Альбус

      Альбус никогда не стремился к тому, чтобы ему поклонялись. К славе по молодости стремился, к признанию — тоже. Хотел, чтобы его уважали за то, каким он был, за то, что совершил он сам, а не его отец. Хотел доказать всему миру, что ничем не хуже. Доказал, но какой ценой?..       Как всегда, воспоминания о Геллерте обожгли горечью и болью. Сотни думанных-передуманных «А если?..» взвились стаей потревоженных ворон, и, не будь Альбус сведущ в ментальных науках, не отделался бы сейчас лёгкой головной болью.       О, он конечно был хорош во многом, но вот в самом главном успеха не добился. Время показало, что быть учителем — тем, что направляет, подсказывает, любит, поучает, любит и переживает всей душой и сердцем за своих учеников — так и не научился. Жалко ему было малыша Томми, одинокого сиротку, вынужденного в одиночку справляться со своими проблемами, вынужденного возвращаться на пару месяцев под лондонские бомбы, в компанию нависшей неумолимой смерти, — так почему не взял его к себе? Не позвал в ученики, не помог, не направил, не подсказал. Сотни тысяч «не» — и всё на альбусовой совести. Так и умрёт с этим многотонным грузом на душе, не прощённый никем.       Альбус посмотрел на свою правую руку; обугленные почерневшие пальцы уже не гнутся, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, насколько близок конец. Он ещё помнил, как вздулись вены на старой морщинистой руке, как начали чернеть, распространяя проклятие по телу, несмотря на все северусовы старания. Да и не важна Альбусу собственная жизнь — лишь бы успеть подсказать, указать верное направление мальчику, второму в жизни ученику, ставшему куда ближе и роднее первого.       Раздавшийся лёгкий стук в дверь заставил вздрогнуть и усмехнуться — до сих пор мальчишка робеет перед директором. Но хорошо ли это? — Входи, мой мальчик! — Гарри, похожий на встрёпанного воробья, просочился в директорский кабинет. Волосы торчком, блестящие зелёные глаза, припухшие губы и румянец на щеках. Не так должен был провести этот вечер мальчик, не так. «Ах, дело молодое!» — вздыхает про себя Альбус. — «Наслаждайся жизнью, Гарри!». Привычно кольнула в сердце совесть, цинично добавила за Альбусом — пока можешь.       Пока можешь…

***

      Гарри сидел у кресла Альбуса Дамблдора и вполуха слушал рассказы того о сыне. На экране телевизора то и дело мелькало счастливое лицо темноволосого мальчика и сам Альбус — тоже донельзя счастливый, уже немолодой, но ещё с рыжей недлинной бородой и каштановой шевелюрой. Спрятались в добрых голубых глазах лучики-гусиная лапка от частых улыбок.       Невольно сравнил с тем, что было сейчас — белоснежная седина, изборождённое морщинами лицо, безграничная грусть в подёрнутых пеленой старости поблекших глазах. Неподвижная, будто обугленная костлявая старая рука на подлокотнике кресла. — Ты услышал меня, Гарри? Это очень важно! — спросил старик, нахмурив седые кустистые брови. — Конечно, профессор Дамблдор, — послушно ответил Гарри, привыкший за последние пару лет во всём подыгрывать старику. — Я могу идти? Надо продукты купить на неделю… — Какие продукты? Хочешь заглянуть к эльфам? — Гарри кивнул, и Дамблдор благодушно отпустил его. — Иди, иди, мой мальчик.       Гарри оделся и, прихватив деньги, отправился к автобусной остановке. Он прекрасно знал, что на пару-тройку часов Альбус вполне может остаться один, тем более, что после привычного уже просмотра старых видео о сыне предпочитал на некоторое время перебраться в своё широкое местами протёртое кресло и погрузиться в свои размышления.       Надев массивные наушники и насвистывая привязавшийся мотив любимой песни, Гарри потопал к остановке. У него было много дел.

***

— Северус, пожалуйста! — сердце стучало около горла, отчаянно не желая останавливаться. Только не сейчас, нет! Он так много ещё не успел сделать! Тело немилосердно трясло после волдемортова зелья, саднило от желчи в горле и свербело в носу — хотелось бы верить, что тоже от зелья. А вовсе не от того, что сам, вот этими вот проклятыми костлявыми руками, сейчас отчаянно цепляющимися за стену, сделал из своего студента убийцу.       Альбус с мольбой посмотрел в чёрные глаза Северуса, полные муки и отчаяния. Ну же, мальчик, сделай это! Останови это чёртово старое трусливое сердце! Облегчи муки! Альбус столько времени и усилий потратил на то, чтобы смириться с собственной предстоящей смертью, но ему всё равно было чертовски, до одури страшно.       Трепал спутанные волосы и бороду ветер, посетивший Астрономическую башню. Время будто бы замерло на какие-то доли мгновения, давая Альбусу последнюю возможность попрощаться с этим миром, со своими учениками, со своей школой.       Едва шевельнулись узкие бледные до синевы губы; сложились звуки, бесконечно тянущиеся в этом замершем времени, в два слова, — и вот понеслась в его сторону зелёная стрела смерти, чтобы, наконец, прекратить мучения старого ослабленного тела и освободить душу из его плена. Грязную, дырявую и разбитую душу, всё ещё отчаянно тянущуюся к свету.       Но вместо этого темнота и чувство полёта — так вот на что похожа смерть! Мелькнула запоздало мысль о Гарри, но Альбус поспешил успокоить себя — мальчик почти совершеннолетний, справится со всеми проблемами.       Удар, короткий миг ослепляющей, всепоглощающей боли — и приветливые объятия великого Ничто…

***

      Гарри сегодня задержался на полчаса — будь неладны эти дурацкие пробки! Он уже мысленно прикидывал, что приготовит на ужин себе и Альбусу, когда мимо промчалась машина «скорой». Промчалась к дому Гарри. В чём дело? Сердце замерло в дурном предчувствии, а затем понеслось вскачь. Один осторожный шаг вперёд, другой. У подножия дома столпились люди, мигали огнями машины «скорой помощи» и полиции.       С замирающим сердцем Гарри подошёл ближе к толпе. Слышались невнятные шепотки, а потом кто-то из мужчин чуть сместился, открывая тем самым обзор, — и… И… — Нет! — печально звякнули, разбиваясь, яйца, но Гарри было не до испорченных продуктов: он рвался сквозь толпу вперёд, к месту происшествия. — Нет-нет-нет-нет-нет… — Куда вы? — грозно спросил преградивший дорогу полицейский. Гарри рванулся вперёд, ему было плевать на любые препятствия; сейчас его мир сузился до разметавшихся по земле абсолютно белым волосам и бороде, медленно багровеющим из-за впитывающейся крови. * * * — Альбус Дамблдор был прекрасным человеком, — вещал с постамента нынешний директор школы, Кингсли Шеклболт. На панихиду, кажется, собрались все люди с округи — все, от мала до велика, знали директора Дамблдора. — Будучи сначала учителем в нашей школе, а затем и директором, он воспитал не одно поколение замечательных людей, которые впоследствии стали успешными. Даже я могу с гордостью звать себя его учеником…       Шеклболт ещё что-то говорил об Альбусе, но Гарри его не слушал, тупо уставившись на гроб, где покоился профессор. Все эти люди, пришедшие сегодня попрощаться, были насквозь фальшивыми. Как и их слёзы, как и их слова благодарности. Под конец жизни Альбус Дамблдор из директора престижной школы, председателя многих конференций, автора научных статей и профессора психологии стал банальным безумцем.       Он жил в своём выдуманном мире, где никогда не имел сына — пусть даже и приёмного. Где сам Гарри, внук, пусть и тоже приёмный, был ему не более, чем учеником. Сколько вечеров провёл он с дедушкой, слушая его болтовню про несуществующий Хогвартс, про магов, про странную историю не менее странного профессора Дамблдора. Даже делал заметки, чтобы однажды убедить дедушку — да, в глубине души Гарри надеялся, что Альбус поправится, — написать детскую книгу.       Никогда уже этого не сбудется.       Горло сдавило спазмом, из глаз брызнули неконтролируемые слёзы, вынуждая закрыть лицо руками. Гарри сидел один на ряду для родственников — приёмный отец даже не удосужился ответить на звонок, прислав позже сухую СМС вместе с оповещением о переводе некоторой суммы на счёт Гарри. «На расходы. Сам справишься.»       А вот и не справится! Не выдержит этой пустоты в квартире, не выдержит собственного одиночества, не выдержит этой вины, что мёртвым теперь грузом легла на сердце. «Если бы я поторопился!». Теперь встреча с Джинни, этот несчастный час в кафе кажется самой фатальной ошибкой в его жизни. Если бы он поторопился, если бы он поспешил…       Дома Гарри встретила тишина и запах спёртого воздуха. Спасибо миссис Уизли, согласившейся приютить его на время, пока не уляжется канитель с похоронами. Она уговаривала его остаться подольше, но Гарри не мог позволить себе и дальше пользоваться гостеприимством этой семьи. Он вернулся в пустую теперь квартиру.       Не будет больше вечерних посиделок у телевизора — некому смотреть на счастливое лицо Альбуса и Тома Дамблдоров, резвящихся на лужайке в парке. Некому рассказывать о том, как одиннадцатилетний не по годам развитый мальчик привыкал к новой жизни. Как поставил себя в новой школе, как не давал себя в обиду, и как не давал отцу проявлять заботу при одноклассниках. Как втайне бегал за зелёнкой, чтобы прижечь в очередной раз разбитые коленки. Как вместе с отцом выбирал свою первую гитару, как учился играть — до кровавых мозолей на подушечках пальцев. Гарри знал, как это больно, не понаслышке, тоже играл на гитаре, подражая приёмному отцу, которого полюбил просто за сам факт его существования.       Теперь некому больше гордиться достижениями Тома Дамблдора, сменившего фамилию на приютскую.       Зарёванный Гарри ворвался в собственную комнату и замер перед стеной, увешанной плакатами с одними и теми же людьми. Жадно, до боли в сердце, до рези в глазах вглядывался он в лицо своего кумира — тёмные волосы, тёмные глаза, брови вразлёт и острые скулы. Изогнутые в улыбке губы — сейчас кажется, что издевающейся. С рёвом бросился Гарри вперёд, срывая со стены плакаты, лишь бы стереть с красивого лица эту жестокую безразличную усмешку. Кусочками разлетались плакаты, то тут, то там виднелись платиновые волосы гитариста Люциуса; на других обрывках кошкой изгибалась вокалистка Белла. Скалился со своего места барабанщик Мальсибер — никто никогда не мог запомнить его имени. С особым тщанием, с особым удовольствием рвал на мелкие кусочки Гарри изображения лидера «Вальпургиевых рыцарей» соло-гитариста и вокалиста Волдеморта. Ранее любимое лицо стало ненавистным, голос вызывал теперь лишь боль и отвращение, и Гарри даже чуть-чуть понимал дедушку, обозвавшего Волдеморта злом.       Беспомощно опустившись среди обрывков как будто собственных чувств, собственного сердца, на пол, Гарри заплакал, отчаянно и тихо — прощаясь с дедушкой, принимая собственное одиночество, страшась своей ненужности…       Альбус Дамблдор был великим человеком и хорошим учителем.       Жаль только, что самого первого своего ученика, своего сына, не сумел он научить самому главному — любви.