Узы

Ватануки заходится в приступе неудержимого кашля, на землю падают красные капли, но этот чертов упрямец продолжает сознательно и уверенно идти "ей" навстречу, даже зная, что сегодняшний раз уж точно грозит ему смертью. Доумеки видит эту его самоотверженную решительность, видит ее истоки, ее корни, видит, откуда она в нем берется - и проклинает себя за свой недостаток эмоций, за молчаливость, за то, что он никак не может спасти Кимихиро, не причиняя тому боли и не рискуя разрушить и без того бесценно-хрупкие связывающие их узы. Если бы Доумеки знал, как, он бы обязательно все исправил, он бы отдал все, чтобы больше никогда в жизни не видеть этого идиота рыдающим, таким жалким и надломленным, что хочется прижать к себе и никогда не отпускать - а хотя, впрочем, этого Шизуке хочется всегда. Но все, что ему остается, это виться вокруг, как бездомному псу, вынюхивать мельчайшие изменения и следить за твердо решившим окончательно угробить себя "мистером первым апреля" - и лишь молиться на то, что в следующий раз он снова успеет спасти ему жизнь. Шизука прекрасно понимает, почему, несмотря на боль и истощение, Кимихиро продолжает защищать полупрозрачную женщину-призрака за своей спиной - и будь Доумеки проклят, если он не пытался раньше показать ему, что его одиночество ныне надуманно, что теперь есть, кому защищать этого недотепу от духов, от монстров, да от чего угодно. Но Ватануки, со свойственными ему самоубийственными наклонностями, продолжает впадать в ярость от одного вида своего одноклассника, орать во всю глотку и топать ногами, будто чувствует эту отталкивающую все опасности силу своей кожей и безмерно завидует. Отталкивает любую предложенную ему руку помощи, и тут уже впору выть от безысходности, но Доумеки не из тех, кто сдается, не выложившись на полную, и свои проблемы предпочитает решать без посторонней помощи - наверное, поэтому и магазин госпожи Юко не видит и войти в него не может. "По крайней мере до поры, до времени", - думает Шизука с каким-то обреченным, тихим отчаянием, пока невидимая его глазу сияющая стрела пронзает насквозь уже и так почти упокоившегося призрака несчастной матери. В голосе Ватануки, в его слезах и всхлипах боль, эхом отдающаяся почти по всему телу Доумеки, но он продолжает стоять ровно и прямо и его интонации ничем не выдают его внутреннее состояние, похожее на лопнувшую некоторое время назад тетиву. Он не имеет права на трещину, только не сейчас, не когда Кимихиро настолько ослаблен и разбит, не когда его обессиленное тело падает на землю, а сильные руки лучника еле успевают его подхватить. Ватануки ничего не чувствует, он в глубоком беспамятстве, нужно нести его к Юко - и плечи Шизуки лишь немного дрожат, когда он крепко обхватывает Кимихиро в почти медвежьих объятиях. Кимихиро приходит в себя в до боли знакомом уже магазине, перед глазами сразу всплывает лицо Юко, а сердце немного сжимается, ведь, как бы он этого не отрицал, он успел соскучиться по эгоистичной самовлюбленной ведьме. Он уже знает, что она ему скажет, хотя и ожидает в глубине души, что его будут ругать, кричать на него - но ничего такого не происходит, Юко слишком умна для этих бесполезных эмоций, да и сам Ватануки прекрасно понимает, что она пытается до него донести. Кимихиро сам себе сейчас кажется безнадежным глупцом, не увидевшим очевидных вещей, когда решение и ответы стояли просто перед глазами, стоило лишь протянуть руку. В памяти вновь всплывает "то самое" лицо Доумеки, которое Ватануки изредка цепляет взглядом - напряженное, с нахмуренными бровями и едва заметной болью в глазах, которую Кимихиро видит довольно отчетливо, хотя Шизука наверняка уверен, что надежно ее прячет. И на душе становится как-то горько и гадко от осознания того, что сам Ватануки до этого поступал куда более эгоистично и самовлюбленно, чем Юко даже во время самых крутых ее выходок. Ведь, в конце-концов, именно Доумеки он обязан сейчас - и, наверняка, много раз до этого - своей жизнью и безопасностью. - Он выбрал разрушение твоих желаний, чтобы ты не покинул этот мир, - просто говорит Юко, как будто режет ножом по самому живому и чувствительному, а на глаза вновь наворачиваются непрошеные слезы, и это, наверное, хуже любого наказания за собственную беспечность. Ведь Юко знает, знала с самого начала, еще задолго до самого Ватануки - но, почему-то, не злорадствует, не восклицает радостно "а я ведь говорила", лишь только спокойно уточняет, хочет ли Ватануки узнать еще что-нибудь, так спокойно, будто общается с клиентом, но Ватануки благодарен ей за это, ведь за последние дни в его едва не окончившейся жизни и так было чересчур много эмоций. И даже несмотря на то, что в груди тугим горячим комом свернулось все то, чему Кимихиро раньше не позволял показаться наружу, он находит в себе силы улыбнуться, а про себя мельком думает, что, возможно, своеобразная материнская забота все это время была гораздо ближе, чем он предполагал. А его воображаемое одиночество - куда как дальше. - Постой. Тяжелые шаги останавливаются, но Ватануки даже не нужно оборачиваться, чтобы четко представить - почти ощутить - как напрягается широкая спина в молчаливом ожидании "приговора". - Можешь пообедать с нами. Но первой попробует Химавари-чан. Темные глаза раскрываются шире от удивления и Кимихиро с почти садистским удовлетворением понимает, что попал в самую точку едва ли не лучше, чем сам Доумеки на своих пресловутых занятиях по стрельбе из лука. Разумеется, он ждет, когда Доумеки испортит атмосферу своей бестактностью, но его мягкая - счастливая - улыбка все равно застигает его врасплох, а где-то глубоко в голове, там, куда Кимихиро старается не закапываться, проскальзывает мысль, что такая улыбка идет Доумеки гораздо больше. И что он, Ватануки, однозначно не против быть причиной этой улыбки. Но эта мысль настолько мимолетна, что Кимихиро не зацикливается на ней, а оглушает всех окружающих взбешенным криком, ведь этот чертов безэмоциональный истукан опять посмел говорить что-либо в адрес его, Ватануки, великолепной стряпни.