The Balance of Devotion

— Мы всё исправим, Джи, — заявляет Джотто. Глаза прищурены и полны решимости, лицо серьёзное, обеспокоенное. Он стоит на фоне застывших, скалистых гор и блеклого голубого неба. Свет мягко окутывает его, цепляясь бликами в волосах и высвечивая глаза. Мой Джотто, смелый, красивый и глупый. Очень, очень глупый. Ничего ещё и не началось, а я заранее знаю как всё закончится. Этого хватит, чтобы заставить взрослого мужчину рыдать. Когда вы с самых пелёнок растёте вместе, ты, так или иначе, знаешь о нём всё. Всё. И хорошее и плохое. Времена, когда он засел в подвале и отказался выходить, покуда не наделал в штаны. Но так же и времена, когда ты упал в озеро и едва не утонул, но он успел спасти твою жизнь. Вещи, о которых не было рассказано никогда и никому другому. Конечно, всё, что мы друг о друге знаем, не есть строжайшим секретом. Это просто частицы нас самих, слишком обыденные и само собой разумеющиеся, чтобы говорить о них, но по-прежнему значимые. И поскольку я знаю Джотто, я также знаю, что это место для него опасно. Мы в Лукании, с визитом к его кузенам, а Лукания печально известна своей бедностью. Кузены Джотто обитают в пещере вместе со всем своим домашним скотом, как в Каменном Веке. Матера - название города, в котором они живут. Прекрасен издалека. Приблизившись же, замечаешь грязь, болезни, умирающих детей и удушающий малярийный жар. Лукания - место где крестьяне превозносят разбойников как героев, и не потому, что те поддерживают бедняков, а потому что вообще бездействуют. Крестьяне может, и не остаются в выигрыше, но и ничего не теряют. Это помогает, когда у тебя нет того, что можно потерять. В Лукании к доброте относятся с подозрением, а вот непокорность, да и только она, людьми уважается. Они борются со своим окружением, зная, что это бесполезно. Умирают как зверьё, но не сдаются до конца. Они отказываются брать в долг, неважно что и неважно у кого - это требует доверия, а доверие схоже с надеждой, а надежда жестока. Люди знают наверняка как мир будет к ним относится. Никакой надежды. Никаких мечтаний. Никакого обмана. Мне не стоило позволять Джотто сюда приходить, хоть кузены там, хоть кто ещё. Мы сами не дворяне, но выросли в большом городе, в Неаполе. Да, это конечно не рай, но портовый город и он всё же признаёт наличие обширного мира за горизонтом. Лукания же не признаёт ничего вне своих стен. Тяжелая жизнь, ранняя смерть, неумолимая земля. И это всё, что её жители когда-либо знали. — Люди, — проговорил Джотто, — не должны так жить. — Ты говоришь прямо как дублёр Гарибальди, — ответил я. — А знаешь, сколько раз его вышвыривали с континента? Это наблюдение ни на грамм не утихомирило Джотто; он всегда делает то, что ему хочется. Но мне стоит прекратить это, выполняя свою обязанность лучшего друга, сохраняя за собой право сказать "я же тебе говорил", когда всё идёт к чертям. Джотто как обычно улыбнулся. — Я не планирую быть столь же... громким как Гарибальди. И, в конце концов, я не выражаюсь как Нинко Нанко. Такой непринужденный переход от борца за свободу к разбойнику? Настораживает. — Да, не выражаешься как он пока что. А дело в том, что всё это закончится плачевно. — Джи, не будет никаких слёз. — Слёзы и несчастья. Ты говоришь об организованной преступности. Какие ещё последствия можно от неё ожидать? Это глупая затея. Ты помнишь тот крайний раз, когда я сказал тебе тоже самое? — Нам было по двенадцать. Это не считается. — Нам было по двенадцать, ты выпрыгнул из окна и сломал лодыжку. Ничего не изменилось. — Там был кот. — Я помню. Кот, который удрал от тебя, когда ты пытался поймать его на своей больной ноге. И, как я уже говорил, ничего не изменилось. Коту твоя помощь была не нужна, Джотто. Прекрати себя изводить. — Козарт говорит... Я знал, что рано или поздно, он приплетёт сюда и Козарта. — Козарт думает, что я могу всё исправить. Он думает, что я могу помочь, Джи. Каждый, кто держит власть в руках, продажен. Если я смогу получить немного силы, сделать жизнь людей чуточку легче, разве я не обязан хотя бы попытаться? Козарт, видишь ли. Достойный парень, молодец в драках, но он не знал нас достаточно долго и достаточно хорошо. Есть одна мелочь, о которой ему стоило бы быть в курсе прежде чем открывать свой рот: нельзя говорить Джотто такого дерьма. Ни один из пришедших на ум ответов (Да? Однако, Козарт не обязан с тобой жить, или Это место уже загублено, что бы ты ни делал, или даже Я знаю тебя всю жизнь и скажу, что ты только добьешь здесь всё) не был особенно полезным. "Он ошибается" - вот то, к чему я пришёл в конце, и это правда. Но оно не сработает. Джотто отворачивается от созерцания гор и, в первый раз за весь наш разговор, он уделяет всё своё внимание мне. Это ощущается так, словно ты купаешься в тёплых солнечных лучах. Кто-то должен держать этого парня под контролем, пока он по случайности не захватил весь мир. — Я думаю, что он прав. Джотто хороший человек, очень храбрый. Он намного лучше меня и я умру за него без малейших колебаний. Признаваясь в этом, я всё же не отрицаю, что он спесивец, страдающий манией величия. — Отлично. Просто помни, что я намекал на всю глупость этой затеи. Джотто ухмыльнулся, глядя на меня. — Носишь лук с собой, как я погляжу. — Не начинай. Некогда я использовал огнестрельное оружие. Мне нравилось использовать пистолеты, я понимал их. Но Джотто, никогда не довольствующийся статусом-кво, выдал мне этот лук в качестве подарка. И был настолько нестерпимо горд собой, что я в бешенстве заявил, что верну лук обратно, поклялся никогда его не применять, и какого чёрта Джотто вообще забрал мои пистолеты, в конце концов? Я даже не мог вообразить насколько невероятным и впечатляющим был этот лук. Как бы я смог? Ничего подобного не существовало и вовсе. Мелкий, неразговорчивый монстро-друг Джотто (Пьетро уже-без-имени) создал его. Пьетро - это гений дизайна оружия, он творит нереальные вещи из обыденного как ни в чём не бывало. Невозможно предугадать. Я подозреваю, что именно по этой причине его семья отреклась от него. — Но Джи, я очень рад, что он тебе понравился. — Ты знал, что он мне понравится. Лучше дальность, выше точность, никакой отдачи. Да если бы ты сказал мне что-то из этого когда... — Я помню, ты клялся никогда его не использовать. — Это было... — Никогда! "За какого варвара ты меня держишь, Джотто?" — спрашивал ты. Но потому что я люблю тебя, я не отвечал на этот вопрос. Я вздохнул. По факту, я успел проиграть в этом споре ещё до его начала. Вполне возможно, что я его продул ещё когда нам было по десять лет, чего уж тут. Можно заканчивать противостояние. — Ладно. Что я могу сказать? Я нерешительный. — Джи, — он даже засмеялся, — у тебя татуировка на лице. — И что? — Вряд ли так поступит нерешительный человек. — Любой идиот может напиться до чертей и сделать глупое тату. Джотто грустно улыбнулся, так как очевидно знает лучше. — Ты был трезв. В любом случае, это точно не единственный решительный поступок совершённый тобой, — и, с притягательным удовольствием, от которого у кого угодно начнут дрожать колени, добавил: — Я знаю тебя. С ног до головы и обратно, да, он действительно знает. Но, как я и говорил, это верно для обеих сторон. *** Тату из числа тех, что называются памятными. По-моему, это вполне традиционное дело для определённых сборищ. Грустные сволочи, знающие слишком много покойников и желающие наверняка запомнить самых важных из них. Упрощая сложную историю: жил-был мужик, которому показалось, что мой отец обманул его с уговором на землю, вот он и сжег наш дом дотла, а я единственный кто остался жив. Не то чтобы мне грозило такое забыть, но, казалось, что я должен кое-что своей семье и огню. Я никогда не винил огонь в том, что он убил их. У пламени нет намеренья, намеренье было у мерзавца, который его устроил. Огонь никак не смог справиться со своей природой, не смог справиться, убивая моих родителей и сестру, и ничего не смог поделать, но всё же позволив мне уйти. Я обязан своей жизнью огню, его естеству, и это то, о чём говорит моя татуировка. И я обязан смертью своей семьи сукиному сыну, устроившему пожар. Почему он, собственно, и мёртв. А дальше я превратился в по-настоящему дикое и свирепое животное и годами оставался таким. Джотто как-то сказал, что я всё еще не преодолел этого. Но поверьте мне, я и близко не так ужасен, как был в то время. Большинство людей, которых ты любил, исчезают, когда тебе всего двенадцать. Ты меняешься самым странным образом. Разные люди - разный эффект. Я... Я всегда был склонен к насилию и ненавидел едва ли не всех, а потому, потеряв разом тех, кто действительно был мне дорог, кроме Джотто... что ж. Что ещё могло меня остановить? Согласно воле родителей, мне стоило остаться с некими кузенами, которых я никогда не знал, в Калабрии. К чёрту. Если мои отец и мать так жаждали права голоса в процессе моего воспитания, им не стоило позволять сжечь себя в прах. Да, всё это несправедливо. А что тогда? После гибели семьи, моё отношение к незнакомым людям стало больше походить на безумие. Я с кем-нибудь знакомился и первым же делом мысленно прикидывал - когда они набросятся. Насколько я знаю, скоро, верно? Так что не стоило даже самому связываться с придурками. Они сами приходили ко мне и из-за меня же подыхали. Давайте будем считать, что я с этим покончил. Это странно, но в то время я цеплялся за Джотто так, будто мысль, что и он может умереть, не приходила мне в голову. Единственный человек, чья жизнь для меня всё ещё бесценна. Размышления о том, каких дров я бы наломал, погибни он тогда, и по сей день сводят меня с ума. Как для парня, потерявшего счёт своим жертвам к четырнадцати годам... я ничем не лучше тех людей, которых Джотто хочет свергнуть. Я, наверное, даже хуже. Они делают это хотя бы за деньги, я же - просто потому что у меня не было причин поступать иначе. Я не понимаю, почему Джотто принял меня как есть. Ведь он действительно так поступил. Я исчез на несколько месяцев, затем влез среди ночи к нему в окно. В крови, провонявший дымом насквозь, а он... просто позаботился о том, что от меня осталось. Его семья и по меньшим причинам была странно спокойна по отношению ко всей этой дряни. Я же образец дурного влияния, который снится в кошмарных снах сознательным родителям. Я всегда подозревал, что каждый, кому не лень, может повлиять на Джотто с самой неожиданной стороны, хотя, на самом деле, никому это не под силу (кроме козла Козарта, вестимо). Возможно, его родители додумались до этого раньше чем я, а потому не обращали внимания на полоумных маньяков с дикими глазами, числившихся у Джотто друзьями. Такая вот история. Джотто спас мне жизнь ещё в детстве, и с тех пор я принадлежу ему. И он прекрасно об этом знает. Делает вид что нет, может даже дурачит себя этим, но всё равно знает. Куда бы не пошёл, он уверен, что я следую за ним. Ему даже не нужно утруждать себя и оборачиваться, чтобы проверить. Унизительно и раздражающе в одночасье. Но, в двух словах, такова жизнь с Джотто. Поэтому, когда он начинает собирать вокруг себя не в меру опасных субъектов, что я должен сделать? Верно, улыбнуться и сказать: "Добро пожаловать". Иногда, ты просто есть. Смотришь на себя и не можешь понять, когда всё пошло под откос. Конечно, я видел предостерегающие знаки на своём пути, но я всё ещё не могу осознать, как они привели к такому результату, не могу уловить тот момент, когда я так чертовски изменился. Опасный субъект номер один - чудаковатый японский флейтофил, который прибыл сюда чтобы изучить, не знаю, итальянскую культуру или что-то вроде этого. Думаю, ничто не понимается точнее под словосочетанием "Итальянская культура" как заговор с целью ослабить и/или свергнуть людей у власти. Этот парень, должно быть, слинял из Японии как только смог сделать это законно (или даже чуть раньше, кто его знает), правда, он не мог бы больше наряжаться в древние японские наряды, если был из Гендзи. Ну и что они значат тогда? А ещё он всегда так вежлив. Всегда так мил. Он рубит людей как кровожадный дикарь, когда они раздражают его. А в перерывах играет на проклятущей флейте. Если честно, он не нравится мне. Но людей здесь судит Джотто. По крайней мере, он так говорит. Ещё он утверждает, что моя ненависть к японцу не имеет смысла, ввиду того, что я ненавижу всех. Что мне сказать? Большинство людей ничего не стоят, именно поэтому мы живём в такой дыре. Сам по себе я тоже ничтожен, так что знаю о чём говорю. И я не ошибаюсь. Да, вот. Угетсу флейтофил. Я вам скажу, почему я мирюсь с ним: он смотрит на Джотто, а в глазах горят дикие звёзды. Вслепую. По уши. В принципе, это единственное в чём мы сходимся во мнениях. Если остаёмся наедине, то говорим о Джотто и только о нём, и всё идёт хорошо, покуда кто-нибудь не затронет флейту. Дальше у нас Лампо, по-видимому, друг помпейских кузенов Джотто. Такой же странный как они, кстати. Отец его был землевладельцем, что бы это ни значило. А если брать во внимание Лампо, то скорее всего это означает, что мужик был хорош в копании дыр и прятках в них же. А вот здесь я хочу сделать широкое обобщение и сказать, что с людьми, которые минируют свой собственный дом, не всё в порядке. Хотя, наверное, это вполне оправдано. Ребёнок-то из Сардинии, а из всех регионов, которые составляют это наше новое теоретическое государство, Сардиния самый ненормальный. Между всеми атаками, вторжениями и случайными сдвигами власти, я считаю, что эти ребята коллективно пришибленные. В общем, всё это может быть чисто сардинским делом. Может у них есть склонность минировать свои дома, учиться проводить электрический ток сквозь своё тело и всё такое. Хотя, что-то заставляет меня усомниться в этом. Плохая новость: кровожадный японский флейтофил и истеричный, бойкий пацанёнок - наименее раздражительные среди так называемых хранителей. Джотто умудрился притащить к нам священника. Боксёра, который кого-то убил и стал священником, если быть точным, могущего рассказать всё, что вам нужно о римской церкви. Джотто знает, как я отношусь к священникам. Где-то тоже самое я чувствую к полиции и правительству, но об этом позже. "Он мой старый друг", — сказал Джотто. Но что это, чёрт возьми, значит? Я не знаю этого парня, так что близкими друзьями они быть не могут. Джотто, наверное, однажды случайно встретился с ним и тут же решил, что они уже приятели на всю жизнь. С ним такое случается. Священник. Просто быть этого не может. Я верующий. Да, это так. Но моя вера больше соответствует крестьянской. Они ничего не ждут от своего бога, кроме искры жизни, спасения от смерти и кучи наказаний между тем, что они никогда не поймут и ничего не смогут сделать, если совершат. Это во многом тот бог, в которого я тоже верю. И я боюсь Его, ладно. Бог вулканов, пожаров и землетрясений, бог с Чёрной Мадонной за спиной. Я никогда ничего у него не прошу. Это слишком опасно. Моя вера бесконечно далека от религии, завязанной вокруг старого мужика в Риме, который многого хочет задаром и заявляет, что разговаривает с Иисусом. Рим. Может быть и вовсе отдельной страной. Нет, Африка и то ближе чем Рим. Рим может быть вообще отдельной, чёрт возьми, планетой, если спросите меня. Никто не спросил. Никто, а потому теперь у нас есть католический боксирующий священник и зовут его, что примечательно, Кнакл. Всегда просящий у своего бога обо всём, о мире, счастье и удаче. Всегда просящий слишком много, и это меня действительно тревожит. Так много нытья должно быть дурным знаком. Священник и есть дурной знак. Джотто. Невозможно жить с ним, невозможно представить жизнь без него. Священник, во имя всего святого. А затем, будто бы специально демонстрируя свою сногсшибательную способность превзойти самого себя, Джотто находит нам шпиона. Шпиона, чтоб его. — Джи, — говорит Джотто, почти сияя и указывая в сторону хмурого, скучающего на вид блондина, — это наш новый член семьи. — Что ты? — спрашивает он, поигрывая наручниками и пожирая меня взглядом. В смысле каннибализма, а не секса. Ну и что это, блядь, за вопрос? — Я его собака, — отвечаю, кивая в сторону Джотто. Один момент: как бы грустно ни было, но это правда. Другой момент: слыша это, людям становится не по себе, что меня забавляет. Ну, нормальным людям становится не по себе. Любитель связываний только кивает, будто бы, не знаю, наше бренное существование приобрело смысл. Он перекидывает наручники в одну руку, зевает и принимается полностью игнорировать меня, как если бы я действительно был псом. Он козёл или просто прикидывается? Или оба варианта? — Это Алауди, — продолжает Джотто, просто и весело, — раньше он возглавлял службу разведки, но теперь согласился работать с нами. Мне нравится, как он решил не упоминать чью именно разведку. Глядя на Алауди, я не могу сказать этого точно. Французскую, прусскую или австрийскую? Может быть чью угодно. И что же там произошло? Его уволили за слабенькое чувство юмора? Это вряд ли, он же шпион. Шпионы. Они - наихудшее сочетание власти и полиции. Крадущиеся, лживые, скользкие хорьки, каждый из них. — Я ненавижу шпионов, — я решил, что нам стоит пораньше всё прояснить в наших отношениях. Он проигнорировал меня, хотя я этого вполне ожидал. Собаки же не умеют разговаривать, верно? Ха-ха, этот парень мудак. — Джи не одобряет высокий уровень коррупции в правительстве и среди правительственных чиновников, — Джотто объясняет так, будто дипломатия стоящий аргумент в общении со шпионами. — Коррупция не есть вина института власти, — проговорил Алауди. — Это вина каждой личности в отдельности. Это откровенно и нагло не соответствует действительности, и я бы сказал ему об этом, но, вы же знаете, собаки не разговаривают. Если правила нашей игры таковы. Так что, вместо слов, я зарычал на него. И получил в ответ ухмылку, а также смешок, от явно развлекающегося Джотто. Приятно, когда всё работает как нужно. — Я наказываю коррупцию, — объявил Алауди, как если бы пытался меня успокоить. И если это действительно так, то у него не получилось. — Алауди боролся с коррупцией по всему миру, — говорит мне Джотто. — Я лишь пытаюсь убедить его, что сосредоточив свои силы на одной стране за раз, можно добиться большего успеха. Алауди только пожимает плечами. Видимо, ему плевать с высокой башни на всё, покуда вокруг него есть люди, которых можно заковать в наручники. И это абсолютно нормально, я уверен. Что бы мне хотелось знать, так это как Джотто удалось найти этих людей? Последний, как по списку, так и по значению, Деймон Спейд. Нет, вру, это Елена, Спейд просто прилагается к ней. У Елены дикие глаза, идеалистический взгляд на мир и огромные планы по его улучшению. Она практически двойник Джотто, но существенно богаче, и у меня нет никаких претензий к ней, покуда она сама по себе. Но проблема в том, что Елена появилась лишь как половина пары. Проблема в том, что Спейд – её правая рука, её сила, её инструмент воздействия на окружение. Между тем, сама она - центр вселенной для Спейда и его одухотворённый моральный компас. Она его всё. Богатый мальчик искренне считает, что предан делу угнетённых, но правда такова, что он предан Елене, а она предана делу угнетённых. Здесь можно увидеть параллель, или пару параллелей, с моим собственным стилем жизни. Да, Угетсу заставляет чувствовать себя неудобно, Лампо и Алауди утомляют меня, Кнакл доводит до бешенства, но Спейд? Он - трагедия, которая ждёт своего часа, и последнее что нужно в этой разношёрстной компании, так это ещё один я. Очень жаль, что этот аргумент я никогда успешно не донесу до Джотто. Любовь, как предполагается, должна быть красивой мотивацией. Проблема в том, что разные люди любят по-разному и если парень, скажем, полный психопат, то намного лучше, если вас он ненавидит. Спейд беспокоит меня. Я обеспокоен. *** — Джотто. Я не хочу показаться... взволнованным, но твоя голова горит. — Ага. О! Точно? — Мне нравится твоё удивление. — Я хочу показать тебе свои перчатки. — Да, здорово. Вижу, они тоже горят. Как твоя голова. — Это новое изобретение Пьетро и Талбота. Пули Предсмертной воли. Если в тебя выстреливают одной из них, то... — Ты позволил Пьетро застрелить себя во имя науки. Это именно то, что я от тебя услышал? Потому что, мне кажется, это именно то, что я от тебя услышал. — Он очень надёжно протестировал до того... — На чём? Крысы? Собаки? Крестьяне? О, чёрт, это были крестьяне, да? Я говорил тебе не выпускать этого сукина сына из подвала! — ... В любом случае, если в тебя выстреливают Пулей Предсмертной воли, то ты возродишься с решимостью сделать всё... — Ты сейчас сказал "возродишься"!? — Ну, это только техническая смерть. — Где Пьетро сейчас? — ... Нигде. Исчез. Пропал. Ты не посмеешь, Джи, нет, ты не можешь убить его, он нужен мне! — Он тебя застрелил к чёртовой матери! — Я же стою прямо перед тобой! — Из тебя выходит пламя. Это какая-то метафора? — Можешь ты просто... это не метафора. У меня пока нет выносливости удержать его долго. Пока что. — Значит, это всё-таки метафора. — Я понимаю, ты недоволен тем, что я разрешил себя застрелить. Но Джи, я предупреждаю, это не та битва, которую ты хотел бы начать. — Ага, хорошо. И как ты собираешься повысить свою выносливость? — О... я подумал, что можно вскарабкиваться по скалам. Я собираюсь навестить Козарта в Мете. У них там есть хорошие скалы с видом на море. — Ты издеваешься надо мной. — Да и нет. — Должно быть Козарт, не так ли? — Напомни мне, что за дела у тебя с Козартом, а то я уже не в состоянии отслеживать все твои проблемы с людьми. — Он сделал себе кольцо из тентаклей. Тентакли никогда хорошо не заканчиваются. — Это самое... нет. Хорошо. Я возьму тебя с собой, если ты хочешь. — Естественно, я пойду с тобой. И если ты сорвёшься со скалы и разобьешься, я прыгну следом за тобой. Ты умрёшь - я умру. И это будет твоя вина. — Джи. Не шантажируй меня своей безопасностью. — Джотто. Не лезь на чёртовы скалы. — ... Я должен. — Естественно. Думаю, все мы здесь делаем только то, что должны. Не то, чтобы всё это была твоя идея, и даже если бы так и было, твои идеи всегда замечательны, верно? Кстати говоря, я уже прокомментировал твой роскошный плащ? — Если под этим ты имеешь ввиду, дразнился ли ты каждый раз, как его видел... да. Да, ты уже об этом позаботился. — Он до жути помпезный. В смысле, плащ в качестве оружия. Этакий напыщенный злобный гений. — Спасибо тебе, парень с татуировкой на лице. — Она тебя возбуждает. — Не в этом дело. *** Джотто - мечтатель, фантазёр, парень широких перспектив. Стало быть, я - практичный парень и, думаю, все мы знаем, кто вытянет спичку с коротким концом. Это моя работа сообразить кто такие эти собранные Джотто отщепенцы, и на что они способны. Это я должен сделать их полезными. И, заодно, дать им возможность стирать свою одежду, спать под крышей и нормально есть. Я так молод, что бы становиться матерью для шестерых взрослых мужиков. Ладно, для пятерых. За Спейдом присматривает Елена, а это уже что-то. Если отбросить в сторону бытовую чушь, всё не так уж и плохо. Бывает даже забавно проверить, что люди из себя представляют, как они справляются с давлением и какими боевыми навыками обладают. Особенно если у тебя есть быстрый и простой способ это провернуть. Пьяный мордобой. Шаг первый: отправиться туда, где ты никогда не был и не планируешь вернуться. Как Пулья. На кой чёрт туда кто-то попрётся? Точно не я, у меня каникулы в Лукании, в райском саду. Шаг второй: найти место, куда стекается народ выпить лишку и сидеть там до тех пор, пока все послушные детки не разойдутся по домам. Шаг третий: вычислить самого знаменитого мудака из оставшихся. Шаг четвёртый: выкрикнуть что-нибудь нелицеприятное о его матери и врезать в морду. А дальше всё отлично пойдёт само по себе. Угетсу, благословлен будь, не убивает людей в драках. Он вырубает всех до состояния близкого к беспамятству в самые короткие сроки, при этом как-то жутко смеясь. Но, всё же, это не то, от чего невозможно оправиться. Таким образом мы установили, что Угетсу не настолько сумасшедший, как казалось на первый взгляд, и те люди, которых мне посчастливилось видеть, как он убивает, должны были быть самыми ублюдочными из всех возможных ублюдков. Отлично. Он крут, он спокоен, он всегда дико счастлив. Он страшный и смертоносный когда нужно и любит своего босса. Он даже не так часто играет на флейте во время путешествий, из-за чего, должен заметить, я весьма нервничал. Отличный выбор, Джотто. (Я верил в тебя, душа моя, действительно верил). Вполне успешно нокаутирует всех подряд и священник, однако под каким-то правилом трёх минут, которое он придумал себе сам (понятия не имею... абсолютно). Затем он гордо становится над стонущими телами и треплется о том, что ненавидит насилие, всем стоит образумиться, искренне покаяться и повернуться к Богу. Или что-то вроде того. Даже если все эти свистопляски и бесят меня по самое не могу, я не отрицаю, что он полезен. Ну, как сказать. Он полезен всего лишь на три чёртовы минуты, становясь затем мёртвым грузом, но он очень, очень полезен в эти три минуты. У священника есть небольшая склонность морочиться по поводу меня и Джотто, что весьма прискорбно. Для него. Для меня... эй, я принадлежу к тем ребятам, для которых все его тычки воспринимаются как заноза в заднице у духовенства. А Джотто делает вид, что ничего не замечает в его привычной не-вижу-не-знаю-не-слышу манере. Такие новшества даже интересны. Никогда и никто раньше не пытался встать между мной и Джотто. Мы довольно известны, а ещё, видите ли, все любят Джотто настолько, что правила на него не распространяются. Так что, с одной стороны, люди знают, что отняв меня у Джотто, он очень расстроится, а никто не хочет, чтобы он расстраивался. С другой же стороны, они знают, что я убивал и за меньшее. Да, куда бы мы не отправились, на нас смотрят сквозь пальцы. Люди очень милые, когда ведут себя так, будто ничего не происходит. "Они близки словно братья!"— говорят нам. Остаётся только догадываться, что там у них за братья такие. Но Кнакл отказывается принимать всё как есть, продолжая прошибать головой стены. По крайней мере, то, как он реагирует на это, весьма забавно. Не как "это же грех", а скорее "я просто не могу этого понять". Думаю, мы действительно расширили его кругозор. Бедный парень. Я знаю, что он молится за нас. И, если что-то меня и беспокоит, то именно это. Последнее, что мне нужно - кто-то, донимающий Бога от моего имени. Вопрос времени, когда мы все схлопочем молнией. Кстати о молнии. Может я пытаюсь принять желаемое за действительное — а так, скорее всего, оно и есть — но иногда кажется, будто Лампо проявляет интерес к священнику. Даже не знаю, то ли надеяться, что я прав, хотя бы ради потехи, то ли, что абсолютно ошибаюсь. Ведь, чёрт, Кнакл начнёт паниковать и разобьёт пацанёнку сердце, ну а тот поджарит всех нас. И Бога уже можно не ждать. Хотя, примите к сведению, виноват-то всё равно будет Кнакл. Лампо, кстати, самый страшный в драке, так как он самый пугливый. Пугливые склонны перегибать палку, и как итог - случайные зеваки заканчивают с дымком, валящим из ушей. Такие моменты весьма неловки. Пацан заминировал свой дом. Я просто напоминаю. Но ладно. Раз он воспринимает всё, как битву насмерть, мы попридержим его до тех пор, покуда это не будет действительно битва насмерть. Без проблем. Дальше Алауди. У Алауди душа охотничьего сокола и, как и сокол, он предан только одному человеку. Не совсем мой стиль (или Спейда), а скорее отдалённая преданность одинокого хищника. Совсем не то, что такие вьючные животные как мы, способны понять. Убить ради Джотто - да. Успокоить Джотто - никогда. Представьте Алауди в нестабильной ситуации и он выбьет всё дерьмо из окружающих и закуёт их в наручники, покуда ситуация не перестанет быть таковой. А потом развернётся и уйдёт, умирая со скуки. Вывод: Алауди полезен, хоть и странный, как чёрт знает что. Остаётся Спейд. Это трусливо с моей стороны, но я совсем не хочу знать, что он натворит в драке, если рядом не будет Елены, а я не позволю ей принимать в этом участие. Не уверен, чего я боюсь больше: того, что это травмирует её, или что ей понравится. В любом случае, я такого не выдержу. У меня очень хрупкая душевная организация. Вместо пьяной драки в кабаке я взял с собой Спейда навестить кузенов Джотто в Матере. Просто дешёвое развлечение, если ничего больше. Ни одна из иллюзий Спейда на них не сработала, даже самая пустяковая. Они смотрели на него, игнорируя, или совсем не видя ни столбов пламени, ни вздымающейся земли, ни грозных волн вокруг. Просто смотрели, переведя затем свои измученные, уставшие глаза на меня. Глаза, которыми смотрят на грозовое облако, пришедшее уничтожить тяжелый труд за весь день. "Зачем?" — спрашивают они, зная, что никогда не получат ответ. "Зачем ты привёл его к нам? Чем мы заслужили?". Такое чертовски страшно наблюдать, особенно на детях. Есть смысл в том, что Джотто и Козарт назвали нас в честь природных явлений. Особенно, если учесть, что любой человек, наделённый властью, будет казаться воплощением силы природы для того, кто её лишен. Неуправляемой, непостижимой и неизбежной. И по всем этим причинам - совершенно бессмысленной. Лучше всего закрыть глаза, вытерпеть и надеяться, что всё закончится. Отсутствие реакции действует на Спейда так, будто всем на него плевать. Видимо, нормально функционировать без охов и ахов он не в состоянии. И я каждый день нахожу всё больше причин, почему такая наивная подкупность мне нравится. В этой поездке я узнал одну вещь касательно Спейда, которая меня подбадривает - я смогу его одолеть, если это потребуется. Я видел, как работают его туманные трюки, я смотрел сквозь них. Горькая правда в том, что я не так уж и отличаюсь от кузенов Джотто с их пугающими, мёртвыми глазами. Мы видели в жизни достаточно дерьма и это не делает нам никаких одолжений. Мы не тратим время впустую в поисках чудес. *** Их десять, а нас всего семь. Их десять, они больше чем мы, они взаимодействуют лучше чем мы, они знают местность вернее нас. Именно поэтому мы и окружены. Этот план по нападению Джотто точно не был одним из самых удачных. Видимо, мне стоило бы прочитать ему пару отрывков из "Искусства войны", или "Государя", или любой другой военно-стратегической литературы, где говорится о том, как это немаловажно - знать расклад, в котором ты находишься. Поздно, думается мне. В этот раз. Но я уже знаю, что будет читать Джотто перед сном следующие полгода. Хотя, не всё так плохо. С одной стороны, они слишком высокомерны и сами не понимают в каком выгодном положении находятся. С другой стороны, Угетсу слева от меня, Алауди - справа, Кнакл и Лампо по флангам, Спейд затаился неподалёку, ожидая сигнала, а я стою с Джотто спиной к спине и мы готовы начать заварушку с парнями, которых я всегда ненавидел. В моменты как этот, я действительно понимаю красоту виденья Джотто светлого будущего. Это правда. Я просто хочу, чтобы в следующий раз он выбрал место получше, вот и всё. — Вперёд, Лампо. — Но, Джи, я не могу, не хочу, я.... — Двигайся, пока я не грохнул тебя к чертям собачим. Он срывается с места, подвывая как потерянная душа. Он испуган, это очевидно. Но Лампо является живым доказательством того, что человек в ужасе способен абсолютно на всё. Я прямо наслаждаюсь выражением лиц наших врагов, когда они тоже это осознают. Именно. Орущий, истеричный, бегущий прямо к вам, и он сам понятия не имеет, что сделает. В этом конкретном случае наш враг - это Джованни ди Альберто, и я мечтал, чтобы эта сука померла ещё с самого детства. Он был одним из тех малолетних извергов, которые должны быть уничтожены до того, как вырастут. К сожалению, этого не случилось. Он вырос достаточно, что бы пустить Джотто кровь когда нам было по пятнадцать, я точно не помню почему. Джотто, вероятнее всего, вклинился между Джованни и чем-то, на что тот положил глаз. Деньги, которые он собирался украсть? Собака, которую он избивал? Дети, которых он хотел покалечить? Всё может быть. Суть в том, что он ранил Джотто. Люди не ранят Джотто и остаются при этом живи, только не в моём мире. И мне совершенно не нравится, что пришлось так долго ждать дня расплаты. Хотя, теперь уже не долго. Лампо взял на себя близнецов Пироццо, сделав отличную прореху в кругу и, заодно, нанеся довольно неприятный удар по боевому духу врага. Остальные подтягиваются поближе, они бы и хотели атаковать Лампо, но побаиваются. Умно с их стороны. — Кнакл, — обратился я, — слева от тебя Сальваторе Эспозито. Он тоже бывший боксёр. А ещё он вполне неплохой парень, который умудрился связаться с дурной компанией. Кнакл никогда не убивает — священник же, все дела — так что этот противник для него в самый раз. Кнакл считает точно также, улыбаясь мне как ребёнок. — Чрезвычайно! — выкрикивает он, наивно и радостно сбрасывая свои ограничители. Я не совсем понимаю, однако вполне счастлив за идиота, когда тот доволен собой. Остальные воспользовались этим временем, чтобы напасть на нас, так что больше никому выбрать противника я не успел. Но это не страшно. Джованни направился прямиком к Джотто (никто и не сомневался), а его подельник повернул в мою сторону. Всё равно именно так я бы и решил. Ну, мы отлично друг друга знаем. Практически, старые друзья. Парень, который намерен на меня напасть - это Роберто Морена. Я убил его отца. Того самого мужика, который поджёг дом и убил мою семью. Между нами своя небольшая история. Рано или поздно с этим пришлось бы разбираться. Мы начали с привычного дружеского подшучивания. — Что же, Робби, ты решил, что именно сегодня отличный день, чтобы сдохнуть? — Я решил, что сегодня отличный день, чтобы раздавить психопата, убившего моего отца. Считается? — Твой папаша! Да, я его помню. Просто милашка, но орал как девчонка, когда я выбивал ему зубы. — Заткнись! И так далее, и тому подобное. Предсказуемо. Даже успокаивает. В конце концов, Робби надоело пререкаться и он вытащил свой пистолет, и, стало быть, он серьёзен. Нам никогда не выпадало возможности для серьёзной драки. Факт того, что наши боссы не враждуют официально, сдерживал нас. Но, к нашему счастью, сейчас они очень даже враждуют. Сегодня я использую лук. Его дал мне Джотто, а эта битва принадлежит ему. Я даже не брал с собой пистолеты, как оказалось, к своему стыду. Так бы хоть какая-то драка была. С луком битва закончилась даже толком не начавшись. Робби выстрелил в меня из пистолета — легкий в управлении, слабый прицел, паршивая дальность — и я выстрелил в ответ. И бац, он мёртв, всё закончилось, повсюду кровавые ошмётки. Никакого удовольствия, особенно если учесть, как долго я этого ждал. В этом-то и проблема этих ужасающих игрушек Джотто. Они сводят на нет весь вызов, бросаемый на поле боя. И всё же, я не настолько чокнутый, чтобы затягивать битву только потому, что мне так хочется. Я не играюсь со своей едой, в отличии от одного Хранителя Облака. Кстати говоря, вау, да в этом человеке задатков шпиона просто мизер. Быть не может, что бы шпионы так наслаждались кровавыми потасовками. Как у него получалось возглавлять кучку этих хорьков, останется тайной на века. Он взял на себя двоих парней и, естественно, держит всё под контролем. К тому же, умудрился ещё и надрать зад тем, кто вмешивался в его драку. Угетсу вырубил пару ребят, думаю, секунд за тридцать, и теперь слоняется вокруг, как и я, проверяя всех остальных. Я оглядел противников Угетсу. Он никогда не убивает, если на то нет личных причин, так что иногда мне приходится за ним подчищать. Например, он оставил бы Джованни в живых, так как не знает всей предыстории, и мне пришлось бы добивать парня в отключке, что всегда ощущается как-то странно. Но нет, сегодня мне не придётся убивать никого лежачего. Это просто мелкие сошки и они могут жить. Всё остальное идёт отлично, так что пришло время затыкать Спейда. Когда кошки не голодны, они просто калечат мелкое животное и наблюдают, как оно убого ползает, кровоточит и страдает. Если настроение позволит, они убьют несчастное создание. В противном случае - заскучают и уйдут. Спейд творит тоже самое. Не как Алауди, тот любит драки, да, но не страдания. Честно сказать, я не уверен, замечает ли Алауди страдания вообще, он в этом плане весьма своеобразен. Спейд пугает. Вне поля зрения Елены он всегда и навсегда останется самым пугающим. Противник Спейда - Алегретти из Грассано. Хорошая новость: я едва его знаю. Плохая новость: сам он уже вряд ли помнит, где он, и что происходит. Он трясётся, плачет, повсюду разбрызгивая кровь. Роняет оружие и мочится под себя. Это не драка. Я не знаю, как это назвать, но оно должно закончиться немедленно. Я успеваю сделать два шага по направлению к Спейду, когда Угетсу быстро устремляется к Алегретти и одним резким движением убивает его. Акт милосердия. Угетсу стряхивает кровь с лезвия и оборачивается к Спейду, держа клинок так, будто думает использовать его вновь. Они холодно переглядываются, отражая взаимное отвращение, но Угетсу тут же возвращает себе спокойное и приветливое выражение лица. До этого момента я ни разу не задумывался о том, что прячется за этим фасадом. Хм. — Кажется, у вас возникли небольшие проблемы, — миролюбиво говорит Угетсу. — Я подумал, что смогу помочь. — Он был монстром, — сухо настаивает Спейд. — Он помыкал всяким, кто был слабее его. Злоупотреблял властью, красовался богатством и совершенно не заслужил твоей жалости. Речь аристократа. — О, я бы не назвал это жалостью, — отвечает Угетсу, держась зловеще добродушного тона, — но ваш способ был неэффективен, не так ли? Мы не хотели бы тратить время. Спейд колеблется, но всё же кивает, решив, что в этом что-то есть. Он тут же скрывается, возможно плакаться Елене, что остался непонятым, а может, отправится топтать от досады цыплят. Не имеет значения, чем он там занимает своё свободное время. Главное, кризис предотвращён. Но если когда-либо Спейд сотворит то же дерьмо со своими союзниками, я не стану слушать Джотто, а просто убью его собственноручно. Меня утешает разница между мной и Спейдом: если он считает себя героем всех ущемлённых, то я знаю, что я чудовище. Может это и единственное различие, но оно безумно важное. Хоть и унылое в своём роде. Спейду явно живётся повеселее. Положительным моментом можно считать то, что мне правда начинает нравиться Угетсу. И даже Алауди, который также следит за этой маленькой драмой внимательно и заинтересовано. Хотя, уловив мой взгляд, он тут же включает всю свою апатичность и скучающе уходит, поигрывая парой наручников. Своих противников он оставляет позади, валяющимися и стонущими на земле. В наручниках. Сколько этих штук у него в запасе? Этот парень. Я даже не знаю, что о нём и думать. Он такой мудак, я, вроде как, даже люблю его. Кнакл, к счастью, пропустил всё шоу, потому что мы настолько шустрые — или наши враги настолько жалкие — что он единственный, кто по полной воспользовался своими тремя минутами, даже не смотря на Алауди, растянувшего себе удовольствие. (Эспозито на земле, без сознания, но дышит.) Это хорошо, что Кнакл был занят. Увидь он всё это, закатил бы свои священные разборки. Всё хорошо, что хорошо кончается, верно? Итак, с их стороны полегло девятеро, с нашей - никого. Практически никого. Лампо сидит между двух поджаренных тел и заходится в истерике, но он успокоится. Остаются только Джотто и Джованни. Джотто мог убить Джованни уже сотни раз до сего времени, но что он делает вместо этого? Он треплется. И не просто треплется, а несёт полный бред. Как ты мог?-это, Есть ли у тебя сострадание?-то. Как он мог? Он козёл. Есть ли у него сострадание? Чёрта с два. По крайней мере, Джотто потрудился сломать ему ногу и приморозить друг к другу руки перед тем, как начать разговор по душам. Не сделай он этого, я был бы весьма раздражён. Джованни так едко язвил о том, какой же Джотто трус, что теперь серьёзно к этому относиться трудно. Не тогда, когда он обездвижено валяется перед ним на земле. Нет, Джотто далеко не слабак. Проблема намного хуже и досаднее. Я сделал шаг позади Джотто и положил руку ему на плечо. Он перестал говорить. Замер, ибо знает, что я собираюсь сказать, знает, что я прав и ему это не нравится. — Если ты не убьешь его, — я шепнул ему на ухо, — то должен я. Он сделал дрожащий вдох и поднял руки в перчатках, а я отошёл на почтительное расстояние, наблюдая. Со стороны он выглядит совершенно спокойным: движения его уверенны, холодный взгляд, яркое пламя. Но мне лучше знать. — Мне жаль, Джованни, — проговорил Джотто и ему действительно жаль. Но этого мало, чтобы не замораживать того в глыбу льда. Не тогда, когда он делает это ради своей Семьи, ради тех, кого любит. — Вонголаааа!, — последнее, что смог прохрипеть Джованни, перед тем, как лёд достиг его лица. Он не совсем мёртв, но мне этого достаточно. Может быть, позже я найду его и стукну молотком для подстраховки. Тяжело конечно, но ради Джотто я воздержусь от всех победных танцев и возгласов, которые мне хотелось бы сейчас проделать. Но ничего себе. Этот последний крик... К счастью для его авторитета среди своих безумных подчинённых, когда Джотто расстроен, он этого не показывает. Он не плачет, его не тошнит, хотя, возможно, ему бы и хотелось. Нет, он дрожит. Совсем незаметно, если об этом не знать. Он дрожит сейчас. Над Джованни ди чёртовым Альберто. Я хочу подойти к нему, обнять и спрятать от всего мира. Одновременно, и не менее сильно, я хочу подойти, схватить его за плечи и действительно встряхнуть его. Встряхнуть, покуда его зубы не начнут стучать. Какого чёрта он попёрся в виджиланте, когда мы оба знали, что он с этим не справится? Чёрт, я же предупреждал его. В итоге, я обнял его одной рукой, чтобы никто другой не увидел этой дрожи, и жёстко вцепился пальцами ему в плечо. Как компромисс. — Когда-нибудь, душа мая, — сказал я ему, — когда-нибудь, я потребую объяснений, почему ты назвал нас в честь моллюска. Он издал слабый смешок, понимая всё, что я не высказал вслух. Дрожь унялась, превратившись во что-то менее тревожное. Итак. Пришёл, увидел, победил. Цезарю явно было скучно. *** В чисто личном контексте, не касаясь незаконной деятельности, государственных переворотов или долгосрочных катастрофических последствий: у священника есть сестра. У священника. Есть сестра. Ладно. Солнце восходит на востоке, а женщины любят Джотто. Хорошо. Джотто активно делает вид, что не замечает этого, так что я спокоен. Но сколько бы он не пытался ради меня, в этот раз он замечает всё. Я бы спросил, что есть у неё, чего нет у меня?, но на этот вопрос слишком много ответов, чтобы я смог с ними смириться. (Рассудок, спокойствие, работающая совесть и т.д.). Наименее волнующий для меня ответ, конечно же, это матка, так что я буду держаться его и не думать об остальном. Рано или поздно, Джотто захочет иметь детей. Я всегда это в нём видел. Представить его без собственной стайки блондинистых спиногрызов невозможно. У него должны быть дети, несколько детей. И этого я абсолютно точно не смогу ему дать. Но в нашем случае это будет паршиво. В чём плюс: сестра — Мария, что весьма в тему; любовницу и оруженосицу Нинко Нанко тоже звали Марией — не переживает о нас так же, как Кнакл. Я бы точно не назвал её католичкой. Она смотрит на священство как на забавное и милое увлечение своего брата, которое не имеет никакого отношения к ней лично. (Полагаю, точно так же она думала и о боксе. Боюсь, что и о виджиланте она думает тоже самое). Нет, Мария разделяет мою веру в превозмогание вопреки, в силу брать от этого мира то, что ты способен взять. Когда они встретились, Джотто поцеловал ей руку, ведь с подобной обходительной ерундой он отлично справляется. Она смеялась на его откровенность и очарование, флиртовала в своё удовольствие, в шутку прикрывалась гневом брата. Он улыбался ей в ответ, практически ошалев от счастья, улыбался так, как мог только мне (и, ладно, Козарту. Треклятый Козарт). Мария продолжала смеяться ровно покуда не увидела моего лица, после чего смех оборвался. Она моментально изменилась в лице и стала выглядеть как женщина, думающая: "Я слишком молода, чтобы умирать так рано". Она отошла на вежливое расстояние от Джотто и осторожно кивнула мне. Прозорливая девица. Именно так, мы с ней находимся на одной волне. Проблема в том, что она не станет отступать. Джотто не станет останавливаться на полпути к желаемому, ни меньше, чем он может позволить себе наплевать на остальных. Мой Джотто, надеется, что весь мир упадёт к нему на ладонь. Возможно, именно поэтому такое случается. Итак, Мария и я, мы прогуливаемся. Пьём кофе. Ухаживаем друг за другом. И делаем это в тихой панике, потому что будет неловко, если всё полетит к чертям, но это должно сработать. В конце концов, Джотто встрянет и выскажет что-нибудь. К тому времени мы должны быть одной командой, она и я. Мы должны научиться делиться и ладить друг с другом, и прежде всего, необходимо убить любые намёки на ревность, иначе мы просто разорвём Джотто на части. Он никогда не ревнует сам, он не понимает этого. Он считает, что это ещё более ужасное и неестественное чувство, чем оно есть на самом деле. Оно огорчает его. А мы из кожи вон лезть будем, лишь бы его не огорчать, правда? Да, всё настолько плохо. Думаю, у нас всё же получится. Мы уже на половине пути к этому. Мария учтива и умна, сообразительна до ужаса, а ещё, согласно её словам, я милый. Не уверен, что мне такое описание нравится, но не важно. Просто чудо, что она достаточно безумна для этой затеи. Всё получится. Должно. — Ты понимаешь, что есть ещё одна серьёзная проблема, — я обратился к ней. — Какая? — улыбнулась она, выглядывая из-за чашки кофе. — Когда твой брат поймёт, что происходит, он убьет нас троих. — Меня он не убьет, — ответила Мария, не поведя и бровью. Отлично. — Это несомненно меня утешит, я уверен. — И тебя с Джотто он тоже не тронет. Не драматизируй. — Нет, конечно, это же противоречит морали. Он просто кастрирует нас обоих, что уже лучше, да не на много. — Он ничего не сделает. Если всё сработает, брат решит, что ты... мм. Внезапно перешёл на девушек. С Божьей помощью, разумеется. — И он ничего не будет иметь против того, что мы оба влюблены в тебя? — О, Джи, разве ты не понимаешь, как это трагично? Вот он ты, ухаживаешь за мной как настоящий джентльмен — настолько реалистично, кстати, что никто и не подумает, что ты вообще заинтересован в моём теле —... — Представь себе. — И этого достаточно, чтобы тронуть сердце моего брата. Ты увиваешься за мной, а значит забросил мужеложство во имя Господа и, конечно, моей ослепительной красоты. Сделай лицо попроще, постарайся думать как мой брат. А дальше ты меня потеряешь, так? Я выйду замуж за Джотто, твоего лучшего друга, а ты должен быть храбрым, ты останешься вечно горевать и никогда не женишься. Всё это будет невероятно печально и благородно. Если слепить историю таким образом, брат её поймет. И никаких противоречий. Полезное знание. Стоит добавить в список фактов о Кнанкле на будущее: дурацкое воображение - отмечено. — Это странно и глупо. Но почему-то обнадёживает. — Хм, да. Мой брат, — она задумчиво мне кивнула. — Ты действительно обеспокоен, да? — Естественно, Мария. В зоне риска моё мужское достоинство. Не должна ли ты тоже переживать чуть больше? Мне казалось, что у тебя личный интерес к мужскому достоинству Джотто, не из-за этого ли вообще всё началось? Она захихикала как девица, знающая, что её половые органы безопасно спрятаны внутри. — У меня пока не было возможности проверить все принадлежности, так что я даже не буду знать, что потеряю. — Ну, я проверил принадлежности вместо тебя, будучи бескорыстным, и скажу, что ты потеряешь многое. — Над чем вы смеётесь? — спросил Джотто, удивившись, увидев меня по собственной воле общающимся с кем-то не из Семьи, но радуясь, что близкие ему люди нашли общий язык. У него замечательное чувство времени и он выбрал самый удачный момент, чтобы вклиниться в разговор. Должно быть, это странно - всего лишь подойти к столу, а все тут же начинают неоднозначно пялиться на твою промежность. Джотто опустился вниз так, чтобы стол скрывал всё пониже шеи — обломщик — и обратился ко мне: — Перестань, — так себя вести он научился из-за меня. Затем, чуть более взволновано, он повернулся к Марии: — и ты тоже перестань. Я передумал. Вообще не хочу знать над чем вы смеялись. Я ухмыльнулся ему и Мария тут же заулыбалась. Да, я действительно верю, что всё получится. *** Менее личное, но гораздо более серьёзное примечание. Мы, возможно, уничтожаем жизнь такой, какой мы её знаем. Просто невзначай отбросив такую возможность. Вонгола целиком имеет все шансы оказаться Антихристом, что хотя бы оправдает Спейда. Вопрос с Марией я могу решить. А политический и социальный кризис, который мы может создаём, а может и нет? Здесь я в недоумении. Бандитизм изначально был игрой с нулевым результатом. Разбойников не было в достаточном количестве и они были плохо организованны, чтобы иметь хоть какое-то реальное влияние за пределами их собственной территории. Но сейчас мы предложили им идею этой организации. У нас есть подражатели, я даже чувствую некоторую популярность. А ещё я слышал это слово, когда мы крайний раз были в Палермо. Мафия. Кто-то произносит его с уважением, но большинство - со страхом. Мне это не нравится. И мне не нравится, что люди имеют ввиду одно и тоже, говоря о Каморре в Неаполе...и Вонголе в Матере. Структура требует управления, а управление порождает коррупцию, таким образом и появились Виндиче. Стены, которые возводит Джотто, ещё даже не достигли нужной высоты, а уже полны тараканов. Вот и чудеса жизни. В мире, полном ненавистного мною дерьма, Виндиче ведут борьбу со Спейдом и шпионами за звание наиболее отвратительной мне вещи. Джотто запрещает нападать на них, утверждая, что я умру. Чувствую, что он кое-что упускает. Я чувствую, что он упускает картину в целом, начнём с этого. Это совсем не значит, что я виню его за весь бардак - он его не делал. Он просто поймал первую волну духа эпохи. Это вина политики, вина экономики. Гарибальди, несмотря на самые лучшие намерения, тоже виноват. Вряд ли, что ответственность за весь сыр-бор ляжет на нас. Но мы к нему причастны. Это печальный факт, но люди часто безвозвратно разрушают всё к чёртовой матери в попытке сделать как лучше. Джотто тоже начинает замечать, куда всё идёт, так как, несмотря на очевидность обратного, он не глупый человек. Он пытается всё исправить сокращением насилия, но уже слишком поздно. Преступные Семьи действуют по своему усмотрению и он это увидит, рано или поздно. Он увидит всё так же ясно, как вижу я. Это эгоистично, но я надеюсь, что к тому времени буду мёртв. *** А в это же смутное время? Козарт женится и заводит целый выводок детей. Козарт путешествует вверх и вниз по побережью Амальфи от одного замечательного города к другому. Козарт выпал из любых волнений мировых реформ и живёт тихой жизнью, окружённый своей маленькой семьёй, детьми и, быть может, собаками. Я бы хотел сказать, что я достаточно уверенный в себе мужик, чтобы не ненавидеть мешающегося ублюдка. Я бы очень хотел так сказать. *** Я знал, что сокращение насилия работать не будет. А вот чего я не знал, так это того, что всё усложнится немедленно. Сокращение насилия показывает вас слабаками и, что бы там Джотто не думал о человеческой природе, выглядеть уязвимыми для атаки означает, что вы готовы быть атакованными. Что и произошло. Мы стоим в обломках комнаты Елены, нависая над её трупом и читая историю ужасов, прописанную в хаосе. Вокруг нас мёртвые тела с чудовищно искаженными лицами, но без следов физических повреждений. На лице Елены дорожки слёз и кровавая линия на щеке, будто кто-то провёл её кончиками пальцев. Мы упустили Деймона Спейда, и он сорвался. Мне даже не в чем его обвинить. Как и всегда, я слишком хорошо его понимаю. Я знаю, что буду делать, если Хранители не смогут уберечь Джотто, если мне придётся наблюдать, как он умрёт из-за их небрежности. Я выслежу их всех. До единого. Я растяну себе удовольствие, я буду этим наслаждаться. Они не любят чёртово насилие? Я сделаю так, что оно будет сниться им в кошмарах; я накормлю их насилием до предела (и их детей, и детей их детей, до третьего и четвёртого поколения, аминь, аминь). Единственная разница между мною и Спейдом - самосознание. — Ох, Деймон, — вздыхает Джотто в ужасе. В ужасе от того, как всё неправильно. На следующей неделе мы собирались представить Марию Елене в надежде, что та сможет втолковать Елене что-нибудь об осторожности. Видимо, этого не произойдёт. Видимо, мне придётся смотреть, как он будет корить себя за всё. Угетсу отворачивается от тела Елены и разглядывает Джотто. Даже Угетсу выглядит сердитым и несчастным. Не хорошо это для нашего личного Дзен-мастера. — Я помогу Кнаклу, — говорит он тихим голосом, будто смертельно больному, — с выжившими. Джотто зажато кивает. Угетсу смотрит на меня, на его лице проступает резкость. Я доверяю тебе заботу о нём. Я смотрю в ответ. Это то, для чего я рождён. Угетсу уходит. Очень тактично, Угетсу. Очень дипломатично. Я запомню эту его черту. Кажется, я нашёл для него целый вагон новых дел. — Место, мальчик, — шипит Алауди, проходя мимо меня с другой стороны. Я даже не услышал, как этот мудак зашёл. Это так раздражает. — Гав, гав, — отозвался я вслед. Он оглянулся с бритвенно-острой улыбкой, затем направился в другую комнату посмотреть, не оставил ли Спейд ему врагов на развлечение. Судя по всему, именно так Алауди и выглядит когда взволнован. Мило. Жаль, что Джотто был слишком занят вглядыванием в бездну, чтобы это заметить. — Думаешь, Деймон будет...думаешь, он сможет пережить? — спросил он безнадёжно, уставившись на разрушения. — Да, — я ответил хриплым голосом от слишком большого количества сигарет, дыма и крика. — Да, он сможет. Месть - отличная мотивация. — Он когда-нибудь простит меня? — шепчет Джотто. Будь нам по двенадцать, он бы давно ударился в слёзы. Но нам не по двенадцать. Мы взрослые убийцы и мы не рыдаем. — Я не знаю. Время обычно всё сглаживает. Надейся на это. — Ты правда думаешь, что такое можно сгладить? Он говорит сам с собой, я знаю, и эти вопросы риторические. Однако есть во мне такой недостаток: если ты достаточно глуп, чтобы задать мне вопрос - я на него отвечу. Он знает об этом. Он ищет самоуничижения и может рассчитывать на меня. — Джотто, посмотри вокруг. Елена мертва. Её нет. Она была его единственной ниточкой к здравомыслию, но теперь она не вернётся. Так что, нет. Если хочешь правду - я не думаю, что время что-то смягчит; я думаю, оно только глубже надломит его, покуда он не станет монстром. И ничего мы сделать не сможем. Мы опоздали и никогда этого не исправим. Он глотает воздух, задыхается от пепла и разворачивается чтобы вжаться в меня, кашляя и всхлипывая в моё плечо. Я обнял его и прижался щекой к светлым волосам, чувствуя, как он мелко трясётся. Всё должно было произойти таким образом. Я всегда это знал. Но проблема в том, что не знал он. *** Спейд слоняется вокруг и это не удивительно. Он крутится рядом и ведёт себя — ни больше ни меньше — ещё преданнее Вонголе, чем когда-либо. По видимому, последними словами Елены было что-то вроде: "Позаботься об ущемленных", и он явно превратил их в фанатичное кредо. Джотто считает это показателем моей неправоты. Будто Спейд всё же исцелит свои душевные раны и вернётся к здравомыслию. Оптимизм - одно из худших зол на земле. Проходят месяцы, а Спейд так и не натворил решительно ничего. Я очень надеялся на обратное, но нет, падение будет медленное. Спейд - герой всех обездоленных. Ещё более жестокий и изворотливый герой, пусть и начало-то не было особо радужным. И поспорить с ним невозможно, нельзя сказать ему быть помягче с другими. Он говорит, что мягкость привела к смерти Елены, и в этом он прав. Кто удивится, что Джотто в упор не замечает, как Спейд постепенно скатывается в рабство полного безумия? У него настоящий дар не замечать того, чего видеть он не хочет. Я же оттого и сумасшедший, что вижу всё. *** — Как думаешь... — начинает Джотто, но тут же замолкает. Он лежит поперёк нашей кровати, острым подбородком неприятно впиваясь мне в живот, и рассматривает любезно предоставленные новейшие чертежи оружия от своих странных друзей любителей техники, которые его застрелили. Я лежу, откинувшись назад на подушку, перебирая пальцами непослушные светлые волосы, и читаю последний доклад от Алауди, такой же познавательный, как и все остальные. Я понимаю, что шпионы должны быть обстоятельными, но ещё и нахальными и саркастичными? Этого я не ожидал. Это хорошо, на самом-то деле, когда мы вдвоём, в тишине, и ничем особо не занимаемся. Что, в некотором смысле, печально. Как будто мы уже старички. — Говори уже, — сказал я, откладывая отчёты. Он отложил свои бумаги в сторону и перевернулся на спину лицом ко мне. Его рубашка расстёгнута, так что, чисто эстетически, такое движение мне нравится. А ещё, как бонус, его подбородок больше не давит мне в живот. — Люди боятся нас, Джи? Боятся ли нас люди. Чёрт, Джотто, у нас руки по локоть в крови. А ты как думаешь? — "...лучше всего, когда боятся и любят одновременно; однако любовь плохо уживается со страхом, поэтому если уж приходится выбирать, то надежнее выбрать страх", — ответил я. Это цитата Николо Макиавелли, который не так уж и плох, хоть и флорентинец. Жесткость. Самоирония. Ненависть к земледелию. Свой парень. — "Любят государей по собственному усмотрению, а боятся - по усмотрению государей, поэтому мудрому правителю лучше рассчитывать на то, что зависит от него, а не от кого-то другого." — Как логично. Ну так нас любят, или боятся? В этом вопрос, о, моя Правая Рука, — засмеялся Джотто и потянулся к моему лицу, чтобы убрать прядь волос. — И то, и то, душа моя. Поздравляю, ты победил. Хотя, вполне уверен, я просто боюсь. Даже не знаю, как Семья всё ещё умудряется оставаться целой. А ещё я хочу, чтобы ты перестал об этом думать. Улыбка исчезла, и его лицо приобрело серьезное, будничное выражение. Я даже могу сказать, где у него будут морщинки, когда он состарится. Ему лучше вообще дожить до этого. — Я немного обеспокоен, — начал он, — касательно Деймона. Эта фраза способна сделать мне весь год. — Правда что ли? — Ты не должен быть таким счастливым, — он приподнял бровь. Эй, я не скачу вокруг и ликующе не машу руками. Он должен быть снисходительней ко мне. — Должен ли я быть счастливым? Должен ли я быть счастливым от того, что переспорил парня, считавшего себя отличным знатоком людей, ну а меня - ненавистником всего и вся? Конечно нет. — Ты ненавидишь всех, — огрызается Джотто. — Даже остановившиеся часы дважды в день. — Ай. Джотто вздыхает и потирает глаза, уголки губ опускаются вниз. Мне не стоит дразнить его сейчас. Я терпеть не мог Спейда с самого начала, это правда, но Джотто доверял ему, а предательство он готов понять не больше, чем ревность. Ему больно, и он сбит с толку. Мне не стоит играть. Даже если это лучшая новость за весь год. — Так каков план? — Не знаю. Я не могу действовать, пока он действительно что-либо не натворит, — он беспокойно заёрзал. — Что же, со всем уважением, я не соглашусь, о, Босс Вонголы. Он уже наделал тонну страшных и ужасных дел. Просто был весьма осмотрителен, чтобы не делать их при тебе. — И ты не счёл нужным упомянуть этого? — Джотто возмущённо глянул в мою сторону. — Ровно до этого момента. Я думал, ты в курсе и считаешь, что оно того стоит, мистер Интуиция. — Когда ты говоришь про ужасные... — Я говорю о вещах, которые никак нельзя обсуждать в нашей постели, — твёрдо сказал я. — Так или иначе, в чём дело? Джотто повернулся и наполовину свесился с кровати, зарывшись в ящик, стоящий под ней. И опять, мне понравилось это движение. В эстетическом плане. С довольным "ага" он нашёл то, что искал и потянулся рукой назад, чтобы я поймал её. Я втянул его обратно на кровать и получил письмо. Письмо от него к Козарту. Письмо к Козарту, подписанное Примо. Мы знаем только одного ублюдка, который уверен, что Вонгола будет жить вечно, дабы уже подписываться цифрой. — Спейд написал, верно? Интересная работа. Должен заметить, болтовня вполне в стиле Джотто. — Да. — Хотя почерк не его. — Нет. По словам Марии, оригинал очень похож на мой. Это просто копия, настоящее она отправила. Одну секунду, чтобы въехать. Мария видела это письмо до того, как оно покинуло город. У болтливой лучшей подружки Марии есть дядя, ответственный за сбор и распространение почты. Если она захочет, то сможет добраться до любых почтовых сообщений. — Мария читает наши письма? — Ну, она посчитала это особо подозр... — Мария читает наши письма? — ... Если в общем, то я так не думаю. Мария читает наши письма. Отлично, чёрт. Я когда-нибудь писал что-то плохое о Марии? А что-нибудь едкое о её болтливой подруге? Единственное, что спасает мою задницу в этой ситуации, так это то, что я едва ли отправляю сообщения, не касающиеся дел. И те зашифрованы. Верно. Я никогда не пишу многого в письмах и даже периодически получаю из-за этого. Выходит, без разницы - читает она мои переписки, или нет. Неважно. — Значит, Мария читает наши письма, а Спейд - злобный мудак, который хочет убить Козарта. — Даже интересно, что из этого тебя удивляет больше, — бормочет Джотто, внимательно разглядывая выражение моего лица. Я вздохнул и перевёл взгляд на письмо. И снова Козарт. Что бы не случилось, всё опять возвращается к нему. Видимо, дело в гравитации. — Полагаю, мы разделимся и исправим ситуацию. — Ты спасаешь Козарта. Я разберусь с Деймоном. — Наоборот. — Нет. — Но... — Нет. Что за зануда. — Просто имей в виду, что Спейд ужасен. Для разнообразия подумай, как я. Размажь его, не жалей. Чёрт, я не могу тебе этого доверить. — Ты мне не доверяешь? — Ох, чёрт тебя возьми. Джотто ухмыляется всего секунду, а затем снова возвращается к мрачной задумчивости. — Даже так... мы, всё же, кое-что должны Деймону. — Разве? Потому что, я не заметил за ним ничего стоящего. Он сворачивается рядом и цепко хватается за мою рубашку, как если бы я был его любимой плюшевой игрушкой. Думаю, где-то так оно и есть. — Он сказал мне, — шепчет Джотто, его горячее дыхание прокатывается по моей груди, — где будет Джованни. — И ты всё равно выбрал то дерьмовое место? На секунду он отпускает рубашку и ударяет меня в бок. Я хриплю, а он снова укладывается как раньше. — Он предупредил меня о поджигателях в Мельфи. Он предупредил, когда Джельси намеревались объединиться с Сицилийскими семьями. Только благодаря его информации мы смогли заключить союз с семьей Бальзамо. И мы не защитили Елену. Это всё, о чём он просил, а мы... Джи, мы многим ему обязаны. Ага. Для всего этого есть шаблон. Я его узнал, ведь, ха-ха, я тоже виноват, хоть и не настолько психопат. Все эти вещи были важны для Елены больше, чем для кого бы то ни было, и шаблон гласит: "Во имя твоей любви". Но, Елена мертва и, если не заострять на этом внимание, что недавно сделал для нас Спейд? Нельзя этого говорить, у Джотто случится припадок. — Завтра, раз уж ты действительно ничего не знаешь, я расскажу тебе о вещах, о которых он тебя не предупреждал. Во всех кровавых подробностях, Джотто. И ты сделаешь выбор. И помни, что мы все будем с этим жить. — Ты всегда жил, принимая мои решения, — бормочет он, пододвигаясь ещё ближе, находясь в одном из своих редких моментов беззащитности. Я никогда не знал, как с этим быть. К счастью, такое случается раз в десять лет. — Давай подумаем, — начал я с практически идеальной доброжелательностью, — чья это может быть вина? — Моя, — шепчет в ответ. — Вообще-то, это вина ублюдка Козарта, но ты же всё равно заставишь нас спасать его. — Ты всё ещё ненавидишь Козарта? — спрашивает Джотто как-то отчаянно. — Это не так, — я фыркнул, обнимая его и ероша золотистые пряди. Я просто возмущён и всё. Несмотря на это, мне хватает прозорливости видеть в нём хорошего парня. — На самом деле, я не всех ненавижу. — Я знаю, — Джотто искренне улыбается. — Я отношусь нормально ко всем хранителям, кроме одного, чьё имя уже вычеркнуто из моей памяти. Джотто смеётся, но смех звучит болезненно. Пора отвлекаться. — Я не ненавижу твою Марию. Даже если она читает наши письма, как параноик. Он посмотрел на меня с выражениям едва ли не ужаса, страха. — Она не моя Мария. — Ну да. Она будет твоей. — Джи, я никогда не... — Да, да, да, я знаю. Я знаю, что ты хочешь сказать. Но мы с ней договорились, так что тебе не стоит волноваться. У нас система. Мы сможем делиться. Я выиграл. Он полностью отвлёкся от мыслей об ублюдочном Спейде. Хотя выглядит так, будто его мозг и вовсе сломался. — ... Спасибо? — говорит он, будто сам не понимает что произносит. — Конечно. Эй, она уже часть Cемьи. Никаких проблем. Он задумался об этом. — Кнакл убьёт нас. — Мария утверждает, что нет. Она даже говорит, что мы сохраним наши яйца. — Как великодушно, — кивает Джотто, всё ещё не веря в этот разговор. — Но, Джи, я — знаешь, я не говорил о... чём-либо с ней. Или с тобой, раз уж так. Я даже не смотрел на неё в этом смысле, а ты думаешь, что мы. Что? Поженимся? Я только пожал плечами. — По-моему, всё правильно. У меня появляется шанс дразнить его вот так очень редко. Ничего не могу с собой поделать. В такие моменты он всегда выдает странные, ошеломлённые фразочки, и это так весело. — Мой любовник только что обручил меня с женщиной, которую я едва знаю, — сообщил он пуговице на моей рубашке. — Почему? Пуговице нечего ему ответить, так что это сделаю я. — Эй, я ведь умею выбирать людям соответствующее дело. А ты можешь говорить всё, что хочешь, но, поверь мне, ты заглядываешься на неё. Все об этом знают, кроме тебя. — Я не хотел так делать, — настаивает он. — Но ты хочешь Марию! — я возразил. В этом споре моя взяла. Дело в том, что я уже делаю ставку на детишек Джотто. Я могу быть Дядей Джи. Он не заберёт у меня титул Дяди Джи только потому, что артачится. — Есть ли хоть что-то, чего бы я хотел, а ты не попытался бы мне этого дать? — он спрашивает низким и встревоженным голосом. Испуганным. И ему должно быть страшно, потому что ответ - нет. Ты стал для него всем миром, и это очень давит. Слишком сильно. Значит, ему нужна ложь? И то, чего он ждёт... Не понимаю, как я успел настолько сойти с ума. В этом я склонен винить Джотто. — Я не отдам тебе свою до уморы ошибочную карту мира 1258-го года. Она моя. — Жадина, — довольно пробормотал он. Морщинки на его лбу разглаживаются, черты лица смягчаются и возвращается привычная полуулыбка. Ложь. Она не даст этому миру разлететься на части. — Да. Это мой внутренний пятилетний ребёнок. — В пять лет ты давал мне свои игрушки. — Мой внутренний двухлетний ребёнок. — В два года... — Ты не заводишь меня, когда споришь по мелочам. — О, неужели? Он двигается как огромный кот; естественная привычка от многолетних побед в сражениях. В этом есть свои плюсы. Не скажу, что я особо против быть прижатым к кровати полуодетым, шикарным мужчиной с дикими глазами, который намерен провести эту ночь со мной. — Не совсем, — сказал я, потянувшись вверх, в то время как он наклонился вниз. Да. Может, мы разрушаем Италию. Может, мы решаем одну проблему, создавая ещё большую. Может, мы все умрём в мешанине крови и пуль и, наверное, мы это заслужили. Но это то, чего хочет Джотто и, если потребуется, я променял бы весь мир ради него в мгновение ока. Во имя твоей любви. В этом есть смысл и совсем ничего ужасающего. Спросите Спейда. *** — Итак, дети мои. Сегодня мы будем спасать парня по имени Шимон Козарт, — проинформировал я хранителей. Всех, кроме скользкого и тронутого предателя. Если повезёт, Джотто его поджарит до хрустящей корочки позже. Чёрт, да никогда этого не случится. Можно даже не надеяться. — Козарт, — продолжил я, — хороший и добродушный человек, который слишком много говорит и постоянно сует свой нос, куда не просят. Именно поэтому он и оказался в такой ситуации. Если спросите меня, то он сам во всём виноват. Если спросите Джотто, то это не его вина и надо спасать. На счастье Козарта, босс здесь Джотто, так что мы выдвигаемся. На помощь. — Эта речь чрезвычайно не была наполнена любовью Божьей, Джи, — серьезно заметил Кнакл. — Не заставляй меня бить священника до того, как мы вообще попадём на поле боя. Это будем плохим знаком. — Наш план? — спрашивает Угетсу спокойно и безмятежно, будто не замечая нашей перепалки, или хныканья Лампо, или мрачности Алауди. Весь этот Дзен должен меня раздражать, но со временем я начал его даже ценить. По крайней мере, хоть кто-то среди нас спокоен. Кто-то, кроме Джотто, к слову, но тот не считается, он вообще пришелец. — Наш план, верно. Итак, мы — Лампо, заткнись, прекрати реветь, подними зад с кресла и притащи свой щит, прежде чем я напомню тебе, кого действительно стоит бояться. Лампо вскакивает и несётся вдоль стены к двери как припаленная мышь. Моя методика эффективна независимо от того, сколькими осуждающими взглядами меня одарит Кнакл. Он в любом случае выведет пацана из комнаты. — И ещё, скажите кто-нибудь Алауди, что мы как раз собираемся выбить немного дерьма из продажных ненавистников дисциплины, но это нужно делать в маскировке. Убедитесь, что он понял важность прикрытия; в этот раз он не может просто вломиться и творить, что вздумается. Угетсу послушно повторил всё это Алауди, практически дословно, только чуть более вежливо. Ещё один хороший момент в Угетсу: он никогда не спрашивал, почему мы с Алауди не можем общаться напрямую. Спасибо, чёрт побери. Алауди дослушал, кивнул, зевнул и ушёл. Предположительно, запастись наручниками. Он пытается выглядеть безучастным, но я вижу слабый маниакальный блеск радости в его глазах. — Маскировка? — спрашивает Угетсу, испуганно цепляясь за свой наряд Гендзи. — Маскировка, — ответил я без жалости. Я стал дальше объяснять план ему и Кнаклу. Всё-таки они единственные, кому это ещё надо. *** Шимон Козарт вновь поражает меня. Не убивай предателя, говорит Козарт, ведь он... страшный? Оставь его в живых, пусть он и дальше всех мучает, это же здорово! И я совершенно не вижу никаких предпосылок к тому, что это обернётся против нас, да. А затем, продолжая молоть чепуху, он сказал: "Оставь меня позади". Он сказал это Джотто. Это всё равно, что попросить его ампутировать себе ногу. Нет, это даже хуже, так как к конечностям Джотто испытывает меньше привязанности, чем к своим людям, в этом его прелесть. Чёрт возьми, разве не Козарт изначально вбил ему в голову начать весь этот бред с виджиланте? А потом, как чума, которой они и являются, объявились эти жуткие мумифицированные сукины дети и теперь у нас есть настоящее семейное проклятье. Кому это надо? Серьезно, им нечем заняться? Ради этого всё было? Чёрт. Если подумать, всё это время я ждал, что проклянёт нас Кнакл. Но нет. Нет, это Козарт. К чёрту Козарта. Это всё его вина с самого начала. — Давай убьем Спейда, — снова начал я, уже потеряв счёт тому, сколько раз произнёс эту фразу. Я надеюсь, что просто доведу Джотто до бешенства и он всё-таки прикончит Спейда, лишь бы меня заткнуть. Пустая надежда, но попробовать стоит. — Мы не обязаны ставить в известность Козарта. Сделаем всё тихо. — Джи, я знаю, что теперь всё... иначе, но он был Семьей. Мы не можем просто его убить. — Мы правда, правда можем. Я не понимаю, что порою творится в твоей голове. Кроме тех случаев, которые всё же понимаю, и они раздражительны. Лояльность - это лояльность. Только то, что парень свихнулся и попытался убить нас всех, ещё не даёт Джотто прав отвернутся от него. Вроде как, моральный облик. Джотто странный. Иногда это очаровательно, но чаще - заноза в заднице. — Ты думаешь, что хочешь убить его, — он сказал мне серьезно. — Но ты будешь рад убийству членов Семьи не больше, чем я. Ты пожалеешь, Джи. Нет. Редкость для меня - жалеть о чём-либо. Это по части Джотто. *** Был бы я сосредоточен на настоящем вместо того, чтобы париться о том неизбежном дне, когда Спейд сведёт нас всех с ума, я бы заметил, как Джотто что-то замышляет в момент, когда он всё же прекратил отрицать свою заинтересованность Марией и внезапно объявил о женитьбе. Я бы заметил этот невменяемый блеск в его глазах. Вместо этого, как идиот, я списал всё на предсвадебную нервотрёпку. Если бы Джотто таким вообще страдал. Ха. Нет, всю эту нервотрёпку словил я. У меня был настоящий панический припадок перед церемонией и невесте пришлось меня успокаивать, не унизительно ли? Кнакл увидел слишком много и пришёл к куче дурацких выводов. И, сильно заблуждаясь, всю проводимую им церемонию он окидывал меня сочувствующими взглядами. А ещё, учитывая, что он заставил нас сделать католический обряд — хоть никто из нас и близко не католик — действо отняло у меня приблизительно год жизни. В какой-то момент во время празднования Мария увела меня прочь и втолкнула в комнату к Джотто, закрыв за нами дверь. И, поскольку всё это было недостаточно странно само по себе, она выкрикнула из-за двери, что Джотто стоит быть готовым к двум раундам, так как это её первая брачная ночь и она хочет своей очереди. Джотто быстро вцепился в мои штаны, бормоча о том, что леди разочаровывать нельзя. Моя жизнь как сон. Но если Мария настаивает, что её безумная тактика компенсирует мои истраченные на свадьбу нервы, ладно, я не буду отрицать, что она права. Мария мне нравится. Естественно, это был не наш дом, что только усугубило ситуацию. По факту, это был дом матери Кнакла и Марии. Как много всплывает деталей, из-за которых все попытки ни о чём ни думать катятся к чёрту. Так что, оглядываясь назад, нет ничего удивительного в том, что свадьба стала знамением надвигающейся катастрофы. *** — Я никогда не думал возвращаться в Японию, — тихо говорит Угетсу, сидя на палубе корабля с мечом, лежащим на его коленях. Неестественно застыв, он смотрит на воду за бортом. — Я не хотел возвращаться. Правда в том, что я... очень не люблю Японию. Таковы были серьезные слова, сказанные Угетсу. Но так как вода, на которую он смотрит, это Японское море, то объявлять такое поздновато. — Хреново быть тобой, — согласился я. На самом деле, я сочувствую бедолаге. Я всё ещё считаю своим везением, что Джотто не оттащил меня за ухо обратно в Неаполь. К счастью, он посчитал Японию достаточно мирным местом, чтобы растить детей, а вот о Кампании такого точно никто не скажет. Что же. Со слов Угетсу, никто не скажет такого и о девяноста процентах Японии, а значит, единственное условие, при котором место будет хорошим - отсутствие там Деймона Спейда. Не то чтобы это не было большим плюсом. Поэтому, да, хреново быть Угетсу. Представить себе только: продирать дорогу из ямы, в который ты вырос, думая, что всё осталось позади, что между тобой и прошлым тысячи миль расстояния... и вдруг вернуться туда обратно. Жизнь - та ещё сука. — Что насчёт твоего наряда Гендзи? В смысле, если ты ненавидишь Японию, почему не выбросил его? Он хмурится и гладит пальцами ткань рукавов. — Я хотел помнить, — сказал он. — Я хотел надевать эти вещи каждый день, смотреть в зеркало и помнить, с чем больше никогда не должен иметь дел. О. Значит эта проблема с Японией личная. — Ясно. Откуда ты? — Эдо. Теперь Токио. Не думал, что Угетсу может быть таким мрачным. И всё из-за упоминания о доме. — Ну, мы не отправимся туда, — напомнил я ему и, прежде чем он ответил, продолжил: — А даже если отправимся, всё будет иначе. Я о том, что ты можешь даже вернуться в тот же дом, но он уже не будет тем же. Ты теперь принадлежишь Джотто. Забудь о пейзаже за окном, он больше не важен. Угетсу наградил меня понимающей ухмылкой, что намного лучше хмурого выражения. И ведь ухмылки я заслуживаю. В конце концов, мы оба прекрасно понимаем, что сейчас под этой палубой мой любовник занимается сексом со своей женой и, судя по всему, я не против. Я ведь орудие. Но, эй, и Мария тоже, и Угетсу, и каждый из Хранителей, особенно Алауди. Мы оставили Спейда позади только потому, что так нам сказал Джотто. Что за чёрт. Если бы я и чувствовал вину, то исключительно из-за того, что угробил Италию и оставил остальных разбираться со Спейдом, который, да, тоже Семья. И он наша проблема, независимо от того, как это преподнести. Джотто, кажется, это совсем не тревожит. Может быть, до него дойдёт позже. Эти несколько месяцев были весьма напряженными. Предательство, проклятье, свадьба, неожиданная эмиграция. Всё это, если подумать, я помогал либо организовать, либо восстановиться после, частично против моей воли. — Чувствуешь себя заводной игрушкой, да? — спросил Угетсу. — Да, ему нравиться считать нас её частями, — согласился я. — Не только нас, — Угетсу и я переглянулись, уловив "о-чёрт-Спейд" момент. — И даже так, мысль о том, что с ним что-то произойдёт... — ... пугает. Мы оба тяжело вздохнули. И из-за себя, и из-за друг друга, и из-за нашей обоюдной дурости. — Всё же, — с надеждой произносит Угетсу, — мы умрём и он нас больше не достанет. Всё закончится. Даже ему не под силу контролировать смерть. Я прислонился спиной к грузовому ящику и уставился в небо. Сегодня оно прекрасного лазурного цвета. Великолепное, бесконечное и неизбежное. — Ты в это веришь, Угетсу? — спросил я. — Действительно веришь?