Одна тысяча семьсот девяносто восемь…
Взгляд наткнулся на очередное ржавое пятно, украшавшее низкий потолок.
Одна тысяча семьсот девяносто девять…
В дальнем конце коридора кто-то протяжно завыл, а потом так же резко замолк, будто затылок мученика огрели чем-то тяжелым.
Одна тысяча восемьсот…
Я зажмурилась и набрала в легкие побольше воздуха.
— Госпожа санитар, мне кажется, меня пора отвязывать!
Мой надорвавшийся на последнем слове голос отскочил от голых стен и разнесся по всему этажу, на миг заставив всех других любителей поговорить с пустотой заткнуть свои рты. Правда, уже через пару секунд какофония звуков, начинавшихся с тихого шепота и заканчивавшихся предсмертными воплями, возобновилась.
Животные.
Я облизала потрескавшиеся, пересохшие губы, с маниакальным наслаждением слыша приближающиеся грузные шаги. Привязанные к спинке кровати руки ужасно чесались и саднили на местах, натертых от жесткой веревки. Санитары боялись, что я выблюю отраву, которую в меня вкачивали каждый день. Но мне уже не было никакого дела до этих белых пилюль.
Ведь я не сумасшедшая.
Металлическая дверь открылась с протяжным скрипом, неприятно резанувшим по слуху. Губы сами собой растянулись в широкой улыбке при виде угрюмой мины санитарки. Тонкая сухая кожа лопнула от натяжения, и трещинка заполнилась кровью, которую я тут же слизала. Тучная женщина в белом халате с обыкновенным для нее недовольным выражением лица прошагала к кровати, смерив меня презрительным взглядом. Улыбнуться почему-то захотелось еще шире.
— От таблеток, что вы мне даете, ужасно пересыхает во рту. Госпожа санитар, скоро мой язык скукожится и отвалится, — для подтверждения своих слов я высунула ранее упомянутый орган, уставившись на скривившееся лицо санитарки.
Ее ужасно раздражало это обращение, особенно, звучащее из моих уст. И я это прекрасно знала, получая от раздраженного выражения лица извращенное наслаждение.
— Еще раз назовешь меня так, я тебе твой язык собственноручно вырву, двести вторая, — внезапно наклонившись ко мне и вцепившись в него пальцами, прошипела женщина. Ее маленькие крысиные глазки угрожающе сузились. — Дрянь малолетняя.
Я решила не отвечать. Потому что знала — она может. Брезгливо обтерев пальцы об мою одежду, санитарка без особого желания принялась отвязывать мои затекшие руки, не забывая периодически дергать веревки. Я морщилась от саднящей боли, не переставая улыбаться. Пусть подавится своей жалкой местью.
Проворчав напоследок что-то о том, что в следующий раз нужно обязательно увеличить дозу «лекарств», она удалилась, а я принялась растирать зудящие запястья, блаженно прикрыв глаза.
Со временем перестаешь огрызаться в ответ.
— Отвалите от меня, сволочи! Не трогайте!
Я остервенело вцепилась зубами в плечо человека, со всей силы прижимавшего меня к вонючему матрацу. Санитар протяжно завыл и резко дернулся, отцепив и намертво припечатав мою голову к кровати своей ладонью. Двое других торопливо привязывали мои руки и ноги к металлическим спинкам. Поняв, что все пути отступления перекрыты, я зарычала от злости и обиды на весь мир, чувствуя, как слезы застилают глаза.
— Открой рот, или мы силой втолкаем в тебя это лекарство! — склонившись надо мной, грозно приказала санитарка и тыкнула мне в лицо жирным пальцем.
Желание откусить его было настолько сильным, что, не будь моя голова насильно прижата к кровати, я бы давно воплотила его в жизнь.
— Я не сумасшедшая, ублюдки! — гневно выплюнула я. — Не нужно мне ваше лекарство!
— Еще как нужно, — заверила она, поднося две белые пилюли к моему рту. — А ну быстро рот открыла, двести вторая!
Я упрямо сжала челюсти.
— Вот зараза. Открой-ка ей рот.
Санитарка кивнула одному из стоявших сзади нее мужчин, который тут же подошел ко мне и с силой надавил на щеки, вынуждая раскрыть челюсти. Я протестующе замычала и попыталась вытолкнуть таблетки языком, но ладонь, накрывшая мой рот, прервала мои попытки на корню. Застрявшие в горле пилюли заставили меня судорожно закашляться.
— Хорошая девочка. А теперь полежи-ка так немного.
Давление на лоб резко прекратилось, и дверь за вышедшими из палаты санитарами гулко хлопнула.
Надрывно глотая воздух и слезы, я бестолково бегала глазами по темному помещению. Мысли в голове смешались огромным клубком, виски нещадно пульсировали. Я крепко зажмурилась.
Проснись. Проснись. Проснись.
***
В коридоре вонь хлорки смешивалась с кислым запахом рвоты. Складывалось весьма странное ощущение, будто ты одновременно находишься в стерильной больнице и в самом сердце канализации.
Правда, вряд ли и в том, и в другом месте, доносившиеся со всех сторон звуки могли быть настолько
душераздирающими разнообразными.
Одиночные палаты тянулись нескончаемым конвоем вдоль выбеленных стен. Хотя это не было крылом «особо опасных пациентов», двери многих из них на какое-то время запирались, как это недавно было со мной.
Потому что эффект от пилюль иногда был слишком непредсказуем.
Не отошедшее еще от приема таблеток тело наотрез отказывалось двигаться хоть немного быстрее, поэтому мне приходилось медленно семенить вдоль стены. Если честно, я так и не понимала, с какой целью санитары заставляют глотать нас эту дрянь. Скорее всего, это было каким-то экспериментальным лекарством. Иначе как объяснить тот факт, что иногда оно оказывало успокаивающее действие, а иногда — абсолютно ему противоположное?
Спустя два поворота я оказалась в большом зале.
Здесь было весьма людно, но тихо. Санитары предпочитали не впускать в общую комнату особо шумных пациентов — им, по их мнению, было вполне достаточно одиночных палат. Здесь в основном играли в какие-нибудь настольные игры (правила, конечно, эти сумасшедшие придумывали прямо на ходу) или разговаривали: кто-то — с кем-то, кто-то — сам с собой.
Я прошла к потертому дивану и села на него, отмечая про себя, что картинка перед глазами перестала двоиться. Совсем рядом, сидя на полу, женщина-пациентка тихо пела песню, очень напоминавшую детскую колыбельную. Ее седые, спутанные волосы, неправдоподобно сочетались с довольно молодым лицом, на котором застыло выражение нескрываемого страха.
Внезапно она подняла взгляд на меня.
Я почувствовала, как внутри все неожиданно похолодело, а лоб покрылся испариной.
Страх ужас, плескавшийся в ее пустых глазах, пробирал до лихорадочной дрожи. До полчищ мурашек по спине. До пульса в висках.
Я резко отвернулась, не в силах выдерживать этот взгляд на себе.
Зал оглушил глухой голос из динамиков:
— Просим всех пациентов пройти в столовую, спасибо.
Нет, это был не сон.
Со всех сторон разносились непонятные крики, плач, смех и еще множество других звуков, смешивающихся в настоящий хаос. Я угрюмо смотрела прямо перед собой на одного из сокамерников, сложив гудящую голову на руки. Мужчина в заляпанной «местной» одежде со звериным аппетитом поглощал серого оттенка кашу, откладывая нищие куски мяса на край тарелки. Он, не переставая, шептал что-то себе под нос и постоянно оглядывался назад, будто боясь, что на него нападут со спины. Стало ужасно неуютно при виде этой картины, поэтому я поспешила перевести взгляд на свою нетронутую порцию.
Мысль, что отныне я живу среди психов, пока не могла уложиться в моей голове.
— Я смотрю, ты даже не притронулась к еде? На самом деле, на вкус это гораздо приятнее, чем на вид.
Я вздрогнула от неожиданности и обернулась. Прямо передо мной в нерешительности стояла девушка с неестественной для этого богом забытого места улыбкой. Немного помявшись под моим недоуменно-настороженным взглядом, она села рядом на скамейку, сложив руки на коленях. Из-за того, что незнакомка, не отрываясь, смотрела на меня и не переставала улыбаться, мне стало не по себе. Я поспешно отвернулась обратно к своей тарелке, разумно решив игнорировать эту сумасшедшую. Вдруг она расстроится и оставит меня в покое?
— Ты ведь новенькая, да?
Я промолчала, всем своим видом показывая, что друзей здесь заводить не намерена. А для большего эффекта взяла в руки ложку с кривой ручкой и принялась мешать застывшую кашу.
— Я, кстати, сто пятьдесят седьмая, — краем глаза я заметила, как она показала вышитое на груди число. — Я здесь давно, так что могу помочь тебе… адаптироваться. Если ты хочешь, конечно.
Я раздраженно запихнула в рот полную ложку неприятной на вид субстанции и принялась ее разжевывать, хотя жевать там было абсолютно нечего. А эта девчонка не прекращала что-то верещать у меня под ухом, выводя меня из себя.
— Ну, не так уж и плохо, да? Тут не так тоскливо, как кажется. Главное, только привыкнуть.
Игнорируй ее!
Она внезапно притихла, поняв, видимо, что на ее предложения я отвечать никак не собираюсь. Потом медленно поднялась, собираясь уйти. Но вдруг наклонилась ко мне и прошептала прямо на ухо:
— Я знаю, что ты не сумасшедшая, Лина, — я замерла, так и не успев проглотить кашу.
Откуда... Откуда она знает мое имя?!
— Поэтому, пожалуйста, не отталкивай меня. Мы должны держаться вместе.
Она резко отстранилась, а я так и не произнесла ни слова, продолжая пялиться вперед с набитым ртом. От ее отчаянного, полного мольбы шепота внутри что-то оборвалось.
Будто в этом голосе я слышала саму себя.
А потом резко развернулась и поняла, что сто пятьдесят седьмой в столовой уже не было. Несколько санитаров в белых одеждах переговаривались между собой, неотрывно следя за пациентами. Кто-то спокойно сидел и ел предложенную еду, не забывая, правда, периодически дергаться или кричать. Кто-то обмазывался кашей, довольно хихикая, или бил себя ложкой по лбу. Кто-то сидел в углу, сложившись калачиком, и с маниакальной подозрительностью озирался по сторонам.
Именно в этот момент я в полной мере поняла, куда попала. И от этой мысли по спине пробежал неприятный холодок.
Я медленно повернулась обратно к столу, и вдруг наткнулась на пронзительный взгляд лысого мужчины. Он какое-то время смотрел на меня неотрывно, словно считывал информацию, а потом вдруг зажмурился и выкрикнул визгливым голосом:
— Человек за бортом! Человек за бортом!
Вся посуда здесь была алюминиевая, чтобы какой-нибудь псих ненароком не перерезал себе вены осколком стакана в самый разгар обеда. Признаться честно, меня это огорчало. И не потому, что посмотреть на довольно интригующее шоу не представлялось возможным. Просто часто в мою голову забирались мысли о суициде.
Жить среди этих сумасшедших было невероятно мучительно. Жить самой, как сумасшедшей, — еще хуже.
Ведь я была абсолютно нормальной.
Доев уже привычную кашу, я встала из-за стола и хотела пойти обратно в большой зал, но вдруг столовая закрутилась перед глазами, а сама я больно приложилась затылком и копчиком о пол. Недовольно зарычав, я уставилась в разъяренное лицо незнакомой мне девушки.
— Какого черта ты творишь?! — взревела, чувствуя тяжесть ее тела на себе.
Естественно, мне ничего не ответили. А вместо этого начали душить, намертво вцепившись тонкими пальцами в горло. Я попыталась отцепить ее от себя, но от нехватки кислорода силы тратились с невероятной скоростью.
Может, просто дать ей себя убить?
Эта мысль оглушила меня так мгновенно, что я даже готова была плюнуть на все и перестать сопротивляться. Просто поддаться воле судьбы. Вдруг, это и есть спасение?
Но именно в этот момент шарившая по полу ладонь натолкнулась на валявшуюся ложку. Ну уж нет. Если кто и убьет меня, так это буду я сама. Недолго думая, я схватила ее и со всей силы втолкнула прямо в глаз своей несостоявшейся убийце. Кровь брызнула мне на лицо. Девушка не успела издать ни звука, упала на меня мешком, еще сильнее придавив к полу своей тяжестью.
В самый подходящий момент, когда я скидывала с себя бездыханное тело с торчащей ложкой из головы, к нам подбежали санитары, беспокойно крича что-то неразборчивое. Я начала судорожно хватать ртом воздух, пытаясь прийти в себя.
Я убила человека. Убила. Человека.
Меня подхватили под руки и попытались поставить на ноги, но из-за подкашивающихся колен это получалось с трудом. Куда-то повели, но куда — оставалось загадкой.
— Вот дрянь, совсем обнаглела.
— Убила средь бела дня!
— Скотина, как теперь нам отчитываться перед начальством?
Я с трудом понимала суть происходящего. От удара головой о пол и последующего удушения в голове все смешалось.
— Куда вы меня ведете?.. — перед глазами начинало темнеть. — Пожалуйста… Я сейчас, кажется, отключусь…
Меня отчего-то тошнило, в горле застрял неприятный ком. Мозг потихоньку отключался. Я знала, какое может последовать наказание, но не хотела принимать его. Не могла его принять.
Последним, что попалось мне на глаза, была табличка на белой деревянной двери: «Кабинет главврача».
Я не знала о ней ничего, кроме порядкового номера. Но сто пятьдесят седьмая научила меня выживать.
— И почему все косяки достаются мне? — недовольно проворчала я, плюхаясь на диван рядом с девушкой. — Те конфеты из кладовой мы воровали вместе, но ты как обычно вышла сухой из воды.
— Расслабься, — она хихикнула и отложила в сторону потрепанную книгу детских сказок. — Все, что не убивает нас, делает сильнее. Ты учишься на своих ошибках.
— Очень приятно, — съязвила я и прикрыла глаза, почувствовав, как девушка положила голову мне на плечо. — Знаешь, мне уже давно пора научиться сбегать с места преступления так же быстро.
— Научишься.
Я видела ее улыбку даже с закрытыми глазами. Она заставляла меня не сдаваться, продолжать жить.
Жить назло.
…Но в один день сто пятьдесят седьмая исчезла.
— Что вы с ней сделали, сволочи?! — взревела я, подбегая к ошарашенной санитарке. — Где она?!
Между нами оставалось каких-то жалких пару метров, когда меня хватили со спины, удерживая на месте. Женщина в привычной манере скривила свое лицо и проскрипела:
— Кто «она»? Совсем уже с катушек слетела, двести вторая?
— Девушка под номером сто пятьдесят семь! Почему ее нигде нет?! Ее не было ни в столовой, ни в главном зале! Уже три дня!
Я кричала, как сумасшедшая. Брызжа слюной, яростно сверкая глазами.
Я знала, что с ней могли сделать. И от этой мысли прошибало холодным потом.
Если бы меня не держали, лицо старой санитарки разукрасили бы мои ногти. Исполосовали. Окрасили в алый.
— Заприте ее в палате и вколите что-нибудь, чтобы она заткнулась, наконец, — поморщившись, она отдала приказы и развернулась.
Им плевать.
Они ничего не скажу.
— Я вас ненавижу! — я бесполезно надрывала глотку, пока меня силком тащили в палату. — Слышите, ненавижу!
Отчего-то было ужасно холодно. Слезы градом скатывали по щекам, впитываясь в подушку. Меня одели в смирительную рубашку и накачали успокоительным, поэтому все, что мне сейчас хотелось — это уснуть и больше не просыпаться. На душе было невыносимо пусто. Будто все, что заставляло меня идти дальше, исчезло, лопнуло, разорвалось в клочья.
Крепко зажмурилась.
Теперь я знала, что все это точно не сон. Но хотелось вновь открыть глаза и, как раньше, просто увидеть ее улыбку. Почувствовать, что я все-таки не одинока.
Приложив усилия, подняла тяжелые веки и уставилась в темноту.
Как раньше уже не будет.
***
Кто-то ощутимо ударил меня несколько раз по щекам, вынуждая проснуться. Я нехотя открыла глаза и тут же зажмурилась, ослепленная ярким светом.
— Где я?..
Голос был непривычно хриплым и безжизненным. Я сглотнула слюну и попыталась сообразить, куда попала. Над ухом что-то навязчиво пищало, жужжало, позвякивало. Голова раскалывалась на части.
— Куда вы…
Вдруг яркий свет перестал бить в глаза. Я открыла их и натолкнулась взглядом на лицо главврача, внимательно меня осматривающего.
— Пока вы спали, двести вторая, мы с докторами решили, что вам необходимо пройти курс лечения.
После этих слов внутри все сжалось от ужаса.
Нет. Нет. Нет. Только не это!
Я дернулась всем телом и поняла, что намертво привязана к холодной медицинской койке. Глаза лихорадочно забегали по лицу главврача и белоснежному потолку за ним.
— П-пожалуйста, не надо… — в ужасе прохрипела я и еще раз дернула руками. — Не делайте этого!
— Это всего лишь необходимые процедуры, вам нечего опасаться, — бесстрастно ответил он. А потом обратился кому-то, стоящему за мной. — Поворачивай рубильник.
Животный страх. Вот, что охватывает человека в этот момент.
Через секунду мой вопль смешался с треском электрического разряда.
***
Я хорошо помнила тот день, когда меня увозили из родного дома. Родители судорожно тараторили, что это для моего блага. Я судорожно просила их не делать этого. Не предавать меня. Не сдавать в психушку.
Но они были убеждены, что я больна.
Несмотря на это, я их не ненавидела. Просто не могла ненавидеть. Ведь они не знали, что я, на самом деле, абсолютно здорова.
Тело еще слегка подрагивало, а на кончиках пальцев, казалось, скопилось электрическое напряжение. Лежать совершенно не хотелось. Иначе я бы снова представила, что лежу не на грязном матраце, а на холодной койке.
Просто свернуться калачиком на полу.
Не вспоминать тот ад.
Я схватила пальцами прядь волос и поднесла ее к глазам. Седые.
Они сказали, что процедуру необходимо повторить еще несколько раз. Они сказали, что тогда я вылечусь. Но я не вылечусь. Потому что я и так здорова.
Здорова. Здорова. Здорова.
Я не сумасшедшая!
Зарылась дрожащими пальцами в волосы и протяжно завыла.
Мамочка, пожалуйста, забери меня. Мамочка, мне плохо. Пожалуйста. Забери меня. Прошу тебя!
Мне так плохо…
Внезапно я почувствовала прикосновение к своей щеке. Теплые пальцы огладили кожу, смахивая с нее слезы. Повернулась. И увидела улыбку.
Ее улыбку.
Это она. Она. Она!
Сто пятьдесят седьмая сидела на кровати, склонив голову набок, и улыбалась. Как всегда.
Как раньше.
— Скучала по мне, Лина?
Очень.
