Альквалондэ.

Сегодня ночью будет буря… Сегодня будет чья-то жатва. Некто, укутанный в плотный темный плащ с глухим, низко надвинутым по самый подбородок капюшоном стоял на высокой крыше, странно пополняя собой ряд белокаменных статуй богов и героев. Небрежно уперев ногу в низкие кованные перила, и то и дело потыкивая их носком, но как-то при этом зябко сложив руки у себя на груди. Он чуял, что этой ночью он здесь, возможно, не один свидетель. Лежащее напротив море тоже выжидало, беспокоилось и волновалось. Небо над ним хмурилось тяжелыми низкими тучами. Где-то, пока еще далеко от берега, над горизонтом его прорезала еще пока одинокая и дальняя зарница. Полыхнула на миг от края до края тревожным багровым отсветом плохого знамения и сразу угасла. - Скоро быть грозе, - подумал он, внимательно рассматривая это небо. – Как драматично, - кратко усмехнулся. – Подходящая погода. А после перевел свой взор на близко возвышающуюся от него высокую, тонкую, белую башню, горделиво царящую над всей морской гаванью. Долгий, долгий разговор, ведущийся в этой башне, неизбежно подходил к своему концу. К тому самому финалу, которого он выжидал и чаял, уже некоторое время незримо находясь на этой крыше. Разговор этот был полон почти того же пламени, что и недавно в Тирионе. Так же горяч, и так же страстен. И даже убедителен как будто, но сердце слушающего не отозвалось… Напираешь на него и давишь этим разговором изо всех своих огромных сил. А их ведь у тебя немало. Умело, ох, как же умело загоняешь его в угол. Не даешь опомниться, подумать, взвесить, рассудить. Натиск и буря. Сулишь и обещаешь. О-о, ты такое обещаешь, такие перспективы ты так красочно обрисовал и очертил. Я бы, наверно, так же обещал, чтобы добиться. Речи об удивительной свободе. О промысле над вами Эру. В который ты вцепился крайне ловко. И машешь им теперь туда-сюда как знаменем перед его лицом. О том, что те - завистники, с Таникветиль. Уф-ф, хорошо ты говоришь, красиво. Помнится, мы с вала очень долго в свое время развивали и обтачивали в целом эту удивительную мысль. А он лишь только еще больше изумленно хмурится в ответ и медленно, но отрицательно качает головой. Отказывает, как же так? Я бы тебе не отказал в эту минуту. Вообще ни в чем, прямо бы там отдался, на полу, немедленно, и сам бы подставлялся из последних сил… Кричал бы исступленно, задыхаясь: "Да! Да! Да!" Выгибался под тобой немыслимой дугой, слепо цеплялся бы за волосы тебе, а пальцами бы скреб по полу, обдирая ногти. На все бы согласился! Под всем бы подписался, под каждым твоим словом. А корабли - это уже такая мелочь… А Ольвэ не заворожен тобой. Нет, а он не даст. Не то что корабля тебе, а даже самой маленькой и крохотной лодчонки, примитивно склепанной из одного бревна. Советует сильней грести двумя руками. Как жаль, как жаль, я так и не успел пожить у моря…. "Ох, Ульмо", - скрежетнул со злобой и досадой. – Нет, - и шаг назад. Не веришь даже целую минуту. Смотришь и не понимаешь. Никак не можешь осознать. Слепое первое желание - сейчас же разорвать его на части, прямо голыми руками. Одним рывком сгрести за шиворот и белоснежной мордой со всей силы, резко, в пол. Чтоб сразу хрустнули и раскрошились нос и зубы, чтобы густым пятном темная кровь на светлый мрамор. Так накатило, обдало, так обожгло, что вспыхнули зеленые и красные круги перед глазами. И мир весь смазался и растворился на мгновенье. "Ты жалкий трус! – выплевываешь в эту морду. - Раб валар! Ничтожество с использованной дыркой между ног!" - в начале цедишь, а потом кричишь, срывая голос. Даже вперед подался, весь пылаешь жаром… Предыдущий шаг назад был из последних. Сейчас стоит, не дрогнув и не шелохнувшись. Наконец собрался, не изумляется и больше не боится… Решение принято, и он в нем утвердился. Вот именно сейчас, вот после этих слов. Только чуть сузились глаза. - Вон пошел немедленно отсюда. Убирайся, куда хочешь. Только вот сам и по себе. И чтобы я тебя не видел больше. Никогда. Тебе понятно? Этот разговор окончен… – сказал спокойно. Нет, спокойно выплюнул тебе в лицо, как будто бы последней мелкой шавке. Той, что истерично и навязчиво кидается под ноги господам. - Неужели… Я так не думаю…. - качаешь головой, чуть отступаешь, резко развернувшись, и, наконец, выходишь прочь… Гнев. Гнев. Гнев. Гнев. Теперь от белой башни растекался лютый, острый и кислотой кипящий гнев… Он с удовольствием втянул эту волну затрепетавшими ноздрями. Фигура его плотно сливалась с вязким мраком и вряд ли можно было бы ее вообще сейчас увидеть. - Ну конечно же, меня здесь нет. И не было, - он снова усмехнулся. – Не было, - протяжно шепнули бледные губы в ночь в сторону неспокойного моря. Нет, те сюда не подойдут. Им запретили. Запретили и ему. По сути, он и не собирался вмешиваться в то, что здесь вот-вот произойдет. Да и зачем? Он был уверен - все случится. И все, что мог, он уже сделал для того, чтоб это все теперь свершилось. И сейчас явился просто посмотреть. "Я просто посмотрю, я просто посмотрю", - твердил он то и дело сам себе, как заклинание. Упорно заклинал им сам себя. Он все же не сумел сдержать свою натуру и спокойно выждать в стороне, предпочитая, как обычно, находиться в самой гуще, глубине событий. Узреть все сам своими же глазами. - Вижу смутную землю - обитель скорбей, Вижу смертных, спешащих к могиле своей, Вижу славных царей, луноликих красавиц, Отблиставших и ставших добычей червей, - то ли пропел, то ли опять же прошептал-процитировал очень красивый, низкий, хрипловатый баритон. Он еще больше зябко обхватил себя руками. С моря вдруг резко дунул в лицо порыв холодного, уже почти штормового ветра. Обдал-окатил мелкими, свежими, солоноватыми брызгами. Гроза неизбежно приближалась. Постепенно наступала с моря на берег своим широким полукруглым фронтом. Но охвативший его сейчас озноб был вовсе не от ветра, а от еле сдерживаемого нетерпения. Которое было сильно уже настолько, что его трясло, как пленных в лихорадке в их подвалах. Ломало, выворачивало, прямо как на дыбе. Выкручивало все суставы в этом тварном теле, которым он себя когда-то ограничил. - Ограничил, ограничил, ограничил…, - какое мерзкое, нет, просто мерзейшее словцо. На вкус, на цвет, на запах, а главное, на смысл. Будто кто-то грязно и намеренно сплюнул в толпе на только что почищенный сапог. Вызывает острый гнев, досаду и брезгливость. Хотя он по природе не брезглив. - Ради чего же это слово? Этот смысл. Ах да-а, я вспомнил, ради них… Он посмотрел вниз, где в это время единственный сын Мириэли с перекошенным лицом как раз поспешно и легко сбегал по покатым, голубоватым в сумраке ночи ступеням белой башни. Ветер с моря расплескивал над его головой длинные черные волосы, запутывал и то и дело укрывал темной вуалью от него это лицо. Он вгляделся пристальнее … - Н-а-ч-а-л-о-сь, - еле-еле слышно прошелестели истерзанные, искусанные уже в кровь от волнения мертвенные губы. Этот шепоток выполз из них на свет, как заскучавшая ядовитая змея, потихонечку покидающая обглоданный дождями и временем старый, желтый и уже опостылевший ей череп. - Ограничивать. Ну что ж, теперь это больше никому не будет нужно. А они говорят, мы не умеем творить ничего нового, - тут бледные губы усмехнулись снисходительно и одновременно крайне глумливо. – Ну как же, мы умеем… Да так, что вам и не снилось в ваших самых страшных пророческих снах. На вашей высокой и бестолковой Таникветиль. С которой вам не видно ни х…..ра на самом деле. И это только самое начало… Там, внизу, в это мгновение родился крик. Самый первый. Крик этот отчаянный, истошный, дикий, со всей силы взметнулся и копьем ударил в набрякшее тяжелыми тучами ночное небо. И будто в ответ на него сверкнула над морем очередная алая зарница. Родившись, этот крик не угас, а сразу же был подхвачен множеством других, казалось бы, со всех сторон. Кричали зло, свирепо. Кричали, разрывая и надсаживая глотки, удивительную брань. Где-то справа за белой башней глухо и низко ударил в ночи тяжелый колокол. Загудел, завибрировал, задрожал над Лебединой гаванью телери, разносясь и отражаясь от белых каменных стен его звук. Тревога. А где-то слева, робко еще поначалу, занялось, завиднелось зарево первого пока еще пожара. Ему захотелось легонько дунуть, чтобы уже не робко - еще одно неприятное слово - а чтобы полыхнуло одной сплошной ослепительно-белой, огненной стеной от земли до самого неба. Но нет, он просто зритель, зритель, зритель. Зритель. Его здесь нет. Ураганный ветер, уверенно поднимающийся с моря, сделает за него эту восхитительную работу. Хоть и не так быстро, как ему сейчас бы хотелось. Он жадно подставил ему навстречу свое запрокинутое лицо, лишь только на миг прикрыв свои глаза крыльями темных ресниц. Вдохнул его полной грудью. Ветер. Так или иначе, сегодня это их черный ветер. Этой ночью здесь нет Манвэ! Нет Варды! Не видно ни единой ее звезды в редких прорехах тяжелых, мглистых туч. Даже морских Владык, их тоже нет. Ушли подальше. Нет никого. Кроме тех внизу, сегодня один на один со своей судьбой… И его. Но и его тоже нет, если потом кто-то спросит… - Не остановить. Нет, не остановить, - он медленно покачал головой, пристально следя взглядом за наконец-то сильнее вспыхнувшим над гаванью красноватым заревом пожарищ. Бессветные, абсолютно мертвые, темные глаза его, казалось, ожили. Там, на их таинственном, вечно укутанном множеством слоев первозданного мрака, которому он отдан добровольно, дне уверенно затлели две поначалу маленькие, крохотные, но очень жадные искорки. Постепенно набирая силу, разогреваясь и разгораясь, с каждым следующим мгновением становясь все ярче и ярче… Рассмотреть эту невозможную ночь, впитать целиком, отхлебнуть и испить до самой последней капли. Запечатлеть навеки до конца всех времен… Ничего не упустить. Он резко тряхнул головой, отбросив прочь капюшон со своего белого, как мел, лица. Вперившись, ввинтившись своим невозможно тяжелым, часто пронзающим покровы плоти и духа, острым взором в то, что теперь творилось внизу. "Ну, где же тот, с кого все началось? Мелкая, но жгучая заноза в черном теперь мизинце его вала. Которую тот все никак не вынет. А может быть, просто не хочет вынимать. Пока. Прямо лелеет под сердечком. Где же этот полубезумный сын Мириэли, пламенный любимец Мелько? Где он? Да вот же он бежит, как пьяный. Все верно, поджигатели должны гореть!" - Я сам возьму, что захочу! Я больше не нуждаюсь в разрешениях! Мне опостылело лизать вам сапоги! Всем вам! И вечно исполнять! С меня довольно! "О, какие сладостные мысли. Феанаро, у кого из нас двоих ты это все украл, ну, признавайся…" В одной руке, высоко над растрепанной буйной гривой, задран к ночному небу пылающий факел. Другая в латнице, намертво сжимает окровавленный уже клинок, не расцепить. "Куда же ты бежишь, а, Феанаро? Может, за вырванными из твоей руки камнями, в которых, как предрекает Намо, заключены как будто судьбы мира? Может, погибший свет тебя волнует? А может, рвешься за беспощадной местью за убитого отца? Клятва, клятва, клятва, да мне смешно! Нет! - кратко, резко. - Ты бежишь – за вала. Ты весь пылаешь и горишь! Зацепил, я понимаю, - улыбнулся. – Он такой, для этого и создан…" "Мелько, вот, кто тебя по-настоящему волнует в глубине души намного больше, чем все это. Только он. А это все хоть и прекрасный, но увы, один предлог. Не можешь пережить, что кто-то так тебя нагнул. Не важно, мелкий подмастерье или какой-то братец Манвэ. Все одно. Гордец, какого в мире не бывало. И, говорят, уже не будет. Ну как же не воспользоваться этим… Все еще бежишь. Не нужно. Можешь больше не спешить… - он резко щелкнул пальцами с когтями. - Ты наш уже! Со всеми потрохами! С этой сладкой, так быстро пожирающей тебя внутри гнильцой… Такой родной, - тут вдруг он очень плотоядно облизнулся. - Гордыня, мне об этом многое известно и не понаслышке… Ах, как ты еще совсем недавно уверенно сидел, осклабясь, верхом на стенке над вратами Форменоса. Уперев там руки в боки, надменно осыпая всех насмешками оттуда, мусором и мелкими камнями. Наивно думая, что сам себе хозяин. До поры… Ну, вот она и наступила. Глупый, глупый сын Мириэли… Так и не понял вот при всем своем уме, что твой упрямый зад надежно и отечески тихонько прикрывали в это время". Манвэ скорбит. И горечь этой страшной скорби ощущается им тоже. Какой-то будто постоянный привкус на губах, на языке. Навязчивый и чужеродный. Грязно сплюнуть… Скорбь эта пронизала в Арде - все. Все отравила. Но это правда, такого же, как ты, уже не будет никогда. - Через тебя-я, через тебя-я, - протянул он как-то даже сладострастно, - вот в чем твоя истинная ценность, Феанаро. Горе тебе. Горе… Вновь посмотрел. Бежит. Ослепительно красивый. Ослепительно безумный. "Я прямо захотел. Беги теперь, беги скорее в наши сладкие объятия. Ах, какими они будут, ты даже не предполагаешь… Я тобой любуюсь, как никем другим", - жарко зашептали, разлепившись, мертвенные губы, там вдруг неприятно юркнул, показавшись на секунду, черный, будто бы змеиный язычок. Глаза сощурились: "Через одну твою страстишку и такое! Пожар, в котором запылали судьбы целых поколений. Впрочем, что тебе до гибели их всех… Я бесконечно восхищаюсь! – он покачал при этом головой и даже низко поклонился в результате, прикладывая руку к сердцу. - Один лишь недолюбленный ребенок и взгляните…" - Какой ты жаркий, Феанар-р-ро, - прорычал. – Ну, мы додадим тебе теперь любви по полной. На пару. Я спереди, а вала сзади. Ну а потом наоборот. Отымеем во все дырки. И даже новые прокрутим. Будешь третьим в наших играх… Долго-долго, очень долго… Беги-и-и-и…. Ты призывал Извечный Мрак, так он уже давненько рядом. Ждет не дождется, раньше я бы так сказал. Но не сегодня… Не сегодня…. "Правда, ты этой ночью не один. Так, кто это там, кто впереди тебя на шаг, все время прикрывает от летящих с лязганьем со всех сторон клинков? Ах, да это старший - Нельяфинвэ. Ум-м, Майтимо, я не ожидал. Вот ты какой на самом деле. Сын своего отца, как оказалось! Лицо искажено в оскале, не узнать. И сплошь уже залито чьей-то черной, липкой кровью. Так что на нем видны одни голубоватые белки и волчьи зубы. Как ты, оказывается, лорд Нельяфинвэ, умело вспарываешь глотки. Кто бы мог подумать. Да у тебя талант, я вижу. Зачем же ты его скрывал так долго? Ох, Нельо, Нельо, прозрачные зеленые глаза, россыпь веснушек на носу, чуть похожих на сладкую пыльцу от майских яблонь в Тирионе. Рыжие локоны у челки, всегда растрепанным торчком, небрежно прикрывают твой лучистый глаз. Мешают постоянно. Легко сдуваешь, морщишь аккуратный нос с улыбкой. Чей-то засушенный цветок закладкой в книге хранишь зачем-то много лет. Сентиментальный. Легкое смущение от того, что ты такой высокий. Застенчивый немного. Вечно не знаешь, куда руки деть, когда не в кузне… Где ты? Милый рыжий мальчик? Куда все это делось? Нет тебя больше, как и не бывало. А я уже сильней хочу… Хочу поближе познакомиться вот с этим… С тем, кто так удачно заменил тебя этой волшебной, незабвенной ночью. Схватил кого-то, ловко выбив перед тем клинок. И, разорвав почти до пояса одежду, прижал спиной к себе стальным захватом. Резко, с упоением чиркнул сталью по подставленному горлу, крепко зажимая рот ладонью. Высоко струей хлестнула-выплеснула кровь из перерезанных артерий. Щедро оросила все вокруг, пометила и окропила… Торопливо отпихнул ногой чуть оседающее тело. Спешишь… Следующий, опять одежду рвет, перехватил за волосы. Удобней. Все, не вырваться уже. Да это женщина, красивая и молодая. Может, чья-то дочь, сестра, любимая. Нет, не жалеет. Правильно, зачем? Ведь впереди опять отец. Кто же заступит им дорогу… Быстрей за ним". - Кончай ее! Не нужно разбираться… Одним движением отшвыривает к грязной стенке, попутно выхватив из чьих-то рук копье. Древко слегка скользит от чьей-то крови. Не важно. Перехватывает только поудобней и со всего замаха всаживает в грудь. Прошибает насквозь и пришпиливает к этой стенке. Хрипит, хрипит в агонии, толчками горлом плещет кровь. Скалит розовые зубы, скрюченными пальцами цепляясь за древко в своей груди. "Неужели же? Я не хочу-у-у-у-у!!! Манвэ! Варда! Никогда уже не будет сыновей…" Проклинает…. - Слышу! А-а-а-ах, Нельо! - сладкий судорожный стон, собственная плоть при этом ощутимо шевельнулась. - Ты наш! Наш-наш-наш-наш!!! "А кто там дальше следом? Он от тебя не сильно отстает. А-а, как же, как же, нежная душа! Певец, поэт, эстет, ценитель музыки и лирик - Макалаурэ. Гляди-ка, выбросил клинок, понятно, музыканту он не нужен. Что это у него в руках? Что там такое? Чем это он как масло режет глотки всем направо и налево? О-о-о, струной от арфы. И правда, очень артистично. Какое чудо этой ночью. Вы все, вы все безумны, как и ваш отец. Яростные крики, сдавленная площадная ругань, лязг, скрежет, звон металла о металл, бульканье и хрипы, чьи-то стоны боли, чьи-то наслаждения, ты слышишь эту музыку, ты ей заворожен. Ты упиваешься сейчас тем, как это все звучит вокруг тебя, в тебе. О-о, я тебя прекрасно понимаю, как никто другой на этом свете. Ведь эта музыка моя. От первой до последней ее ноты. Ее когда-то создал я, я ее придумал, воплотил… Ты слышишь? Слышишь…. Это все мое, родное, так же, как и ты теперь, мой друг. Хочешь, я тебе немного подпою? Хотя зачем? Этот волшебный звук твоей струны, вонзающийся в плоть, еще долго-долго будет тебе после сниться. До самого конца, не позабыть. Ты не забудешь эту песню, ты так талантливо ее сейчас исполнил…. Ты не забудешь… Мы поем с тобой дуэтом, Кано. Наш". "О-о-о, да вы только поглядите дальше. Туркафинвэ бьет ногой Хуана, чтоб он не лез! А тот отчаянным комком бросается ему под ноги. Заступает, не дает, оттаскивает, хватает за сапог. Ну же, забей его вообще! Избавься! Не тащи его с собой туда! Он вообще тебе не нужен, навязанная тварь! Так его! Окованным носком - по морде. Заточенными звездочками шпор – по ребрам. Жалобно, как жалобно скулит. Нет, плачет. И оплакивает. Шесть слиплась вся от крови, висит сосульками по еле дышащим бокам. Ведь ты не девка, Турко, бей сильнее! Да чтоб он сдох тут наконец! Кстати о них, а-а-а, тоже очень понимаю, отвлекся на какую-то. Все тут же позабыл, включая обожаемого пса… Сладко волочешь за косы, намотав их на кулак в какой-то темный, тесный-тесный угол. Зажимаешь, с силой стискиваешь грудь. Какая мягкая и налитая под рукой. Сопротивляется, как раненая птица. Хочешь рассмотреть ее лицо. И бьешь наотмашь, чтобы утихомирить на минуту. Все равно кричит, никак не умолкает. Хотя удар приличный был. Царапает. Кусает тоже. Бьет в ответ, как только может. Плачет. Умоляет, наконец. Просит пожалеть. Что-то безостановочно твердит про жениха. Про то, что любит. Бессильно шепчет чье-то имя. Снова бьешь. Цепляется уже за ноги, оседая, ломая ногти, обдирая пальцы о доспех, а тебе сейчас смешно, как никогда. Нравится? Ох, как же нравится, как на охоте. Вот какую ты охоту хочешь, вот какую ты охоту любишь. Осознал? Прочувствовал? Да-а, вижу-у-у. Стоит, как колом. Судорожно рвешь завязки на штанах с рычаньем… Засовываешь руку. Обхватываешь. Скользкий. Да-а-а… Нет сил терпеть. Давай уже ее по полной, чтобы потом вообще не поднялась! Покажи себя во всей красе, Прекрасный… Растерзай без сожалений эту дичь! Ум-м, да ты здесь первый… Я мысленно с тобой, мой пылкий мальчик. Большой. Какая сочная головка. Давай же, протолкнись им сладко, разрывая. Вот твоя кровь, твоя добыча. Животное здесь не Хуан. Оближи скорее. Вкусно… Ой, как вкусно…. Кончай в нее с победным хрипом! Ах-ах, что? Целуешь ее благодарно, слизываешь слезы? О-о-о, мне это нравится. Это самая жестокая насмешка из возможных. Опять стоит, весь истекая смазкой. Какой ты ненасытный, Турко. Давай-ка сзади для разнообразия. Хватай за шею и лицом ее зареванным, красивым, к стенке. Впечатай посильней щекой в побелку. Не пробовал еще. Сегодня можно все. Такая ночь… Палец ей просунь облизанный, почувствуй. Как там еще пока что узко, тесно, гладко-гладко, горячо-о-о пульсирует, трепещет в дивной глубине… Потрись туда-сюда блестящей налитой головкой и входи-и-и… проталкивайся… туго… Ах, как ты стонешь, закусив губу до крови. Сосредоточенный такой. Растрепанная челка на глаза. Капельки пота на серебряных висках и животе. Хочу их медленно слизнуть горячим, липким-липким, грязным-грязным и очень длинным языком. Облизать тебя всего. Везде его тебе просунуть… Как ты сейчас. Да, милый, до упора. Не умри. Обхватывает как. Дыши там. Ну-у, поживее… Рот ей рукой зажми. Чтоб снова не кричала, не выстанывала чуть-чуть мешающее имя. Рот же, не горло. Нет, ты чувствуешь, как бьется жизнь? Своя, чужая. Распоряжайся! Да! Еще! Сильней в нее вбивайся! Сильней!!! С громким шлепком атласных белых бедер о трясущиеся ягодицы в ярко-алых синяках. Не прекращай. Ей нравится, не сомневайся… Ты ведь герой девичьих грез. Герой… Ты наш. Герой…" "А Куруфинвэ спину, как обычно, прикрывает, пока ты… Да только сам все смотрит то и дело краем глаза. И уже еле судорожно дышит, безостановочно облизывая припухшие, вовсю искусанные губы. Темные кудри завитками налипли на горящее лицо. Яркий румянец пятнами по скулам. Вспотевшая рука уже в штанах. Отблеск пожара на его фигуре. Не знаю даже, кто его здесь больше возбуждает. Ты, Куруфинвэ, считываешь мои мысли прямо на ходу. Я снова восхищен. Братская любовь царит сегодня в Альквалондэ!!! В широком смысле слова!!!" - он торжествующе расхохотался во все горло, раскинув руки, затрясло, заколотило. И судорожно всхлипнул под конец. "Ну, так и быть, берем обоих за нее! Бере-о-о-м…" "А Краснолицый там кого-то душит между делом, тоже очень увлеченно. После такого это как-то даже пресновато… Но ничего, оно зачтется. И этот наш". "Ой, вот и младшие из переулка подкатились. Близняшки, напрочь позабыл их имена и вечно путал этих недотеп. Ох, как они рассвирепели. Что-то орут. Руками машут. Правда, не своими. Прелесть… Дерутся даже ими. Затейники какие… Дети-дети… Наши. Дети. Вот уж не думал, что мне быть отцом так скоро. Никак не повзрослеют. Ну ничего, сегодня первый раз. У всех. Вкусите". "До чего ж ты плодовитый, Феанаро! Отпрысков толпа. Семь штук. Но как приятно видеть, что яблочки твои не откатились далеко. Я тут от каждого попробовал немного. Порченое семя, я тебе скажу. Не обольщайся". Хорошо, веселье набирает обороты. Сердце колотилось, расколачивалось о мешающие ребра. Он и сам как будто был внизу. Предсмертный вой бил по ушам уже набатом. А ноздри до отказа забивал острейший, пряный запах свежей крови. Еще теплой и горячей. А-ах! Отхлебнуть бы. И конечно же, не менее волшебный запах рвоты и дерьма. Бойня. Бойня сегодня в Альквалондэ. А ветер с моря уже не свеж и не прохладен. Он смрадный, дымный и воняет едкой, мерзкой гарью. Взметает в низкое предгрозовое небо черный, еще слабо тлеющий по краю хрупкий пепел. Этот пепел осыпает его огненным дождем. Путается в его длинных, уже растрепанных, стоящих дыбом волосах, снова ярко вспыхивает там… Жадно льнет к его губам, оседает сладкой горечью на них. Еще мгновение назад он кем-то был. Думал, мечтал о чем-то… Как же смешно, как страшно…страшно….страшно…. Но не тем внизу. Не тем, кто это все творит. Запылали, занялись крыши соседних к нему зданий. С ревом и диким грохотом падают оттуда, обрушиваясь на чьи-то головы, без разбора мраморные статуи морских Владык. "Ульмо, Оссе и Уинен… Не самая страшная смерть на сегодня… вот уж не самая… Смотрите, ваше море стало этой ночью красным. Волны пузырятся розоватой пеной. Кровавой чешуей блестят прочнейшие доспехи нолдор. Телери к такому явно не готовы. Вооружены совсем легко. Самая резня у белых кораблей. Впрочем, белого здесь больше нет уже давно. Феанаро уже там. Бежит за Ольвэ. Видно, хочет лично расквитаться за то, что он себе позволил выгнать его вон. Что-то кричит ему истошно, брызгая слюной. Метнул в него копье и промахнулся. Всадил в другого, кто его собой прикрыл. О-о-о, к вам подкрепление подоспело… Должно быть, это Ноло, хоть я его пока что самого не вижу. Отобьют, сегодня Ольвэ отобьют ценой огромнейших потерь". "Неважно, это все уже неважно… Суть ведь она совсем в другом. Слава Мелько!!! Вот и сбылось, как ты мне обещал однажды..." Он легко, одним движением дрожащих от возбуждения пальцев смял на груди серебряный доспех, в который был закован под плащом. Мешает, это все ему сейчас мешает! Резко рванул у горла непокорные завязки от плаща, сорвал его остервенело с плеч и отшвырнул, не глядя, прочь. Плащ этот мгновенно подхватило сильным ветром, взметнуло у него над головой, закружило-завертело и тут же унесло куда-то в ночь. А пальцы все сминали и почти что истерично отдирали, как могли, не нужный и стесняющий его доспех. Нету терпения на возню с занудными ремнями… Он как завороженный все смотрел, смотрел, не в силах оторваться ни на миг, огромными горящими глазами с этой крыши вниз. А смятый под его рукой неряшливой бумажкой, скомканный мифрил глухо бряцал о уже нагретую соседним пожаром крышу. Это тварное тело упрямо, по-своему, реагировало на то, что творилось внизу, на то, что творилось внутри него. Желало до смешного примитивного и короткого удовольствия. Сладко пело ему об этом. Он вроде бы давно уже привык, но все равно был этим удивлен. Возбужденная плоть болезненно налилась и почти прижалась, чуть подрагивая, к его поджарому, обнаженному животу. Настойчиво требуя к себе его внимания. Он низко застонал сквозь сцепленные насмерть зубы. Медленно огладил себя одной рукой по всей груди. Сжал, чуть-чуть потер и больно ущипнул сосок. Коротко охнул. Все обострилось до предела. И самого его давно вело уже куда-то. Вниз…. Вниз…. В сладостную бездну пекла…. Где царствовать им без конца… "Что там дальше? Кто там рвется в бой, как Тулкас, с таким отчаяньем. Да это что-то личное, похоже. Золотые ленты, косы-змеи. Финдекано подоспел. У-у, Ноло, Ноло, может, есть еще надежда, что эта ветка дома Финвэ пока имеет перспективу? Бешеный какой. Змеюка. Клинки в руках молотят мельницей вокруг. Очерчен будто белым кругом. При всем при том кого-то явно ищет в этой страшной кутерьме и мясорубке. Так, и кого же? Про кого мы в этой дикой свалке еще помним? К кому мы прорубаемся? Кого хотим, так, что удары даже пропускаем? Что-то на преданность сыночку Мириэли это все никак не тянет… Я точно знаю, ты был против… Ах, ну конечно же, Майтимо! Вы же ведь так всегда дружны. Ну прямо неразлучны с этим братом с детства. Переживаешь, ищешь Нельо. Все понятно. Прискорбно, это все весьма прискорбно. Огорчен. Расстроен даже. Неужели тут еще осталось что-то? А мы ведь только что видали пример прекрасной родственной заботы и любви. Там, за соседним поворотом. Ага, увидел наконец. Кричишь, зовешь, срывая голос, бежишь к нему. Ум-м, как ты запачкался уже, пока нашел. На скулах чьи-то отпечатки пальцев, пятна сажи. Кто-то хватался, умирая, за твое красивое лицо, пока ты вспарывал ему живот натужно. А все не так уж плохо, как я думал по началу… Ели бы еще не эти чувства к брату. Хочешь закрыть, пожертвовать собой. Пожертвовать собой, - он грязно сплюнул, весь перекривившись, исказившись, смазавшись до сумрака и слившись с ночью, - не здесь и не сегодня, я сказал!!!" "Выкрикиваешь имя. Майтимо рубит там направо и налево, не слышит даже по началу. Ничего не слышит. Ничего не видит. Пьян от крови. Пьян от бойни. Не беги к нему, не рвись, ему не до тебя! Не нужно отвлекать его от правильного дела! Не нравишься ты мне сегодня, Финдекано! Не нравишься. Ухватить тебя за эти косы! Протащить как следует лицом твоим смазливым по черным жирным кочкам, по камням, чтоб ты за них беспомощно цеплялся, выдирался, жалко елозил и хрипел… Проволочь... И наказать. Прочь руки! Не тянись! Не порть мне пряный вкус от этой ночи своей ущербной добродетелью. Не нужно". "Дотянулся и достал. Схватил, встряхнул, так что мотнулась голова. Пока он сам твою не снес в горячке. И сразу прижимаешь эту голову к плечу. Трясущимися пальцами ведешь по мокрым и кровавым волосам. Гладишь, гладишь все его по голове трясущейся рукой. Хочешь укрыть, упрятать на груди. После, будто опомнившись, ощупываешь лихорадочно, поспешно. Цел ли? Не поранен? Плечи, руки, широкая спина и бедра…. И бедра эти тоже прижимаешь. Ближе. Погодите… Что-то тут сейчас не то… Нельо выпутывается с нетерпением из твоих объятий, он рад, конечно, что ты здесь, но бой еще кипит вокруг. Хотя какой там бой, нет, это бойня. Но ты не выпускаешь. Только сжимаешь еще крепче. И вдруг…. поцеловал внезапно в этой всей возне, крепко схватив за шею и затылок. Да просто впился на секунду, гибко обвивая! Змей, черный, ловкий, гибкий змей! Ужалил. Укусил. И отравил! Ну конечно, такое больше не сотрешь и не забудешь. Мне хорошо… Мне снова хорошо! А Рыжий отпихнул мгновенно от себя. Затем удар наотмашь со всей силы. Взметнулись косы. На миг блеснули червоным блеском ленты в зареве пожарищ. Почти что кубарем перевернулся от удара, но удержался, не упал. Отскочил, глядишь в упор, глаза пылают. Тыльной стороной руки размазываешь кровь по рту и подбородку, языком прощупывая зубы. Дышишь тяжело. И смотришь потемневшими глазами, смотришь, смотришь, смотришь на него, не отрываясь… А знаешь, Финдекано, этим чудным взором ты смотришь прямо на меня… Мой сладкий, черный, ядовитый змей. Не-е-т, Нолофинвэ, судя по такому, вам тоже нас не оседлать… еще увидишь. Так что же, Рыжий? Глядит растерянно - секунду. Какой-то проблеск у него в глазах. Как будто тот снова тот на миг вернулся. С нелепым и засушенным цветком из старой книжки. Не-не-не, не нужно нам его… Мы не хотим, ни я, ни он. Нельо, милый, это все совсем тебе не нужно. Выбрось прочь этот цветок, забудь! Расстанься. Нету больше, как и не бывало! Да ты сам взгляни. Взгляни-и-и…. Как вижу я…" "Тебя же здесь боготворят. Ошибся я, ну что ж, бывает. Это тебе приносят нынче жертвы. За тебя любому с наслаждением вспорют-вскроют глотку без раздумий, не колеблясь и не дрогнув. Вот он, стоит в дыму напротив, смотрит упрямо, жадно, исподлобья. Вытирает свою кровь. Стерпит, он от тебя еще и не такое стерпит. Точеное лицо бледно, как мрамор. Губы зато красны, блестят. Смоляные косы вьются за спиной по ветру. В глазах такое… Вижу-у-у, теперь я вижу, наконец… Ох, обовьет он жадно, опутает тебя своими шелковыми косами…. Свяжет накрепко крест-накрест золотыми лентами, затем рывком перевернув двумя руками на живот... И как это я раньше проглядел такое диво? Шторм этой ночью зародился вовсе не на море… Черное око бури, око урагана, оно здесь. Отрезало на миг вас двух воронкой темного колодца от стонущей земли до плачущего неба. Отгородило от всего… От скользкой, мокрой гальки под ногами. От тлеющих горящих веток, которыми играет сильный ветер. От чьих-то невозможно стройных ног в сандалиях с разбитыми коленями, которые виднеются из-под какого-то уже завала чьих-то тел, обломков, мусора, изрубленных в щепу щитов. От чьих-то пальцев, что скребут ногтями, бессильно уже роют землю и песок, и из последних сил хотят нащупать рукоять меча. От смятых, как орехи, шлемов сразу вместе с черепами, отрубленных конечностей, вспоротых, дымящихся кишок, поблескивающих сизым и жемчужным блеском, смрада горящей плоти, стонов, хрипов, бульканья и воя. Но не от проклятий… Бьются о близкий берег с ревом бешеные черные валы из волн. Разбиваются, как чьи-то души, чьи-то жизни. Захлебываются резким криком чайки и тонущие в море эльдар..." - Тоните же!!! Тоните!!! - сжал кулаки, затряс руками, замахал, ногой затопал даже. По крыше трещина пошла. – Тоните оба! Ну-у-у! Сорвался, схлынул, ринулся к нему. Схватил ладонями лицо, чуть-чуть склонившись. Вгляделся. У самого зрачки расширены, кровь с шумом бухает в висках… - Нельзя, нельзя, нельзя, нельзя… Можно, Нельо, можно… - снова ядовитый шепот. - Я благословляю… "Да-а! Прихватил за эти косы, потянул к себе рывком. Ты теперь уже целуешь. Не даешь ему вздохнуть. Исступленно, дико, жадно, жарко и в захлеб. В первый, но как будто бы уже в последний раз. Но я уверен, это самое начало. Пропихиваешь свой язык как можно глубже. Животно стонешь ему в губы, не сдержавшись. Ярко представив там не только эту свою часть. В этом горячем, сладком и с ума сводящем рту. Страстно лижешь и кусаешь эти губы. Терзаешь просто. Как восхитительно они припухли. Ох, как они его обхватят… Мокро, плотно, горячо-о… кончик языка легонько поиграется с уздечкой. Пощекочет. Вжимаешься в него плотней всем телом. Хочешь почувствовать и потереться… А он охотно помогает, крепко стискивая тебе ягодицы в кожаных штанах. Мнет их чуть пониже. Предвкушаешь, как упоительно толкнешься в первый раз… Как тебя всего трясет от возбуждения крупной и неудержимой дрожью. Колотит просто и ведет. А ловкий змей уже пробрался, проскользнул, просунул тебе руку, прихватил внизу, поперекатывал туда-сюда в ладони, затем уже по всей длине прошелся… Стонешь, стонешь в голос ему в губы…" - Ум-м, - причмокнул. - Гляди, не загрызи его в процессе, Нельо, - насмешливо и с явным удовлетворением. "Натянул как следует уже за эти косы, наматывая на кулак. И дальше упоенно всасываешь кровь с разбитых же тобою губ… такую сладкую…. Родную… Пока он там тебе…. Подмахиваешь бедрами, подстраиваешься под его движение, ловишь ритм…. А-А-А-А!!!! - Этой ночью моей насмешке нет конца… над тем, что было свято, - очень холодно, рациональною. – Ключевое слово - было. Знаешь, Финвэ, - как будто бы кому-то вбок, - я искренне считаю, что вала оказал тебе услугу в Форменосе. Огромную, по сути. И ты не видишь, что они сейчас творят, все эти твои дети-внуки. Жаль, жаль, - задумчиво. - Я бы тебя заставил посмотреть… Схватил бы, наклонив как следует за твой загривок, бросив на колени! И заставил… "Ну, что там дальше? Будет? Я хочу-у-у… Я хочу это увидеть… Кто же кого? Интрига. Вы прямо оба хороши, сорвавшись этой ночью с валарского поводка... Я уже завелся, дальше некуда, рассматривая эти чудеса. Да, Нельо, Нельо, ты меня сегодня удивил пока что больше всех, наверно. Эх, разогреть тебя сильнее, рыжую скромняшку… Да за ноги тебя в Ангбанд! А что? Я бы забрал, не сомневайся… Схватил за огненную косу да так и проволок до самых черных врат. И сразу бы спихнул ногой в подвал. Самый глубокий. А после поглядел бы поподробней, как ты на самом дне отбрыкиваться будешь". - И будешь ли, вот в чем вопрос? - снова остро пригляделся. – Будешь? - очень удивленно. – А ведь это, Нельо, дно уже. И без подвалов. Будешь, значит. Даже несмотря на это все? Как интересно-то… Мне очень-очень уже интересно… Как же такое может быть? Тьфу ты!!!! - в сердцах с досадой. - Вот, сглазил прямо сам себя! Опомнились, как будто… Расцепились, - разочарованно и недовольно. - Отдышаться только все никак не могут. "Змей с косами старательно облизывает пальцы на руке, каждый пососав немножко с мокрым и причмокивающим звуком. Большой дал облизать тебе. Попробовать… Намеренно слегка размазал по губам, чтобы на миг полюбоваться… И совершенно пьяно улыбаются друг другу, забыв вообще про все на свете. Что? Вновь похватались за клинки? Да бросьте, это было интересней. Тут и так резни кругом хватает. А, видимо припомнили, зачем они вообще сюда явились. И, оглядевшись, побежали, спотыкаясь, к Феанаро…" - Вот же! - цыкает и чмокает с досадой. – За руки еще возьмитесь! – злобно в спины. – Все равно я все как следует запомнил! Лица, лица, лица, имена и список. Очень-очень длинный, долгий список. Рачительный хозяин, следящий за своим добром, отметит все. Он ничего не позабудет, не упустит. Предъявит каждому потом по пунктам, кто уцелеет здесь сегодня. Не отвертеться. Все им учтено. Вот только нет пока финальной точки под этим жутким, страшным и кровавым документом… "Это еще что такое? Это кто выпустил тебя сюда! Куда там смотрит твой отец и братья! Нэрвен, какого ты тут притащилась! Кольчугу нацепила. Мечом там машешь неумело. Крайне неумело, Нэрвен. Неумело. Ты на кого кидаешься, как маленькая кошка, я что-то ничего сейчас не понял? Ах, так на кодлу Феанаро, что ли… Все ясно. Из-за матери должно быть, из-за Эарвен. Агония остатков совести, я полагаю. Ну-ну, забавно будет поглядеть. До дяди еще далеко. А вот до этих очень близко. Нэрвен, ну куда тебе тягаться? Оба матерые, в самом соку, даже чуть старше Феанаро. Видал их вместе и не раз. Имен не удосужился спросить. Налитые плечи, мраморные торсы, руками в кузне гнут металл. И сами будто из него отлиты. Чуть резко рубленные лица. Темные косы у обоих. На тебя глядят, как на былинку. Что ты им кричишь в лицо, зачем плюешь? Хочешь разозлить? Что ж, у тебя прекрасно получилось. Уже всерьез к тебе навстречу развернулись. Переглянулись молча. Знаешь, что один сказал другому осанвэ? «Давно ее попробовать мечтал». Ох, эти сладостные мысли, самое прекрасное в вас то, что зародились вы еще давным-давно. Там, в Тирионе. Я признаюсь, мы долго-долго сеяли. И долго-долго терпеливо ждали всходов. И даже и отчаялся уже в конце концов. Но, нет, все получилось в результате, труды все окупились нам сполна. Плоды созрели. Посмотри, какую жатву мы сегодня собираем. Богат наш урожай… Богат". "Машете теперь мечами. К оружию! И похватались за клинки. Это оружие детей. А настоящее оружие - идеи, они сильней ста тысячи откованных клинков. Стоит только их вложить и подогреть умело, дать им хорошенько побродить и поглядите, как они владеют вами… Вас просто не остановить. И прелесть том, что вы уже никак не отличаете навязанный вам вымысел от правды. Вы его приняли, и вы уже считаете его своим. Свирепо защищаете с пеной у рта и вот пожалуйста, уже готовы резать глотки… Смущать умы, что может быть прекрасней… Да я не трогал вас, не трогал", - тут он негромко засмеялся и даже руки поднял высоко. Но сегодня Вала приказал не вмешиваться. – Сами, они должны все сами, - скучливо высказался он, зевнув. - Ты понял? Не смей соваться ни на йоту! Хочешь посмотреть, смотри, но трогать я тебе не разрешаю… Объяснить еще раз, почему? - а здесь уже с нажимом и вполне серьезно в тоне. - Я понял, - огрызнулся. Полыхнул на миг глазами. - Ну и молодец, - отрезал Мелько. Но так, что всякая охота спорить с ним немедленно пропала. – Уйми свой беспокойный темперамент ради интересов дела, - добавил он. – Вон, спустись в подвалы, если так уже неймется. Далеко ходить не надо. Мы для кого тут столько держим… Выбери себе там, - пренебрежительно к нему закончил он, взмахнув рукой. – Не нужно так сейчас смотреть в ответ… Послушание у них было не в чести. Но Мелько мог и наказать по полной. А когда по полной, то вытерпеть, снести такое даже ему почти невыносимо-невозможно. Он содрогнулся поневоле, хоть тему наказаний он дико обожал всем существом. Но унять, унять никак не удавалось. Особенно теперь. Он раздраженно рыкал и бродил туда–сюда по этой раскаленной уже крыше. Метался. Приседал на корточки и вглядывался вниз. То и дело царапал острым когтем по перилам. Медленно скреб по ним с ужасным звуком. А где-то напрочь оторвал. Хотелось спрыгнуть. Хотелось… Вообще теперь хотелось всего и сразу. Задыхался. "Так, что там с Золотоволосой? Только отвлекся на философию немного и все едва не пропустил. Так, выбили клинок, понятно. Тут же резво подхватили на руки и быстро волокут в какой-то закоулок потемней. Брыкаешься, как молодая, необъезженная кобылица с золотой, роскошной гривой. Переговариваются и пересмеиваются по дороге. А твои нелепые и бестолковые попытки их еще сильней заводят. Ум-м, Нэрвен, я вижу, ты сейчас по полной утолишь свою горячечную жажду новых владений и земель в объятьях этих крепких, возбужденных кузнецов. Сейчас тебя тут обкатают. А у обоих с пол-руки. Тебе никак не верится, что это все уже всерьез. Что это никакая не игра. Ты ведь обоих знаешь с детства. Как и они тебя. Они свои. Вы все свои. Забавно, правда? Но, уверяю, это им сегодня не помешает разорвать тебя на части. Я вот не то что слышу, я даже вижу эти мысли. Могу погладить их по черной, липкой шерсти. Нежно поласкать своей рукой. Потискать. Лизнуть их языком. Они по мне. Азартно спорят, кто же будет первым. Ум-м, жарко обсуждают варианты, как им дальше… А потом зарежут под шумок в финале, чтоб просто замести следы. Делов–то. Все уже решили. Кто там будет разбираться в этой мясорубке. Раскачают за ноги и сбросят в море, да и все. Тут уже сотни жертв…" - Что же это? – замер весь в одно мгновение. - Дышать? Он может не дышать… Совсем. И очень–очень долго. Не ждал тебя здесь… Или только для тебя сюда явился. За тобой. И остальное все неважно. Вообще значения не имеет... Снова зябко задрожал, почти что судорожно всхлипнув, как после длинных и безостановочных рыданий. Как–то беспомощно. Вытянул вперед несмело руку и будто бы погладил там кого-то. Пальцы у него тряслись. "Нэрвен, я тебе сказал однажды, вы все погубите его. Не я. Вы его заведете…. Ведь он разыскивает тут тебя. Я понимаю, эгоизм прекраснейшее чувство. Он мной так трепетно любим. А я ведь знаю, он не хотел идти, в отличие от тебя, хотел остаться. Но разве вы позволили ему? Разве ты его остановила? Нет, ты молчаливо согласилась. А могла бы жизнь спасти и больше… Он ведь намного больше вместе с этим потерял. Любовь. Всего-то ничего. Подумаешь, какая малость? Любовь-любовь-любовь. Сегодня наконец-то умерла. Издохла, - пропел глумливо-весело куда-то снова вбок. - Ничего, другая, может, будет там, за морем, куда ты рвешься со своей ничтожной, крохотной, но разрушительно–навязчивой идейкой о каком-то там твоем правлении на новых землях, по сути наплевав на всех вокруг. Мечтаешь строить новый мир и до сих пор не замечаешь, что он возникнет на родных костях. Главное, что он все так же рядом, никуда не делся и, как обычно, можно порыдать ему в жилетку. Ну что ж, веди его и дальше за собой… Твое местечко рядом с Феанаро. Ты прямо за его плечом в этом походе, так я отсюда вижу этой ночью. Да, мы, безусловно, очень сильно постарались, но все решили только вы!" - он поднял палец у себя перед губами и тыкнул им куда-то вниз. А затем вся гавань перед взором вдруг резко схлопнулась до переулка, по которому он шел. А еще верней, бежал. Маленькая с высоты фигурка в легком шлеме и доспехах. Из-под шлема растрепанная толстая коса. Золотая, такая же, как у сестры.Он судорожно прикусил себе кулак, впился волчьими зубами в костяшки пальцев не жалея. "Так что же будет! Чем все завершится? Пришел, пришел, пришел, пришел… Но может, еще выйдет…" - Свет мой золотой, - с нежнейшим стоном. - Самый желанный… "Стремительно бежишь по узенькому переулку. Все вокруг в дыму. Споткнулся вдруг о чье-то тело под ногами. Повалился сверху на него. Вгляделся и узнал… Ты с ним дружил еще ребенком. Отшатнулся вбок, взмахнув рукой, к ближайшей стенке. Где после тебя судорожно и неудержимо рвет. И долго выворачивает наизнанку. Скручивает в узел, не подняться. Осел по этой самой стенке, закрыл лицо дрожащими руками". - Вставай, Инголдо, ты ведь не сидеть сюда явился… "Тяжело поднялся через некоторое время. Скинул шлем. Не нужен. Тяжело дышать. Прочь! Коса почти рассыпалась под ним. Лоб весь в испарине и пряди неприятно липнут на лицо. Бледный, как снег. И ни кровинки на лице.... Нет, не красиво! Крови, не хватает яркой, алой крови. Опять по стеночке, бредешь, цепляясь за нее. Понимаю, мутно, тошно, дурно, выть охота… Вой, как воют все… Приятный звук. Давай же, Альквалондэ ждет. Я жду! Я очень, очень сильно жду! Больше, чем вала сына Мириэли, я клянусь… Так, гадливо подбираешь чей-то меч. Все правильно пока. Где свой, не ясно. Не удобно. Этот чужой клинок по рукоять в крови, скользит в ладони. Как… Это все феаноринги. Благослови их вала сзади лично раза три. Рука при этом наконец-то уже туго охватила собственную жаждущую, стонущую, изнывающую от желания плоть. Сколько вкусных чувств, Инголдо… Непонимание. Страх. Отчаяние. Беспомощность, ох, это острей всего! Еще нет пока вины, но это непременно будет после. Я загляну еще полюбоваться… Загляну…" "Ты все упорно тщишься осознать, как ты вдруг очутился посреди такого. Как это все вообще возможно в знаемой тобой вселенной. Твой мир погиб сегодня безвозвратно. Нет, он еще гибнет прямо на твоих глазах. Здесь и сейчас. И ты свидетель. Воет, корчится, агонизирует в конвульсиях и умирает. Ты потрясен. Но не достаточно еще… Крови, дайте, дайте мне сегодня крови! Чтоб я в ней искупался с ног до головы! Омылся в ней! Напился досыта, меня так мучит жажда! Как все внутри горит! Пылает! Кр-р-р-ро-о-о-о-ви!!!" - дикий, низкий и утробный рык по крыше, гавани, по грозовому небу и бушующему морю… На половину мира… "Кровь на твоих руках, вот то последнее, что подтвердит, скрепит и свяжет наш союз. Поставит точку. Когда последний праведник падет…. Опять бежишь на зарево пожара. Больше всего на свете ты сейчас боишься опоздать. Коса все лупит по лопаткам. И я боюсь, что если все тут упадут во мрак, до самого последнего из вас, за исключением тебя, то я не кончу этой ночью… Да сколько можно… Нэрвен, сделай что-нибудь полезное хоть раз. Кричи уже давай! Кричи теперь как можно громче! Я же вижу, как эти двое с треском рвут твою одежду… Здесь все всерьез. Кричи! Да, девочка моя! Замер, вслушиваясь. Резко развернулся. И слепо кинулся в дыму на этот голос. Да! Увидел. Как хорошенько дали ей под дых, чтоб наконец-то замолчала. И вспарывают кожаный доспех. Уже на ленты рвут рубашку, пытаются стянуть и с треском разрывают брюки. Липко шарят по обнажившейся груди, по бедрам… Один захватом держит сзади, а второй за ноги. Уже пытается раздвинуть бедра. Укусила, больно укусила одного из них. В ответ он бьет ее наотмашь. Если вы там ей зубы выбьете сейчас, я сам вас отымею в жесткой форме! Но я-то далеко пока. А ты, Инголдо, очень близко". - Глаза, какие у тебя глаза. Никогда таких я у тебя еще не видел…. А-а-ах-х, - низко, протяжно, хрипло и животно. – Дава-а-а-а-й… "Первому напрочь с плеч башку, всего одним единственным ударом. Покатилась. Покатилась лишенная отрубленных волос, смешно подпрыгивая в выбоинах мостовой. А тело еще рефлекторно дернулось разок-другой тебе навстречу. Зачем ты вышвырнул клинок? А-а, второго так. Очень лично, прямо голыми руками. Возьми. Да-а-а, хорошо-о", - своя рука легко скользнула снизу вверх, затем еще, быстрей... "Да ты же просто рвешь его на части. Первым сочно хрустнул нос, резко вмятый одним ударом в удивленное лицо. Да! Вторым ударом выбил челюсть. И еще раз. И опять. Белые зубы - в крошево. Кому, кому вы раньше улыбались? - почти пропел. - Потом наматываешь волосы с рычанием на кулак. Тут все так делают сегодня. Едва не вырываешь их и, намотав покрепче, натянув, бьешь, бьешь, бьешь с чавкающим после звуком. Лупишь этой головой о стенку что есть силы. И кровь забрызгивает все. Заливает все твое лицо. Наконец-то!!! Задевает заодно скрючившуюся под ногами Нэрвен. Все, его феа отлетело. А ты все бьешь и бьешь, как заведенный. Да так, что нежный мозг жемчужными ошметками летит по этим стенам вдрызг…. Лизнуть… МО-О-О-О-О-Й! Этот будет только мой! Мой! Мой! Мой! Мой!" - с каждым толчком в свою горящую ладонь. - Финдарато-о-о-о-о-х!!! - задрожал, зарычал, задыхаясь. Сладко сжал последним касанием, ослепительно взрываясь на половину вселенной, подобный темной звезде, бурно выплескиваясь в эту ночь. Многократно, болезненно и сладостно кончая на головы окончательно погибших теперь нолдор. Захлебываясь от дикого, невыносимого восторга и содрогаясь всем своим трепещущим до последней клетки существом. И с этого момента он будет делать это им на лица столько, сколько пожелает… - Свершилось! Свершилось! Свершилось!!! - троекратно громыхнуло над их головами. Конечно же, это был гром. Потому что его там не было. Наконец-то докатившаяся с моря гроза обрушила на пылающую гавань ужасающий ливень – стеной. Но и он не смог загасить пламя пылающих в ней пожаров. - Теперь Ты видишь!!! Видишь, что они выбирают!!! - иступленно проорал он, запрокинув голову в небо, сжимая в кровь кулаки, потрясая ими. И расхохотался, повалившись на крышу в конвульсиях, надтреснутым, жутким, надрывным и абсолютно безумным громовым смехом. Дождь лепил ему прямо в лицо, будто хотел захлестнуть этот смех. Загасить этот звук. А он все смеялся и смеялся. Пока хохот этот не перетек в какой-то дикий, вынимающий последнюю душу вой. А по другую сторону моря, в темных покоях Ангамандо, один мятежный, беглый вала, заслышав дальнее эхо и отголосок этого хохота, раскачавшего небо и землю и сотрясшего Арду, тоже позволил себе небольшую, краткую и очень-очень сдержанную улыбку. Но была она такова, что стоящий перед ним в это время эльда из авари, с которым он как раз говорил и из которого лениво лепил очередного орка на свой вкус, отшатнулся от нее, как от могучего удара, прикрываясь рукой. А затем и вовсе упал, скорчившись, на пол, жалко вжимая голову в колени и стараясь слиться там с полом. А в Альквалондэ в это время там, внизу, старший сын кроткого Финарфина вдруг тоже сам бессильно повалился на землю, весь задыхаясь. Где, стоя на коленях, из последних сил рванул ворот своего загвазданного поддоспешника. Потому что больше он не мог дышать. С ног до головы вымазанный чьей-то чужой кровью, рвотой, землей, жирной сажей и пеплом, он отчаянно взглянул в черное небо над своей головой, с которого вниз обрушивались потоки воды, и потерял сознание. Но перед тем, как это с ним случилось, ясно увиделось ему, что нет еще никакого дождя и что с этого самого черного неба слетает на него чей-то темный, тяжелый плащ. Накрывая его собой целиком, как чья-то недобрая большая ладонь. Отрезая от последнего света и погребая во мрак. - Неужели навсегда… - пронеслась в голове светловолосого нолдо последняя отчаянная мысль перед тем, как он окончательно провалился в вязкую тьму. А тот, кто все это время стоял на крыше, уже мокрой и медленно остывающей, от которой теперь шел легкий пар, полностью обнаженный, облаченный лишь в отвесно падающие дождевые струи, медленно подошел к ее краю. Еще раз оглядел напоследок горящую гавань. Затем раскинул широким крестом руки и сделал легкий шаг навстречу родной стихии. Чтобы упасть на это огненное ложе и нежиться там до утра. Пока последний уголек не догорит в погибшей, разоренной этой ночью Альквалондэ. А когда над дотлевающим ночным пепелищем лишь только-только забрезжит серый, тусклый и мутный рассвет и исчезнут за горизонтом последние корабли, он пойдет бродить по нему незримой тенью. Набросив на голые плечи чей-то чужой, обгорелый, весь подпалинах, воняющий кровью плащ. То и дело присаживаясь на корточки и как-то по птичьи наклонив голову, будет долго-долго вглядываться в окровавленные, изувеченные и изуродованные, но все равно самые прекрасные лица погибших эльдар. Бережно разбирать, распутывать слипшиеся от крови и грязи их длинные волосы, заплетая их в косы. Со странно смешанным чувством удовлетворения и печали. - Если не мои, то и ничьи, - он полностью разделял эту мысль своего господина. Теперь вернуться будет очень трудно. Море. Впереди лежало море. Море скорбей придется переплыть… Те, кто остался, в них утонут…. А если кто-нибудь очень храбрый или же очень глупый когда-то спросит его об этом, он, конечно же, ответит, что его там никогда не было. И быть не могло…