Veil

Я, честно говоря, плохо помню, когда увидела ее впервые. Я помню только, что в тот день небо заволокло, накрыло тучами, словно пыльной шалью, а дождь вот-вот бы прорвался сквозь пелену туч, но что-то словно держало его, и вскоре я поняла, что именно: беззаботная девчонка в розовой куртке прямиком из девяностых, стертых кроссовках и юбке из дешевого полиэстера. В ее аккуратных, едва раскрытых губах вертелась палочка конфеты. Она клеила объявление на столб, а я стояла на другой стороне улицы, наблюдая издалека, воображая себя огромным синим китом, который высматривает планктон на ужин. Вот только тогда я действительно ошиблась, посчитав себя китом, а не ее. Я перешла дорогу, пробежала глазами объявление, что она клеила и чуть хрипловато начала говорить, таким голосом я обычно разговариваю на сцене. — И давно он потерялся? — я покивала в сторону свинтуса, запечатленного на снимке. Девчонка широко распахнула глаза, объявления выпали из ее рук, их раздул неприветливый ветерок и, закружив, опустил обратно на асфальт. Влажная конфета показалась на языке, растаяв сладким сиропом и стекая по губе. Я лукаво улыбнулась, собрала листки и подала их ей. — Уже неделю как, — затараторила она, заправляя прядь за ухо. — А вы Мейбл Глифул, да? Я ваша фанатка! Я почти накопила денег, чтобы сходить на ваше с братом шоу… Я только сейчас смогла точно разглядеть ее волосы: не столько лимонные, как показалось мне издалека, скорее они напоминали цветочный мед и струились в высоком хвосте. Лицо ее было цвета розовой сахарной ваты, наверное, от смущения. Пухлые щеки, которые я обычно принимаю за недостаток, удивительно органично смотрелись на ее лице, а глаза, налитые, будто спелое зеленое яблоко, застыли в тихом восторге. Я только что заметила, что мы почти ровесницы: ей тоже было приблизительно восемнадцать-девятнадцать лет. Рассматривая ее, я молчала и думала, что ответить. — И как звали вашего поросенка? — продолжала я от скуки, будто бы не обращая внимания на ее слова о себе. — Пухля. Мне показалось, что она ни капли не смутилась оттого, что я в первую очередь спросила, как зовут ее свинью, а не ее саму. Но, быть может, совесть защемила меня, и что-то внутри дернулось спросить ее имя. — А вас, мисс? — спросила я с усмешкой. Девчонка замялась, небрежно выпустила изо рта конфету (у меня пересохло в горле) и прощебетала: — Пасифика Пайнс. Я подумала, что до следующего на сегодня шоу довольно много времени, и позвала ее прогуляться по набережной, в надежде встретить ее поросенка. Она поспешно согласилась и сложила листовки в сумку через плечо. По пути мы зашли в магазин: я купила себе пачку сигарет, а Пасифика жвачку в виде ленты и пару рожков клубничного мороженого. Она уже потянулась открыть свой потрепанный кошелек со звенящими центами, как я, совсем галантно, достала свои деньги и расплатилась. Мне было в радость видеть ее неловкую, но красивую, словно не ограненный алмаз, улыбку и глупое, ненужное «спасибо». Она болтала о повадках своего хряка сквозь грустные слезинки в уголках глаз, рассказывала о том, как скупает плакаты и афиши с наших шоу и насколько польщена тем, что гуляет со мной, без пяти минут знаменитостью. Я отнекивалась, смеялась и мазала сигареты своей маслянистой помадой. Пасифика взахлеб говорила о своей странной привычке, сродни курению, постоянно жевать жвачку, показывала, сколько нужно отрывать, чтобы вкус чувствовался как можно дольше, и во сколько приемов. Я делала вид, что мне интересно, украдкой поглядывая на нее, лиловый закат и солнце, похожее на клубничный рожок. Вскоре, она даже смогла расшевелить каменную маску на моем лице, и я глупо заулыбалась. Наверное, потому что привыкла пить бренди по вечерам и затаскивать в постель легкомысленных девиц, а не кататься на качелях и разговаривать о вкусах жвачек. Хотя в тот вечер я даже не соскучилась по этим занятиям, предлагая ей прийти на наше шоу совершенно бесплатно. Пасифика сказала, что ее скоро хватится брат, которого она заставила помогать клеить объявления и убежала, махая мне рукой. Я стояла, не понимая, почему сердце бешено колотится и отчего это незнакомое чувство пробудилось сейчас, именно к этой девчонке. Тогда я и не понимала, что вуаль, которая разделяет нас и наши миры, словно тяжелая парчовая штора, рвется по швам и становится прозрачнее с каждой встречей.

***

Я увидела ее спустя три дня, три мучительных дня, в течение которых мои мысли путались, я что-то мычала обрывками и застывала на месте. Диппер смеялся надо мной, говоря, что я влюбилась, как последняя идиотка. Я огрызалась, кидала в него подушки и в общем-то все, что попадалось под руку. Она пришла на шоу со счастливыми глазами, будто рассказывая ими всем, что подружилась с Мейбл Глифул. На Пасифике был потрепанный сарафан в горошек и туфли на маленьком каблучке. Я отработала программу старательно, сражая публику на этот раз неподдельными улыбками и подмигивая Пасифике. Она краснела и восхищалась. После шоу я позвала ее в кафе, и, уже тщательнее пыталась запечатлеть ее образ у себя в голове, чтобы было, что представлять вечерами. Она заказала себе банановый сплит и вафли, а я довольствовалась гляссе и круассаном. Она больше прежнего разговорилась, а я лишь слушала, изредка делая глотки. Я ловила себя на мысли, что если бы это была не Пасифика Пайнс, то наверняка бы уже начала соблазнять ее или что-то вроде того, но мне казалось, что она слишком невинна для такой, как я. До меня тогда впервые дошло, что ей вряд ли нравятся девушки, да и ее пространные, далекие и по-детски наивные мечты никак не вяжутся с моим миром. Мы не были созданы друг для друга, и это навело на меня такую грусть, что я не заметила, как перестала обращать внимание на ее слова и слушать только себя. Пасифика нахмурилась, облизнула губы и схватила меня руку отчего я содрогнулась, и утащила меня из кафе, так и не заплатив. — Куда мы бежим? — лишь успела прошелестеть я, но это ее не остановило. — Увидишь! — вскрикнула она и сняла свои лодочки. Я, следуя ее примеру, тоже сняла свои шпильки и стала с ней по росту почти наравне. Мы бежали, пробиваясь через кусты, а газон приятно щекотал пятки. Я поняла, что мы находимся в поле, и тем временем уже сильно стемнело. Мы, обессилев, упали на траву и рассматривали небо. — Я люблю здесь бывать, — Пасифика распустила свой хвост, дав волосам рассыпаться по плечам, — тут тихо и часто можно увидеть светлячков. Я боролась с желанием взять ее за руку, поцеловать, тяжело дыша и склонившись над ней. Мне все время казалось, что если я спугну ее напором, то никогда не верну. Она сияла ярче звезд, ярче светлячков и луны вместе взятых. Я хотела бы сказать, что она мне нравится, сплести наши пальцы и слушать ее дыхание, но ее безмятежные разговоры давали понять, что ничего, кроме дружеских объятий на прощание меня не ждет.

***

Долгие месяцы тянулись, словно ее любимая жвачка со вкусом колы, и я стала ей почти лучшей подругой. Диппер все чаще называл нас парочкой, а я лишь закатывала глаза, выталкивала его в другую комнату и сидела с Пасификой возле камина, задушевно разговаривая. Пасифика не чувствовала, как я обмякаю, когда она меня обнимает, да мне и не нужна была огласка своих чувств. Я мирилась с мыслью, что мы не будем вместе, поэтому все чаще представляла на месте других девушек именно ее. Я теряла интерес к ним после первой же ночи, и искала похожих на Пасифику вновь и вновь. Все кардинально изменилось, когда на одной из ночевок она призналась, что ей нравится какая-то Саммер из цветочной лавки. Она говорила, что когда Саммер улыбается, у нее будто расцветает внутри тысяча тюльпанов. Меня это привело в такое уныние, что я переменилась в лице и мысленно проклинала Саммер. Я сказала Пасифике какую-то колкость про аморальность отношений между девушками и отвернулась, глотая горькие слезы. Я хотела крикнуть, что люблю ее больше, чем тысячи улыбчивых Саммер, что хочу принадлежать ей и только ей. Вуаль между нами превратилась в стену, в холодную и кирпичную, настолько, что оттаяла она нескоро.

***

Я пыталась простить Пасифику и принять ее выбор. С головой окунулась в шоу и ночную жизнь, казавшуюся мне единственным спасением. Я пила, смеялась, танцевала и спустя неделю почти отвлеклась от мыслей о ней, но она появилась на пороге и бросилась обнимать меня, шепча что-то невразумительное и рыдая. — Я… призналась Саммер, — слипшиеся ресницы Пасифики касались моей щеки, —, а она сказала, что я ей не больше, чем подруга. Представляешь, Мейбл! Я так… мне было очень больно и грустно, и единственный человек, к которому я могла прийти… это ты. Я прижала ее к себе крепче в смешанных чувствах: Саммер для нее теперь нет, но меня она продолжает не замечать. Она лежала у меня на коленях, продолжая говорить о том, насколько ее гложет горе, и быстро заснула. Я, убедившись, что она спит, легко поцеловала ее в губы. Пасифика дернулась, ее слезы подсохли и сменились беспокойством. — Мейбл? — Да? — Мне показалось, что кто-то поцеловал меня. Зеленые глаза Пасифики внимательно смотрели на меня, и я опустила взгляд. Вуаль сползла, обнажив мою суть полностью. — Ты… ты поцеловала меня в губы. Но почему? Мне вопрос показался глупым, но, выдохнув, я и сама задала себе тот же вопрос. — Я люблю тебя. — почти сжевав все слова, произнесла я. Пасифика не умела признаваться, поэтому промолчала, но ее глаза увлажнились. Я нервно сглотнула. Она села ко мне на колени, и я расслышала только ее тихие вздохи и стук сердца, что перебивал громкость часов. Она трепетно обняла меня, прикоснулась губами к моим и погладила по щеке. Вуаль упала, став жалким куском материи, делившем нас на сегменты и термины, рассыпалась, оставив лишь пыль.