Новостройка

      Просторные провонявшие краской и бетоном новостройки всегда привлекают тех, кто пытается сбежать из тесных, заполненных людьми квадратных метров, где нет свободы для вдоха и жизни, где невозможно устроить свой быт так, как хочешь, не поругавшись с родственниками по поводу бабушкиного комода, который нельзя ни выкинуть, ни передвинуть. Так и Саймон сбежал. Посреди очередной ссоры с родителями, когда его работа вновь была названа "несерьезным брынчанием", несмотря на то, что приносила кучу денег, альфа плюнул на всё это, прихватил свою гитару, пару брендовых маек, порванных джинсов и, что было самым важным, кредитку и направился прямиком в агенство недвижимости. Старый бета-риелтор чуть не запищал от восторга, когда услышал, сколько нолей в его гонораре, и тут же кинулся обзванивать все возможные варианты. Квартира нашлась уже к вечеру: просторная студия с большим балконом, который открывал неплохой вид на город, если не считать небольшую фабрику, портящую пейзаж. К этому минусу прибавлялся ещё один: на его лестничной клетке уже обитали люди, а значит, его мечта о полной свободе и просторе оставалась несбыточной.       С соседями, а вернее, соседом, он познакомился на следующий день, когда раздраженный резкий стук прервал его игру. Сложная лига, сроду не звучавшая, сорвалась. Струна взвизгнула коротко и возмущенно и быстро затихла, подобно вдохновению, оскалившемуся было, взбрыкнувшему, но гаденько исчезнувшему в глубине души. Саймон, не ждавший никаких гостей, кроме доставки из кафе, вздохнул, дал себе слово не забыть в следующий раз про чертову лигу и сыграть ее уже по-человечески, прихватил пару мятых купюр и поплелся к двери. Резко потянул за ручку, заставляя стучащего неуклюже ввалиться через порог в комнату.       — А где еда? — Саймон провёл взглядом по худому растрепанному омеге, сцепившем руки на груди.       — Какая нахрен еда? — он скривился, помотал головой, оценивая человека напротив строгим взглядом и, прищурившись, потряс рукой со сжатым кулаком. — Вы можете не шуметь?       Саймон покосился на него, принюхался, пытаясь понять, чего принял для храбрости этот хлюпик, дотягивающийся ему лишь до плеча, задумчиво почесал бровь, всё ещё с непривычки задевая серебряную штангу, которая добавилась к его проколам всего пару недель назад, отдернул руку и, чтобы, как обычно, не избавиться от проблемы крепким ударом, который отправлял его собеседника на несколько минут в забытие, сжал набитого орла на своей шее.       — С чего это я должен "не шуметь"? — хмыкнул он, прислоняясь к прохладному дверному проёму. — Сейчас день, и я в своей квартире.       — И всё же, — тонкие руки плотнее сжались, — играйте на своей гитаре потише, а лучше вообще ночью, когда я на работе.       — А не пошли бы Вы со своей работой нахуй? — Саймон хмыкнул, наблюдая, как от возмущения омега потерял дар речи и, по-детски показав язык, захлопнул дверь. Ещё не хватало потакать капризам какого-то соседа.       Саймон убрал деньги в карман, раздраженно пнул чехол, отчего тот улетел под кровать, и вернулся к своей единственной любви в жизни — старой чешской «Cremona», стоившей в свое время бешеные десять штук, сейчас воспринимавшейся наравне с копейками, но звучащей до сих пор чистым, не дребезжащим звуком. Он скользнул по истертому грифу, задумчиво подергал верхнюю струну средним пальцем левой руки там, где берут флажолет, а потом моментально вернулся в первую позицию и, поставив E, — второй аккорд после вечного, как мир, Am, который Саймон узнал далеких десять лет назад, сидя поздним вечером во дворе с сигаретой, другом и его раздолбанной, как кляча, гитарой, — забацал громкий и несколько даже злой испанский бой, понимая, что если порвет сейчас струны от непонятной пустоты внутри, то не расстроится. Лига, так долго вынашиваемая в голове, ускакала в неведомые дали, нахально махнув нотами, вслед за исчезнувшим с лестничной клетки омегой.       После провала новой песни, тонны мата от менеджера, недовольного задержкой сингла, ненависть Саймона к вредному соседу росла так же быстро, как качок на стероидах. А непуганый омега только подливал масла в огонь, по любому поводу доставая музыканта.       — Не курите на балконе, — маленький кулак вновь оказался перед носом Саймона, который так некстати решил вернуться домой переночевать после шумной тусовки, но дополз до дома именно тогда, когда сосед спешил на работу.       Он скользнул взглядом по тёмно-синей шёлковой рубашке и чёрным брюкам, тесно прижавшимся к тощим ногам, по зализанным набок волосам и, скривившись, изрёк вместе с перегаром:       — На свиданку собрался? — наклонился, вдыхая стойкий запах приторно-сладких духов, и перекрыл проход к лифту своей рукой. — Потрахаться спешишь? Жопой своей костлявой повилять?       — Знаешь, — омега двумя пальцами, словно вместо руки он убирал чужое дерьмо, сбросил преграду, — я, в отличие от тебя и твоих омег, знаю, что такое хороший секс.       Пьяный мозг соображал адски долго и мучительно, отчего Саймон, как тупой, замер возле лифта с приоткрытым ртом, наблюдая за тем, как его сосед входит внутрь и нажимает какую-то кнопку.       — Смотришь с горы опыта? — усмехнулся в последний момент перед закрывающейся дверью.       В ответ он лишь хмыкнул, исчезая за металлической перегородкой, и всё, что из этой ситуации вынес для себя шатающийся Саймон, сложивший время суток, вид и фразочки работящего омеги: его сосед — мальчик по вызову.       С этого момента, когда в один вечер соседи чётко установили взаимомнение "рокер-алкоголик — шлюха", война на лестничной клетке двенадцатого этажа полупустого дома набирала свои обороты. В ход пошли неизвестные доныне уловки, существование которых позволяли тонкие стены и смежные балконы: пепельницы, залитые моющим средством, в отместку за прекрасно сыгранный в обеденное время испанский бой, горящие окурки, так случайно попавшие на новый плетённый коврик, а потом и остатки этого коврика вместе с клеем-моментом в чужом почтовом ящике. В общем, соседи по полной наслаждались редко попадающейся в жизни возможностью устроить междоусобицу в современном обществе.       Саймон, как бы ни ругался первые дни, съезжать категорически отказывался, матерясь, отклеивал от своей двери записки, с каждым днем приклеенные на более крепкие составы, если взять в расчёт то, что начинали со скотча, а сейчас бумага держалась на жидких гвоздях, но о переезде не задумывался. И даже спустя месяц, после нескольких скандалов, едва не доходивших до побоев, привычно доставал из кармана перочинный ножик и начинал долгий процесс отдирания и отскребания тетрадного листа от своей двери, где корявым почерком было выведено:

Засунь гитару в свой зад и прекрати шуметь! Энтони.

      Даже имя мелкого омеги, вечно, будто в судорогах, трясшего своими дистрофичными кулаками перед лицом Саймона, не осталось без толики внимания. Такое приторное, каким оно казалось альфе, прозвище отлично подходило для того, чтобы, тряся задом перед очередным жирным мешком с деньгами, облизывая его потное ухо и ёрзая на еле заметном члене, шептать имечко вместе со своей стоимостью за ночь фальшивых стонов и оргазмов. Энтони пропускать чужие оскорбления сквозь себя не умел, тут же вёлся на очередную искру, вспыхивал, набрасывался на рокера с благим матом, естественно, упоминая про все татуировки, пирсинги и кожанки. Затем они расходились по квартирам и, психанув, начинали холодную войну с гитарными соло и испорченными дверями.       — Насосал на квартиру, теперь на машину работаешь языком? — Саймон стоял в дверном проходе, впиваясь взглядом в Энтони, который ждал лифт. Он частенько встречался с ним, когда уходил на вечеринки или ночные концерты.       В шлюховатости своего соседа альфа сомневался так же, как и в своих ритмах, — нисколько. Выхоленный, приятно пахнущий чистотой и дорогим парфюмом омега, одеваясь во всё вычурное и обтягивающее, каждый день исчезал из своей квартиры с заходом солнца, а приходил лишь под утро, когда Саймон с его свободным графиком крепко спал. Да и сам Энтони, отвечавший колкостями на колкости, вместо того чтобы оправдываться или что-то отрицать, лишь подкреплял его уверенность.       — Дверь закрой с той стороны, — он демонстративно помахал ладошкой перед носом, — а то воняет.       — Как хуи лизать, так нормально, — Саймон оторвался от прохода и в два шага настиг судорожно жмущего на кнопку вызова лифта Энтони, — а как запах альфы, так всё, конец света.       От него и правда невообразимо несло, стоило начаться их ссоре или соседу появиться в поле его зрения. Душащий, опьяняющий аромат ментола, словно Саймон выкуривал по несколько пачек сигарет с ним, вызывал у омеги стойкое желание сбежать нахрен отсюда и затеряться в дебрях собственной квартиры за несколькими замками, чтобы обезопасить свой зад от разгоряченного и пылкого альфы.       — Знаешь, — Саймон приблизился и шумно вдохнул, отмечая для себя, что если характером Энтони не вышел категорически, то смазливая мордашка с нужными омеге длинными ресницами, чтобы наивно хлопать ими, а порой загадочно опускать для управления альфой, имеется, — а сколько ты стоишь?       — У тебя таких денег нет, — прорычал он в ответ и юркнул в приехавший и скрипнувший лифт, тут же нажимая на первый этаж, чтобы довольная ухмылка принявшего вызов альфы исчезла за металлической дверью.       Побег Энтони удался. Единожды. А вот Саймон, которому помахали красной тряпкой перед носом, роль которой исполнила омежья задница в обтягивающих штанах, шутки перевёл на другой уровень. И к окуркам, гитаре и шуму прибавились вопросы о профессиональной части жизни шлюхи.       — А отсосёшь за сотку? — кричал Саймон, перегнувшись через балкон, когда замечал на соседнем теряющегося парня.       — Панкам не даю, — огрызался он, порой подкрепляя острое словцо каким-нибудь жестом, которыми пестрят подростки, впервые дорвавшиеся до чего-то запрещенного.       Так они и сосуществовали, оба уверенные, что за гипсокартонной — какими казались слишком уж тонкие стены — перегородкой живёт придурок, только у каждого была своя причина так думать. Но страсти понемногу, как тлеющие угли, утихали. В дни тишины Саймон, поняв насколько лекции родителей были ничтожными раздражителями по сравнению с проделками Энтони, помирился с семьей, а потом и вовсе погрузился с головой в работу над новой аранжировкой, естественно, дни напролёт репетируя сложные лиги, чем и вызвал новый пик агрессии.       — Заеба-а-ал, — выдохнул Саймон, сидя на корточках и с нажимом соскребая очередное послание. В его представлении хуже занятия после долгожданного возвращения домой по прошествии тяжелого выматывающего выступления, срывающего крышу не только фанатам, но и музыкантам, отдающим всю свою энергию игре, не было.       Скрежет замков оторвал его от малоувлекательного действа, а Энтони выглянул, потрясая каштановой шевелюрой, и поинтересовался:       — Работаешь? — получил взгляд, полный ненависти, и удовлетворенно улыбнулся ещё шире. — Ну, работа как раз рассчитана на твой интеллект.       Очередной ошметок отскочил на бетонный пол вместе с резким выкриком Саймона, слетевшим с губ.       — Шлюхам слово не давали!       Энтони прыснул, на секунду пропал, а потом появился вновь, на этот раз выйдя из-за гарантирующей безопасность двери целиком. Его руки привычно заняли позицию на груди, а нога начала ритмично и монотонно выбивать глухой ритм по гулкой поверхности. Из скандалов он вынес всего несколько слабостей своего соседа, из которых долгие и нудные постукивания, в основном, в стену или дверь, были наиболее быстрыми активаторами ярости, крика и склоков. Второй слабостью, как ни странно, было само присутствие Энтони в десятиметровом радиусе.       — А кто сказал, — стук, стук, стук, — что я тебя послушаюсь?       — Потому что хорошая шлюха — послушная шлюха! — Саймон крепче сжал нож в руках, а лакированная поверхность со скрипом начала покрываться нестройными царапинами.       Энтони сделал несколько мелких шагов к Саймону, отчего тот настороженно поднялся и посматривал на по-дебильски улыбающегося омегу. Даже сейчас, когда он был в своём домашнем растянутом спортивном костюме и с тонким запахом цитрусовых, вместо приторных духов, Саймон не мог сдержать своих эмоций.       — Значит, ретивые тебе не по нраву? — Энтони провёл пальцем по чужой футболке, очерчивая накачанную грудь.       — Отвали, — Саймон оттолкнул его руку, пытаясь понять, бухой ли его сосед, — совсем с клиентами туго? Зад слишком растраханный?       Энтони фыркнул и отвернулся, что альфа принял за немое согласие.       — Может, помогу по-соседски? — он опустил руку в карман джинсов, покопался там и вытащил помятую, но толстую стопку денег и постучал ею по небольшому плечу. — Или шлюхе без сутенера не вставить?       Тонкие руки схватили его за подбородок, крепко сжимая, оттягивая колючую щетину и заставляя опустить голову. Саймон впервые смотрел на омегу в упор, впервые всматривался в карие глаза с чёрными крапинками и до одури понимал, что если сейчас ему не дадут хорошего леща или не сломают нос, он завалит его на грязном полу и оттрахает так, чтобы он больше не смел по ночам уходить в подозрительные места.       — Это ненормально, — Энтони второй рукой с силой сжал его пах, заставляя вздрогнуть от резкой боли, — что у тебя встаёт на шлюху.       Альфа сдерживался. До последнего сдерживался. Но наглые руки отправили его терпение и выдержку отдыхать на ближайшие часы. Худенькое тельце тут же было закинуто на плечо, деньги убраны обратно в карман, а дверь так и осталась не дочищенной. Альфа зашёл в квартиру, стащил с себя кеды и поплёлся к кровати, опуская Энтони на смятое покрывало, без разрешения снимая его тапочки и нависая сверху.       — Не смей сейчас мне отказывать, — грубо, не давая возможности сомнениям прорасти в полноценный отказ.       — Я и не собирался, — выдохнул Энтони, притягивая его лицо к себе, грубо кусая губы, подбородок — в общем, всё, до чего дотянулся, — и позволяя Саймону взять контроль над ситуацией.       Альфа целовал нежно, мучительно долго лаская податливый рот, осторожно прикусывая и оттягивая губы, заставляя самостоятельно тянуться за дозой поцелуя, переплетать языки, теряя последние крупицы ненависти в этой страсти. Он ловко стягивал одежду, отрываясь от мягких губ лишь дважды — для его и своей майки, пока воинственный и наглый Энтони не стащил последнюю преграду между их телами — чёрные боксеры Саймона, отчего его вставший член упёрся в худое бедро.       — Б-быстрее, — прохрипел Энтони, когда альфа прикусил его сосок, лаская второй свободной рукою: нежно гладил, дразня выступающую часть, щипал и выкручивал, получая вместо стонов протяжные маты.       — Как скажешь, — прошептал Саймон, обводя светло-розовый ореол языком, вырывая сбитый протяжный стон, опускаясь ниже, оставляя мокрую полоску на разгоряченном теле и рукой проникая между ног, — потёк как-то быстро для шлюхи.       Энтони затрясся от нетерпения, когда прохладные пальцы медленно прошли вдоль кромки коротких волос, щекоча, слегка задевая головку, когда почувствовал, что его осторожно растягивают. Он схватил за волосы, лежащие на животе и паху, в то время как сам Саймон, будто назло, покусывал, оставлял красные отметины на внутренней стороне бедра вблизи жаждущей внимания задницы, и поднял, заставляя взглянуть на себя, раскрасневшегося и с застывшими слезами на глазах.       — Пожалуйста! — он пытался дрожащими руками притянуть к себе Саймона, но руки отказывались слушаться.       Самоконтроль у альф не в почете. Тем более, когда перед ними лежит возбужденный, просящий члена в себя омега и невинно, особенно для шлюхи, хлопающий ресницами. И Саймон, всё это время пытавшийся доставить Энтони удовольствие, вместо того чтобы грубо взять его, как это должны были делать все клиенты, выругавшись, навис над ним, переворачивая его на живот.       — Н-нет! — слова погасли в стоне, а Энтони, догадавшийся, к чему всё это ведёт, беспомощно опустился лицом на прохладную простынь, не в силах совладать с ощущениями наполненности и горячего члена в нём.       — Да, — тихо, приблизившись, ответил Саймон, начиная медленно двигаться и впиваясь зубами в тонкую шею, чтобы стонущий, дрожащий под ним омега больше не смел убегать по ночам на панель.       Энтони отрубился на втором разе, и Саймону, всё ещё не кончившему дважды, пришлось, как не созревшему подростку, заканчивать самому рукой, как и обтирать от спермы измотанного омегу, будить которого не хотелось, если учесть всё произошедшее. Он тихо сел на край кровати и, повернувшись, взглянул на бледного, но спокойного Энтони. Саймон не хотел этого признавать, сбрасывал всё на ненависть и злость, но, тем не менее, каждый раз видя своего соседа, пускай раздраженного и вредного, жестоко палился со своей симпатией к нему, начиная вонять, как ёлочка в машине. А омега не понимал — и сегодня, видимо, так и не понял, — с чего к нему цепляются. Энтони пришёл сам и, что обижало сильнее всех матов, какой бы глупой и тупой причина ни была, воспринял своего Саймона за клиента.       Куртка валялась возле балконной двери, так что ему пришлось встать, прежде чем в его руках оказалась потёртая чёрная кожа. Порывшись в кармане, он вытянул ту самую стопку денег, из-за которой всё и началось, кинул её на трико Энтони, чтобы тот забрал свой гонорар, когда уйдёт, и плюхнулся на мягкий матрас, залезая под тёплое одеяло и прижимаясь, пусть и на один вечер, к худому телу.       Громкая трель мобильника разбудила его, вырвав из сладкого тягучего сна. Саймон разлепил глаза, пощупал пустующий матрас возле себя и, на ощупь двигаясь по тёмной от ночного света комнате, пошёл на звук стандартной мелодии звонка. Сбросив менеджера, что-то оравшего в трубку по поводу репетиции и концерта, и включив свет, Саймон остановился возле кровати, пытаясь прикинуть, мог ли он сам так смять и испачкать простынь, или же секс с Энтони ему не показался? Но ноющая от царапин рука, за которую омега хватался, судорожно выдыхая от резких толчков, была таким же непоколебимым доказательством, как и хаос в квартире.       — Поебался и свалил, — заключил он, пытаясь отыскать свою одежду, — грёбаная шлюха! Встречу — оттрахаю сильнее!       Ругательства сыпались из Саймона нескончаемым потоком, потому что шлюхи, как и Энтони, умели притворяться слишком искренне, чтобы он не верил всем этим лживым словам, вылетающим во время стонов и всхлипов.       — Что ему, блядь, ещё нужно?! — Майка скромно и скомкано валялась в углу прихожей. — Одного члена мало? Или его заводят лишь набитые кошельки?! — Джинсы прилежно ждали на полу у изголовья кровати. — Какого хуя тогда ко мне лез?!       Раздражённый Саймон рывком поднял штаны, не заметив, что сверху на них что-то лежало. Разноцветные бумажки веером посыпались на пол, а он, вспоминая, что оставлял Энтони деньги одного номинала, заметил, что сумма либо выросла, либо тот, как честный предприниматель, отсчитал сдачу. Среди тысяч и соток обнаружился свёрнутый листок в клетку, спрятанный под их покровом, где синел уже до дыр знакомый корявый почерк.

Спасибо за твой член, отличное обслуживание! Оставляю плату за услугу. P.S. Вычел штраф за метку

       Саймон в ярости скомкал записку в плотный шарик и запустил его в сторону урны на кухне. Одевшись и собрав деньги, он, пытаясь не проломить стену гитарой или перелезть через балкон, поспешил к соседской двери, чтобы разобраться, кто же из них всё-таки шлюха.       — Открывай! — он стукнул кулаком по двери, но ответа так и не дождался. — Блядь!       Соседская квартира молчала, отчего Саймон, до этого не принимая в рассчёт такой вариант, понял, что Энтони со своим оттраханным задом свалил на работу. Альфа крепко сжал кулаки, пытаясь утихомирить пульс, шумное дыхание и убрать странное обжигающее давление в висках и затылке, но мысли о его омеге, облизывающем чужие члены, просто разрывала на части.       — Сука! — выругался он, с размаху ударяя по металлической поверхности, отчего та опасно задребежала и прозвенела, а нога подозрительно хрустнула.       Острая, режущая боль, словно его мизинец ударился о ножки десяти тумбочек подряд, сковала альфу, который растерялся: то ли кричать, то ли рыдать. Попытался наступить — больно; осторожно снял кеду, а палец неестественно изогнут. Что делать дальше, Саймон знал: не раз вытаскивал из подобных ситуаций бухих в сопли, но смелых и отважных басиста и барабанщика — не знал лишь, где в этом районе ближайший травмпункт.       — Это всё из-за тебя! — обозвал ни в чём не повинную дверь и поковылял на пятке, неуклюже шатаясь, как утка, в квартиру за мобильником.       Белая Honda у подъезда дорогу знала, видно, не раз всякие травмированные — как на тело, так и на голову, — попадались. Водитель заботливо предложил включить классику "для успокоения боли", за что был послан далеко и глубоко, но прежде чем его крестный ход начнётся, молча довести до больницы. Усатый бета поворчал что-то о молодёжи, попытался раздраженно сплюнуть, но запачкал себе лицевую шевелюру и заткнулся на весь оставшийся путь.       — Спасибо, — Саймон с размаху закрыл дверь машины, когда они, спустя томительные минуты, добрались до многоэтажки бежевого цвета, на которой горела не слишком зазывающая посетителей вывеска "Гор. Больница".       Преодолев сначала лестницу, а потом и тугие двери, хорошо отматерив всё начальство этого учреждения, которому теперь должно было икаться от таких нелицеприятных комплиментов, Саймон, наконец, попал в ярко освещенный холл, прямо по центру которого находилась шумная регистратура, заставленная какими-то папками и стопками с бумагой.       — Чем могу помочь? — молоденький бета радушно улыбнулся и приготовил пустой бланк.       — Мизинец на ноге, походу, сломал, — Саймону хотелось вырубить медбрата, чтобы отключить его оптимизм хотя бы на минуту.       — Сейчас я подыщу свободного врача, — руки ловко начали набирать номер.       — Быстрее можно? — опухший палец уже вовсю тёрся о тесную ткань кеды.       — Да-да, сейчас, — бета выдохнул и подобрался, — Алло, — выпрямился по стойке смирно, — тут пациент. Да. Мизинец на ноге. Нет, вроде не в состоянии алкогольного опьянения, просто бледный. Да. Хорошо, — он положил трубку, вновь ссутулился и улыбнулся. — Вас сейчас примут, доктор скоро спустится, а Вы пока посидите во-он там.       — Окей, — Саймон поковылял к небольшому диванчику, с высоты своего роста плюхаясь на мягкие подушки и занимая весь допустимый объем своим телом, чтобы никто из припадочных и перебинтованных не опустился возле него.       Боль постепенно нарастала, превращаясь из резкой, но терпимой в адски ноющую, сводящую всю ступню вместо одного пострадавшего пальца. Хотелось скинуть с себя сдавливающую трущую обувь, а вместо неё обернуть ногу пакетом со льдом.       — Тот, который на диване, — голос медбрата отзвучал где-то вдали, и у Саймона не было ни сил, ни желания разбираться, что он сделал этому сгустку приторной радости.       Он слышал ритмичные шаги, эхом стучащие по плитке, чувствал чужое приближение и, раз уж шли к нему, то это либо долгожданный доктор, которого Саймон уже хотел попросить отрезать горящую опухшую конечность, либо охрана по поводу его сна в холле, поэтому он разлепил глаза и осторожно поднялся, опустив на пол одну ногу. Только присланный врач его не впечатлил. Совсем.       — Значит, не шлюха? — Саймон опустил лицо на руки, прокручивая в голове последние полтора месяца, все свои издевательства и оскорбления.       Энтони стоял напротив и с любопытством посматривал на его реакцию. Длинный белый халат тянулся почти до колен, наглухо закрывая все те вычурные костюмы, а жутко сладкие духи, приправленные больничной вонью лекарств и спирта, отлично перебивали все его природные запахи.       — Значит, нет, — он опустился рядом и, улыбнувшись от погружённого в воспоминания — к несчастью, плохие — мужчины, спросил: — Что будем делать? Метка-то на мне.       — Ну, — Саймон подпёр щёку рукой и взглянул на Энтони, немного покрасневшего от своих слов, но всё же почему-то довольного, — для начала спасём мой мизинец, а там уж решим, — он быстро приблизился к вздрогнувшему от такой резкости омеге и едва ощутимо прикоснулся к его губам, прошептав прямо в них и окончательно вогнав доктора в краску: "Шлюха ты или нет, дела не меняет, тем более, я уже решил прибрать тебя к своим рукам".