратительном по её мнению Нижнем Ист-Сайде. Она бы и рада разобраться в своих чувствах, но не до них ей сейчас. Упасть в объятия первого раскинувшего руки, занять первое освободившееся место под солнцем — вот что она могла сделать со своей жизнью в этом пресловутом «сейчас». И хоть оно и было прямым следствием сделанного ею выбора, ночами она всё же иногда плакала в подушку и сетовала на несправедливость судьбы, убеждая себя, что она не могла поступить иначе. А ведь она всего лишь последовала за своей мечтой. Но то ли свернула где-то не там, то ли изначально шла неправильной дорогой… Так или иначе, туман желания славы, мечты собирать стадионы слушателей исказили её представления о реальности в своё время. В детстве, любуясь прекрасными певицами, которые сходили с экранов телевизора, со сцен концертных залов и стучались прямо к ним в дом, чтобы посетить очередную вечеринку её отца, она и представить не могла, что певица — это не всегда женщина в дорогих мехах и с увесистыми бриллиантами-украшениями на холёных плечах. Чаще всего певицы дёшево одеваются, ибо ничего дорогого не позволяет бюджет, вместо бриллиантов носят пластиковую бижутерию, а концертные площадки им заменяет небольшая сцена в дешёвеньком ресторане, пытающемся набить себе цену за счёт «живого звука». Муза когда-то приехала в Нью-Йорк, чтобы стать одной из первых, а стала одной из вторых. Первые несколько месяцев она металась с одного прослушивания на другое, стучала во все двери, ночами под пробивающимся в окно светом уличного фонаря рассказывала Ривену о своих планах, надеждах, мечтах, делилась своими результатами и, несомненно, каждый раз получала ожидаемое одобрение и поддержку. Конечно, были определённые успехи — запись рекламного трека, озвучивание нескольких телевизионных проектов… Но этим всё ограничилось. И да, конечно же у неё было несколько украшений с бриллиантами, подаренных Ривеном по самым разным поводам, а иногда и вовсе просто так. Но всего этого было мало. Она мечтала об абсолютном успехе — выступлениях перед стадионами, ослепляющем свете софитов, множестве поклонников. И эти непревратимые в реальность грёзы изо дня в день терзали её. Она не поняла, когда опустила руки и прекратила каждые выходные мотаться в Нижний Манхэттен на прослушивания, а их с Ривеном ночи давно уже проходят в молчании. Она предалась рутине, от которой некогда так отчаянно пыталась убежать. Но от мечты отказаться у неё не получилось. Сердце ныло, частенько замирало в предвкушении чего-то… Именно это «что-то», бередя старые раны, каждое утро заставляло её просыпаться, заставляло глупо надеяться и ждать. Муза не верила в Бога, не верила в чудо. И в себя она уже тоже не верила. Но и ждать того самого «чего-то» не переставала.