Сияешь

      Виктория ненавидела Вильяма. Ненавидела каждой клеточкой души. По-крайней мере, она себя в этом убеждала день изо дня. Убеждала себя в том, что, видя его вечно улыбающуюся физиономию, полностью обсыпанную веснушками, его рыжие растрёпанные волосы с коричневыми прядями, его мятую рыжую рубашку в клетку, слыша его смех, она краснеет вовсе не от осознания того, что он самый потрясающий человек на всём белом свете, а от того, что ей становится стыдно от соседства с такой личностью. Виктория, конечно, могла повторять вызубренные слова убеждений тысячи раз, но сердце не обманешь, и разуму Вик приходилось отступать. Разумеется, девушка делала вид, что готова задушить Вильяма голыми руками, когда он, видя её выходящей из дома, голосил на всю улицу: «Э-э-эй, Ви-и-ик!», но на самом деле она прятала счастливую улыбку за длинными волосами и, нарочито громко и тяжело вздохнув, направлялась к своей машине.       И, разумеется, Виктория не раз убеждала себя в том, что ненавидит его «непутёвых засранцев» Сэма, Сьюзи и Евгению, благодаря которым весь район на ушах стоял. Они приезжали ровно в пять часов вечера и оставались до утра, распевая караоке и рассыпая под окном девушки шелуху от семечек, крошки чипсов и прочую дрянь. Но, несмотря на это, Вик порой находила их весёлыми, даже очень, хотя она, разумеется, никогда им об этом не скажет.       Виктории хотелось вставать хотя бы в шесть утра, а не в четыре и то по будням. В выходные дни она вообще не ложилась, лишь залезала под одеяло, накрыв голову подушкой, и молила Бога, чтобы этот кошмар под названием друзья соседа скорее закончился.       Но, с другой стороны, Виктория могла стерпеть что угодно, лишь бы слышать громкий и заливистый смех Вильяма, который с наступлением темноты раздавался всё чаще и чаще. Хотя иногда её одолевали сомнения, а стоит ли его смех ТАКИХ мучений? Но вскоре девушка успокаивала себя чашкой ромашкового чая и просмотром старого альбома с фотографиями. В конце концов они просто веселились, хоть и не думая при этом о всех живых существах на ближайшие пару километров. И Виктории оставалось лишь горько усмехаться, когда Вильям в очередной раз влетал на самодельной тарзанке в окно её чердака.       Самого же Вильяма Виктория сводила с ума. Он обожал её до беспамятства. Её всегда расчёсанные серебряные волосы, аккуратно выглаженная и выстиранная одежда, чуть тронутое макияжем лицо заставляли голову парня ходить ходуном, а ноги подкашиваться и переставать держать своего обладателя вертикально прямо. Она была его идеалом, и он изо всех сил хотел стать тем самым принцем на белом коне. В итоге же получался Маугли на лиане, но Вильям оправдывал себя тем, что так посоветовал ему Сэм, а, если Сэм что-то советует, значит дело в шляпе.       Может быть Вильям и хотел бы оставлять ей букеты роз на пороге, приглашать в кафе или в кино, писать романтические открытки или что-нибудь ещё в этом духе, но всё это казалось ему скучным и банальным. Разве дорогие серьги и флакон духов заменят осколки зеркала, приклееные ко всему телу и одежде довольно дурно пахнущим клеем, которые, если встать под определённым углом к Солнцу, высвечивают на ярко-красной крыше дома Вик сердце с инициалами «В+В»? Именно поэтому под аплодисменты и улюлюканья товарищей Вильям залезал на крышу и мерцал приклееными осколками под лучами закатного солнца до тех пор, пока дневное светило не исчезало за горизонтом. Он знал, что Виктория смотрит на него, смотрит и улыбается, иногда ему даже удавалось поймать её взгляд. А потом он спускался, пережидал аплодисменты и подкидывания в воздух и ждал, что она подойдёт. И она подходила. Подходила, улыбалась и как-то задумчиво произносила:       — Светишься, как Вашингтон ночью… — и, оценивающе осмотрев его костюм, добавляла. — Точно. Вашингтон.       А потом весело и беззаботно смеялась, легонько щёлкала Вильяма по носу и натягивала кепку с лисьми ушами на голове парня ему на нос. И уходила. А он слышал присвистывания и возгласы Сэма:       — Парень, да ты весь сияешь!       И Вильям знал, что приятель имел ввиду не зеркальные осколки на одежде.