***
Тони кожей ощущает нахмуренный взгляд враждебно уставившихся глаз. У Баки Барнса длинные сальные волосы, изодранный чёрный жилет и добрая дюжина заткнутых за пояс и за спину (и определённо куда-то ещё) различных русских железок. Подготовился, ничего не скажешь. — Тони, давай поговорим. Стив Роджерс небрежно размазывает кровь на губах. Он стоит напротив, крепко сжимая поцарапанный Пантерой щит и протягивая вперёд большую жилистую ладонь. Старк молчит, изучая его измученное лицо отсутствующим взглядом. У его ног — разломившийся пополам синий шлем. — Прошу тебя, — одинокий солнечный луч, проникающий сквозь зияющую дыру в стене, освещает лик Роджерса, и тогда его светлые волосы, покрытые тонким слоем пепла и земли, отливают платиной. — Я не хочу больше говорить, Капитан, — Тони лёгким движением пинает половинку шлема и отшатывается назад, еле держась на ногах. В руках — тремор, но кулаки стиснуты так, что скоро треснут костяшки. Ведьма его так тогда потрепала или Бартон — уже и не вспомнить. Эта кучка осталась там, за стенами полуразрушенной базы Гидры в горах. Вижен, Роуди, кто там ещё… Перережут друг друга, и дело с концом. А здесь воздух спёртый. Сырость и только. Капитан дышит через раз и хочет на природу. Баки в боевой готовности, и Старку кажется, что тот — чёртова машина. Внутри под коркой мозга упрямо стучит «Убей», но Тони сопротивляется. Барнс должен заплатить. За всех мирных жителей, невинных жертв. За родителей Тони. На его руках скопилось столько чужой крови, что и во век не отмыться. В войне ведь нет победителей. Только выжившие. Так что мешает? Убей. Убей. Убей. Тони внезапно вспоминает, как было раньше, и как уже не будет никогда. Стив — напарник, Стив — чей-то знакомый. Стив, который всегда готов встать на защиту, даже если это не требуется. Стив, который дико раздражает, но который всегда был самим собой. Который был рядом. И тогда ещё не было этого Баки. Вернее, был, но в мыслях и не так постоянно. Теперь он всегда со Стивом: на кухне, в гостиной, на улице. Вместе убегают от полиции и вместе нарушают закон. Гуляют чуть ли не за ручки. Тони харкает кровью на землю, глядя, как Баки что-то говорит Капитану, а тот смотрит на него так, как ни разу не смотрел на Старка. Убей. Убей. Убей. Потому что Баки — его всё. Его кислород, вода, то, без чего он не сможет и дня протянуть. Он его друг, а Тони — больше нет. Он не знает, как Роджерс жил все эти годы без Джеймса, но сейчас ему хочется одного — чтобы Баки вернулся обратно и никогда не появлялся. Убей. Капля за каплей, и ничего не остаётся. Горло сжимает от злости, но сил биться уже не осталось. Последний удар, сделать и уйти — Тони может. Не хочет. И это страшнее всего. Потому что в нём что-то проснулось, зашевелилось и к чёртовой матери всё разнесло. Сопротивляться бесполезно, но отступать некуда. — Тони.. — Стив делает шаг, и что-то начинает происходить. За его спиной Баки срывает чеку и, размахнувшись, кидает гранату, чёрт знает, откуда взятую. Тони не успеет, Роджерс знает. Он в голове прокручивает все возможные варианты исхода, но нет ни одного, где Старк остался бы жив. Если только... Совершенно безумно, сумасшедше и безрассудно. Так может, лучше вообще ничего не делать? Люди умирали, умирают и будут умирать. Кто-то раньше, кто-то позже. Круговорот жизни и смерти, и это вполне нормально. Но не для Стива. Не для него. Баки на другом конце здания орёт во всю глотку, размахивает оставшейся рукой, и это невыносимо, но стены уже начинают рушиться, когда Капитан закрывает собой гранату.***
В белой комнате слишком ярко. Так ярко, словно это рай или вроде того. И люди. Много людей. Они все столпились вокруг одной-единственной койки, к которой подходит множество разноцветных проводков, капельница и электронное оборудование. Размеренный пульс и дыхательная маска на лице, шрам на лбу и опалённые пожаром чёрные, как смоль, волосы. У Тони сломано ребро и вывихнуто плечо и, кажется, он оглох на левое ухо, но это временно. Пока всё стабильно. — Мы так рады, что ты жив, — Роуди в протезах для ног садится на край койки и долго всматривается в искалеченное лицо друга, как будто ждёт реакции. За его спиной — куча людей в белых халатах, Ванда, агент Романофф, Пантера и кто-то ещё, но слишком далеко. Не видно. — Как самочувствие? Ты был в коме три дня. — Где он? — хрипит Тони, едва шевеля языком. Он стягивает маску и внимательно следит за Воителем. С минуту Роуди смотрит в чужие глаза, полные надежды, но потом отводит взгляд. Старк не принимает это за ответ. Он не верит. — Я спрашиваю, где он? — Мы можем обсудить это в другой раз, Тони, — Джеймс Роудс подзывает к себе медсестру и что-то тихо говорит ей на ухо. Закончив отсоединять некоторые провода, она и её команда покидают палату. — Сейчас тебе лучше отдохнуть. — Лжец, — шепчет Старк, когда Роуди поправляет одеяло. — Ты лгал мне. Вы все мне лгали! Оставшиеся в палате Мстители перекидываются короткими фразами, показывают на Тони. Наташа кому-то звонит (Фьюри наверняка), но сдавленный голос становится всё увереннее и увереннее и, в конце концов, переходит на крик. — Ты обещал, что с ним ничего не случится! Почему ты солгал?! Роуди пытается делать вид, что не замечает влаги в глазах Тони, но не получается. Тони не зол. Тони в ярости. У него текут слёзы, и Роуди становится страшно. Впервые он видит, как его друга трясёт от обиды, как его кулаки судорожно сжимаются и разжимаются. — Вы все.. будьте прокляты! — Тони скидывает недавно кем-то заботливо принесённый поднос с завтраком на пол и обрывает капельницу. Шепотки в толпе становятся громче, и вот уже под крики слетевшего с катушек Старка его бывшие друзья-товарищи спешно покидают его палату. Тело ломит от недавних травм, но физическая боль — ничто, по сравнению с душевной. Стив умер. Умер за него. Умер, чтобы Тони жил.***
Когда ночь с головой накрывает город, Тони не спит. Ему снится Роджерс, которого на куски разрывает граната. Ему снится кровь и свежая плоть. Запах жжёного мяса такой реальный, что хочется заткнуть нос и не дышать вовсе, но не получается. Он устал кричать во сне и наяву, видя размозженные останки человека, которого когда-то сам хотел прокрутить на мясорубке. Человека, который бескорыстно жертвовал собой едва ли не каждый день во имя добра и справедливости. Человека, которым Тони никогда не стать, даже если очень захотеть. Ночной ветер холодный, кусает оголённые запястья рук и играет с волосами. Тони хочет закрыть окно, но не может встать, потому что сломанное ребро не заживает за день. В углу палаты что-то быстро мелькает и, когда он видит в комнате человека, ему хочется лишь одного: чтобы тот остался. Кто бы это ни был. Одному невыносимо. — Зачем ты здесь? — спрашивает он гостя в темноте, рассматривая потолок над головой, вовсе не интересуясь, как тот сюда попал. Человек стоит неподвижно, изредка то приближаясь, то отдаляясь. Изучает. Тони слышит его ровное дыхание и глухо стонет. — Молчишь, да? Ну, оставайся, раз пришёл. Хотя я никого не ждал. — Я хотел, чтобы ты умер. Человек делает шаг вперёд, и тогда Тони узнает его лицо в свете полной луны. Джеймс Бьюкенен Барнс. Баки. Собственной персоны. Живой и невредимый. — Знаешь, вообще-то я тоже, — говорит Тони после недолгой паузы. Ему хочется его ударить. Или даже избить. За всё. За эту войну, за гранату, за Стива. За то, что он вернулся к нему. За то, что оставил надежду. — Так что ты здесь забыл? Исповедуются обычно в церкви. Язвить сил нет, но и молчать — тоже. Тони понимает, что хочет выпить. Воду или чего-нибудь покрепче — неважно. Но он вспоминает, как перебил всю посуду, которую ему приносили за это время. Баки подходит ближе, но с Тони всё нормально: если сейчас Зимний Солдат вытащит скальпель или пушку и прикончит его на месте — всё под контролем, так надо, серьёзно. Тони не хочет больше жить. Он не понимает, ради чего. Вместо этого Барнс берёт Тони за руку, насильно разжимает чужую ладонь, вкладывая туда что-то металлическое, и обратно сжимает его пальцы. — Он хотел, чтобы это осталось тебе, — говорит Баки, отворачиваясь от удивлённого, но такого уставшего Старка. Тони разжимает ладонь и видит в руке жетон на цепочке, какие дают только в армии на случай пленения или смерти солдата. Большая его половина покрылась ржавчиной, но меньшая всё ещё цела и хранит память. Проведя по вылитым буквам кончиками пальцев, мужчина одними губами произносит имя, которое не тронуло время: — Стивен Грант Роджерс. Тони оглядывает комнату, но в ней уже никого нет. Баки ушёл. И, судя по всему, теперь навсегда.***
В мастерской тихо. Впервые за долгие недели, месяцы, может, годы здесь не слышно звуков работающих механизмов, взрывов и такого привычного голоса Джарвиса. Лампы на потолке монотонно гудят, да что толку? Освещать нечего. Тони сидит где-то в углу, попеременно то стучит по столу пожёванным концом карандаша, то снова грызёт его и изредка делает какие-то наброски на клочке бумаги. Потом зачёркивает, комкает и бросает куда-то за спину жалкий обрывок, под нос шепча «да пошло оно всё», отпивает остывший горький кофе и что-то говорит своему помощнику, которого давно уже нет. Кажется, это вошло в ежедневный ритуал. Он повторяется снова и снова. Тони спит по три или два часа в сутки. Его давно выписали, но следы с последнего побоища ещё остались. У него на скулах пожелтевшие синяки и охрипший голос. Бордовые сеточки воспалённых сосудов портят глаза цвета спелых каштанов, которые когда-то сияли ярко-ярко. Он выкуривает полпачки дешёвых сигарет, найденных где-то в карманах старой одежды, и кидает окурки на пол, хотя пожарная сигнализация режет слух. Иногда приходит Пеппер, с которой Тони давно разорвал отношения. Любит до сих пор его. Она каблуками цепляется за горы использованной бумаги, причудливо раскиданной по полу, которая копится тут уже, наверное, столетиями, хватает Тони за руку и ведёт куда-то наверх, на воздух, потому что в этом бункере жить просто невозможно. Старк чуть двинет головой, хочет возразить, но его никто не слушает, поэтому приходится возвращаться в реальную жизнь (хотя он давно потерял счёт времени). Тони любит подниматься на крышу и, удобно примостившись у края, смотреть, как солнце восходит над Нью-Йорком. Он в упор глядит на звезду, вокруг которой вращаются планеты, и хочет, чтобы она его ослепила, но нет. Он носит на шее жетон Стива, как живое напоминание о нём. Мисс Поттс не понимает (никогда не поймёт), зачем он хранит эту грязь, но Тони молчит, и это исцеляет. Пальцем проводит по шершавой оранжевой поверхности и достигает чистого, нетронутого участка. У него нет часов, но он точно знает, что время не стоит на месте. Капитана нет на этом свете уже год. Тони хочет его к себе. Обратно. Дышащим, крепко стоящим на ногах. Хочет коснуться его плотной брони, несильно похлопать по плечу или спине и снова ощутить то тёплое чувство, когда он ещё был рядом. Тони хочет его хотя бы на пять минут, чтобы попрощаться, сказать самые важные слова и отпустить. Готов отдать всё, что имеет, чтобы посмотреть в его живые, полные ласки голубые глаза. Тони хочет его, и на этом всё. Занавес. Конец мыльной оперы. Это больно, это тяжело, это смертельно. Это невозможно забыть или пережить. Это надо нести в себе до конца, до самого последнего вздоха. Тони будет жить с этим. Придётся. Потому что они неделимые. Теперь и навсегда. Всё, что осталось от Стива — в этом жетоне, который Тони сжимает сильно-сильно. Солнце слепит глаза, ветер мягко касается кожи. Стиву бы здесь понравилось. Спокойно так, тихо. Тони щурится, вспоминает его «Не выражаться!» и впервые за долгое время ухмыляется, шепча себе под нос тихое ругательство. И теперь он снова чувствует себя живым.