"Решение"

Ветер клонил ее, заставляя кланяться ему, как господину и ива, подчиняясь, покорно стелила перед ним свои зеленые косы. Она была еще молодой и гибкой и каждый раз поднимаясь, отряхивалась. И весело смеялась над ним со старой березой и переговаривалась с птицами и шумела длинными ветвями волос. А он в бессильной ярости налетал на нее снова и снова пытаясь подчинить себе, и понимал, что все напрасно. Никогда она не примет его своим господином, не ляжет покорно у его ног, не покорится, встречая, и ее обманчивая уступчивость, только распаляла его. Одернув занавеску окна, Владимир горько усмехнулся, такая же непокорная, гордая, упрямая… Две недели назад он вернулся домой, после долгого, очень долгого отъезда, и что он увидел в отчем доме? Все тот же мирный уют. Отец дни напролет просиживал в кабинете, забавляясь шахматами, управляющий, как нашкодивший кот, пытался скрыть свои прегрешения, Варвара пекла пироги, а в гостиной все так же звучал рояль. Владимир уехал, промаявшись приличных три дня, с тоской понимая — все без толку, и теперь в Петербурге одиноко коротал свой отпуск. Господи, тоска–то, какая! Побродив по дому, решил выбраться на прогулку, все скуку развеять. Невский шумел, Набережная гуляла, Летний Сад забавлялся детскими шалостями… Тоска. Заехал в казарму, в клубе развлекся картами, и в театре поймал себя на мысли, что все тщетно, все напрасно. Ему все равно суждено вернуться домой, в поместье, как побитому щенку вымаливающему крохи внимания неласковой хозяйки. Чертыхнувшись и не досмотрев пьесу, вышел из ложи. Дом встретил неожиданным оживлением и беготней. Отец решил порадовать свою воспитанницу и вывезти ее в город. Она, разумеется, сама скромность; опущенные реснички, тихий голос, изысканные манеры, безупречный наряд. Поздоровавшись с отцом и что-то буркнув Анне, поторопился к себе. «Господи! Когда же это кончится?» — поймал себя на дикой мысли, со всего размаху впечатав кулак в стену, — «Глупость какая. Глупость. Глупость!» Немного отдышавшись, сел, успокаиваясь и приводя мысли в порядок. Как все-таки было просто там, на Кавказе… За столом было как всегда тихо, отец что-то рассказывал о поместье и соседях, Анна молчала, редко поднимая глаза на своего благодетеля, Владимир недовольно хмурился. А что еще ему оставалось делать? Поддерживать великосветским тоном бессмысленные разговоры отца? Искусственной заинтересованностью справляться о соседях или, не сводя глаз, делать комплименты безродной девчонке? Нет уж, увольте. После ужина ушел в библиотеку. В гостиной сейчас начнется вечерний ритуал с романсами и чтением. Выдержать еще и это было выше сил. Закрыв дверь и взяв книгу, попробовал углубиться в чтение, но помимо воли прислушивался к долетавшим звукам. «Да что ж такое?!» — с возмущением подумал Владимир, заслышав начальные аккорды, и захлопнув книгу, отправился одеваться. Сегодня вечером он докажет, что совсем, ну нисколько не думает о ней… Утром проснулся поздно. Умываясь, невесело подумал, что кажется, вчера перебрал со спиртным и, всматриваясь в мрачное свое отражение, угрюмо размышлял о предстоящем дне, но солнце ласково заглядывало в окно, воробьи чирикали, и настроение понемногу улучшалось. К тому же вчера узнал, что Мишель Репнин вернулся из Италии, куда вместе с сестрой ездил навещать родителей, а графиня уже оплакала свой траур по безвременно ушедшему престарелому глупцу, значит не сегодня-завтра они встретятся. В гостиной отца не оказалось, в библиотеке тоже. Побродив, решил все-таки справиться у слуг. — Так они с барышней сразу после завтрака и уехали, — ответил расторопный Степан. Равнодушно глянув на слугу, ушел в гостиную. Господи! Плохо-то как… Отчего тревога? Отчего нервно перестукивают пальцы по столу? Отчего никак невозможно сосредоточиться на Руссо? «Я чувствовал раньше, чем мыслил; таков общий удел человечества; я испытывал это сильнее других...», «Чувство не только предшествует разуму, оно и преобладает над ним: если разум составляет основное свойство человека, чувство им руководит...» Заслышав коляску, подошел к окну. Ну конечно! Можно было и не сомневаться — свертки, коробки, подарки, все как всегда. Разозлившись на себя за глупое, невозможное сердце, вышел навстречу. Веселый голосок, сияющая улыбка, выбившийся локон, маленькая ручка в белом кружеве платья... Глупость! — Отец, я хотел бы с Вами поговорить, — не смотреть, не видеть, не замечать. Сцепить зубы и держаться. Держаться до конца. До спасительной двери. В тишине библиотеки, сказал отцу о своем решении уехать в Индию, что-то доказывал, требовал и думал только об одном — о том, как же будет хорошо вырваться, наконец просто сбежать, из этих цепких, отнимающих силы и скручивающих волю объятий этой немыслимой жизни. Отец вышел, резко бросив о неблагодарности и упрямстве, а он остался стоять, все, повторяя в голове: «Чувство преобладает над разумом... над разумом... над разумом...» — Степан! — громко позвал, — Степан, вели собираться. Мы уезжаем! «Вот так вот, мадемуазель», — зло подумал Владимир и вышел из кабинета.