Stars

Чимин вырисовывает кончиками пальцев звёзды на чужой спине, ведёт от одной к другой – точки складываются в небесные узоры, невидимо, немного щекотно, но ладони касаются мягкостью бархата, гранёная сверкающая роспись остаётся на коже, и это, наверное, одна из самых прекрасных вещей, что знает Хосок. (самая без всяких оговорок – руки Чимина, его ласковые прикосновения и он сам, который сияюще смеётся, прижимает Хосока за плечи к кровати и вполголоса ворчит: не возись, я ещё не дорисовал). Хосок в ответ со всей серьёзностью говорит: «Хорошо-хорошо», а после чувствует, как благодарный поцелуй невесомо оседает на его лопатке. Самая яркая звезда. У Чимина несомненный талант к рисованию и всему тому, что порождает прекрасное; Чимин сам – произведение искусства и лучшее, что могло случиться с этим миром. Хосок в этом уверен без «почти», знает наверняка и никак не может насмотреться, налюбоваться, впитать в себя до отказа эту мерцающую нежность, космический свет, что разливается под пальцами, сверкающий переливами северного сияния голос; в это воздушное облако хочется укутаться, как в плед, и никогда больше не вылезать, потому что сколько ни пытайся – никогда не будет достаточно, этого всегда будет чертовки мало. (невыносимо и до боли в груди). А потому у самого Хосока россыпь невидимой пыльцы на спине, где рисунок из звёзд, пылающая бесконечность под рёбрами и расцарапанное запястье левой руки. Чимин хмурится каждый раз. Водит подушечками пальцев по повреждённой коже, вздыхает укоризненно и повторяет снова и снова: – Прекрати, – а потом пытается заглянуть в глаза, которые Хосок отводит, потому что чувствует за собой неутихающую вину, будто он, в действительности, может хоть что-то изменить. – Хватит, Хосок, – с горечью в голосе просит Чимин. – Ты этим вредишь себе. Но Хосок только мотает головой и прячет царапины, натягивая рукава кофты; он не хочет постоянно натыкаться взглядом на чужое имя, на негласное напоминание, вычерченное ровной строчкой на его запястье, что он предназначен другому человеку. На напоминание того, что Чимин не предназначен для него. Потому что у Чимина самого пластырь на руке, а под ним другое имя. Он не сдирает въевшуюся краску с кожей, не срывает тонкой плёнкой и не выгрызает, стараясь избавиться от того, от чего избавиться никак нельзя; времени проходит слишком много, почти достаточно для того, чтобы Чимин научился жить с мыслью, что буквы под заклеенной повязкой никогда не сложатся в Чон Хосок. Что там всегда будет кто-то другой; кто-то, кого Чимин не знает и надеется никогда не встретить, потому что – стыдно и глупо – но так проще и дышится легче, а ещё потому: – Мне всё равно, – почти шёпотом произносит он, обхватывая лицо Хосока ладонями, безмолвно прося взглянуть на себя: – Мне всё равно, Хосок. И улыбается так ярко, что не поверить ему нельзя. (как свет самой прекрасной звезды). Потому что часть моей души – это ты. И никакие буквы этого не изменят. Вселенная тоже ошибается.