***
От Шепард пахнет травами, железом и морозом. Ее голос звучит хлестко и жестко, лишь иногда перетекая в мягкие, чуть теплые оттенки. Мысли Шепард другие. Прямые, спокойные. В них нет хлесткости. Лишь неумолимость решений. Ее слова обещают одно, но мысли не скрывают правды. Явику это почти нравится. Протеанин разглядывает крогана из-за плеча Шепард. — Это день, когда я спас кроганов. Так его запомнят! Рявканье крогана противно скрежещет в ушах. Явик видит, как женщина раздраженно дергает плечом. — Всенепременно, Рив. Она уходит не оборачиваясь. Дает команду легким движением руки и ее отряд движется к посадочной площадке. Прочь из радиоактивной помойки. — Не забудь о нашем уговоре, — бросает она напоследок. Ее лицо не выражает ничего кроме раздраженной усталости. Явик думает о том, чтобы прочесть, что на самом деле бьется в голове у капитана. Есть ли там ехидство? Сардонический смех? Язвительность и презрение? Потому что даже Явику немного смешно от показушной крогановской бравады. Король без короны всегда смешон. Но если он об этом не знает, то становится еще смешнее. Над Тучанкой блистало лекарство, красиво переливаясь под жестоким солнцем, кружилось, плавно планируя вниз, к безжизненной земле, разливалось в небе, даруя пустую надежду. От Шепард веяло обманом.***
Шепард редко бывает в медотсеке. Чаквас заглядывает ей в глаза, хмурит брови, но капитан не обращает внимания. Капитан сама колет себе дозы лекарства и мажет ушибы примитивной мазью. Явик нередко замечает до одури едкий запах, что тащится за Шепард. Протеанин тоже не ходит в медотсек. Слишком скудные познания в медицине. Примитивы. Потому он имел полное право игнорировать приказ Шепард. Безрассудно подвергает жизнь опасности? О, напротив, он сокровенно бережет её, опасаясь абсолютно не развитой медицины. Иначе с чего бы капитану самой игнорировать лечение? Шепард хмурится, но, хмыкнув, оставляет мужчину в покое. Так что Явик немного удивляется, когда Шепард спускается к нему в каюту. Ровно в тот момент, когда он стаскивал с себя нагрудник. На его удивленное молчание, она, не нарушая тишины, молча вертит перед его глазами маленькую аптечку. — Я не пренебрегаю нашей неразвитой медициной. Предпочитаю помогать себе сама. Она оставляет коробку на его лежаке, не найдя для неё другого места, и уходит, больше не добавив ни слова. Мазь не только пахнет одуряюще. Она жжёт кожу так, что на глаза наворачиваются слезы.***
— Вы действительно хотите держать у себя в каюте рыбу? Явик с любопытством разглядывает рядки аквариумов. Рыбки по ту сторону стекла тоже смотрят с любопытством, и протеанин невольно скалит зубы. Капитан пожимает плечами. Раньше её аквариум стоял пустой. — Просто подумала, что ты прав, когда спросил, зачем мне огромный чан с водой в каюте. Я слышала, рыбки производят успокаивающий эффект. — Сомневаюсь. — В крайнем случае, рыба довольно вкусная, если её правильно приготовить. Явик согласно хмыкнул. Капитан была серьезна. Они молча глядели на разнообразие рыб и не сговариваясь кривили лица. Однако, прогулка по сувенирной лавке не вызывала недовольства и напряжения. Так же синхронно они остановились, как и шли меж стеллажей. — Ханары — ранняя версия. Явик фыркнул — определённое сходство было. Уже на кассе они увидели большую рыбину. Рыже-белая чешуя красиво блестела в водном полумраке. — Как волосы капитана, — прокомментировал протеанин. Шепард пожала плечами. — И одного карпа, пожалуйста.***
Явик не знал, как от капитана может пахнуть травами. В ее каюте не было растений. Она не проявляла к ним странной женской привязанности. Он не знал, почему к стальному запаху примешиваются терпкие нотки зелени, пока не встретил ее на кухне в ночь. Ее мозолистые пальцы и ладони ловко справлялись и с маленьким заварочным чайничком, который обычно прятался на верхней полке шкафчика, и с высокими жестяными баночками, наполненными душистыми запахами. Она непринужденно выбрала одну из них. Пальцами зачерпнула сухие листочки. Запах трав, более насыщенный и густой. Он не кружил голову. Он пах терпимо. — Этот, — она нарушила тишину, пальцем указывая на жестянку, из которой извлекала лепестки, — расслабляющий. От него лучше спится. Она поставила одинокую чашку перед Явиком. — Не понравится — допью. Тепло, обволакивающий аромат, спокойствие, упавшее с кончиков чужих мозолистых пальцев. — Приемлемо… Она налила вторую кружку. Поджав под себя одну ногу, села на соседний стул. Не настолько близко, чтобы нарушать чужое пространство, вторгаться и топтаться на периферии сознания. Не настолько далеко, чтобы оказаться в одиночестве. Достаточно, чтобы разделись сонливый аромат и спокойствие на двоих.***
Каюта Шепард лаконична. В ней царит безмолвие. Только мысли и эмоции капитана, слишком тихие, чтобы нервировать, витают меж стен. Стойка над рабочим столом почти пуста. На металлических держателях одиноко ютится модель Нормандии. На полках аккуратные стопки отчетов и пара бумажных книг. Книги едва слышно плачут печалью. Слишком тихо. Явик отворачивается. Он садится на пол перед огромным аквариумом. Пузырьки воздуха плавно струятся вверх. Танцуют меж маленьких медуз и одинокого карпа. Среди нежных полупрозрачных медуз рыжая чешуя смотрится противоестественно, чужеродно. Явику нравится медитировать, наблюдая за мерными движениями ручного моря капитана. Остальной корабль слишком громкий. Он весь испещрен следами и метками. Яркими и душащими. Протеанин задыхается в них. Они давят на голову. Назойливо скребутся на грани сознания. В каюте капитана только капитан. Ее каюта таит мягкие оттенки: грусть, немного тихой боли, легкое волнение, смирение, маленькая радость, такая же тихая, как и боль. Он слышит что-то еще. Но не может дать этому имя. Оно похоже и не похоже на нее одновременно. Эти метки слишком тонкие, нежные, словно пастель, иные, кажется, из другой жизни. Здесь эмоции не навязываются. Не лезут Явику в голову. Они мягко струятся вокруг, обтекая предметы. Шепард не громче своей каюты. Во всем помещении только книги поют громче нее и уголок на диванчике. Она не против Явика, хотя кроме него больше никто не заходит сюда без приглашения. Шепард никого не приглашает. Он слышит, как она одобряет его присутствие. Он слышит, как спокойствие разливается вокруг нее, когда он смотрит в синие блики, погружаясь в одомашненное море. Здесь поет тишина.***
Глаза капитана зловеще мерцают в полутьме. Но она приют безграничного спокойствия. Её чувства медленно вьются, кольцами змея ложатся на пол каюты, стирая гнев крогана. Перед глазами, впившись в веки, горят огоньки, цветные пятна рыжей чешуи. Шепард приходит с чаем, оседает на холодный пол, поджимая длинные ноги. Она не вкладывает бокал ему в руки, а оставляет рядом, позволяя самому решать, что с ним делать. Хотя протеанин никогда не игнорирует напиток. Явление Шепард похоже на его медитации у аквариума. Она садится в одном и том же уголке, с чаем и книгой, с чаем и отчетами, с чаем и молчанием. Можно ли чистить метки другими метками за неимением полной очистки? Хоть на мгновения в каюте Явика воцаряется тихая гавань. Он с удовольствием прикрывает уставшие глаза.***
Он думает, что никогда не услышит Шепард громче того, что есть сейчас. Он думает, что она достигла того малого, но грандиозного в своей стальной стойкости, чего не смогли другие. Но он ошибается. Эмоции Шепард кричат, переваливаются за борта, фонтанами бьются сквозь трещины, ломают осколками терпение и спокойствие. И у Явика у самого начинает шуметь в голове. Она разрушительна и неудержима. И чем-то похожа на ту татуированную женщину. Ее горячность, однако, не подставляет под удар. Она сродни первобытной разрушительной силе. Что-то навроде молотильщика. Она сносит головы, целится точно, фанатично. Она режет глотки резотроном. Жжет людей. И туман гневной злобы не застилает глаза, а будто оттачивает навыки, доводя умения до совершенства. Протеанин не совсем уверен, в чем причина столь бурных изменений. Адреналин. Гонка. Опасность. Гнев ли это на предателя-человека. Или на скачущую мартышку. На то, что тот столь легко ускользнул. На подбитую машину. Или, быть может, вообще на саму эту ситуацию с Цитаделью. Слишком много вариантов. Слишком неожиданный всплеск. Явик пытается стряхнуть обжигающие, искрящие эмоции, но капитан почти цунами. Топящее, не позволяющее вынырнуть. Смертельно. Безжалостно.***
Явик, против обыкновения, обходит корабль. Он начинает с каюты капитана, спускаясь до самого грузового отсека. Но ее нигде нет. Он не может выследить ее ни по мягкому тихому шлейфу, ни по визжащим и кричащим гневным меткам. Явик сходит с корабля, оглядываясь, прислушиваясь, но снова не находит нужную нить. Явик в замешательстве. Что снова идет с ним в разрез. И что самое интересное, никому другому вроде бы и дела нет. Протеанин не спрашивает, но видит, что никто не удивлен. Капитан и раньше пропадала на Цитадели. А после атаки у нее точно должны быть какие-нибудь невероятно важные дела. Вот только нет в этом ничего обычного. Он ее не чувствует. Не слышит. И этот шторм случившийся с ней. Его тоже никто не видел. Не заметил. Потому что никто не слушал и не знал ее тихого пения, отраженного синими аквариумными бликами.***
Явик находит ее на следующий день на третьей палубе. Он вовсе не пытается ее отыскать, просто замечает краем сознания. Обычно это помещение пустует, но сегодня там сидит капитан. Выражение лица у нее нечитаемое, но протеанину для чтения оно не нужно. Он слышит все и так. Явик не понимает. Не улавливает. Почему. Он не хочет спрашивать. И не знает, должен ли он уйти, ведь Шепард никак не реагирует на его появление, хотя точно его слышала. Он принимает решение, садится напротив, сложив руки на коленях в замок. А она продолжает вертеть простую керамическую кружку в руках. — У вас была религия? Ее голос противоположность ее чувств. Он не дрожит, не обрывается на полуслове с всхлипами и вытьем. Он обычный. Разве что на полтона тише. — Этот вопрос был бы уместнее из уст азари. Капитан пожимает плечами. — На самом деле мне не интересно. Просто завязываю разговор. — Это тоже на Вас не похоже. Она отставляет кружку на середину столика, поднимая глаза. — Как бы тебе не нравилась стальная Шепард, должна сказать, что я не могу всегда быть такой. Это отличает нас от синтетиков, — заключает она. Явик прикрывает глаза, ведет плечами, не возражая ее словам. Возможно, в этом есть доля истины. Возможно, не слишком часто можно позволять себе некоторую слабость. Возможно, если не дать слабости выйти сейчас, она настигнет потом, в самый не подходящий момент. — Религия? — переспрашивает он. — Такое множество и почти все они откровенный бред. — Можешь верить в ханарскую религию, — предлагает Явик. Шепард коротко усмехается, фыркает, качая головой. — Ты переобщался с Гаррусом и Джокером. Она снова берет кружку в руки, вертит по кругу, разглядывая невидимые пылинки. — У дреллов интересная вера. И в голове протеанина с почти ощутимым щелчком складываются кусочки пазла. Он вспоминает плавные хищные, но такие тяжелые и угловатые движения ассасина. Багровые тяжелые капли. И шквал капитанских гнева и злобы. Он тянет за найденную нить дальше, ныряет еще глубже и почти ощущает то далекое чувство, свернувшееся на краешке дивана в капитанской каюте. Нежное, словно пастель. — Нельзя драться за мертвых — им уже все равно. Она толкает кружку по столу, и та скользит прямо к Явику, норовя соскользнуть на пол, разбившись вдребезги. Но мужчина ловко перехватывает ее, сжимая гладкие нагретые чужим теплом ладоней бока. Он тянет за метки, справляясь с ними, как с путаным клубком. Пытается разделить старые и новые. Под тягучей тоской и одиночеством вьется щемящая любовь и невыносимая тяга к жизни. — Ему не было все равно. Никогда. Мужчина щурит все четыре глаза, глядит пристально в маленькие пятнышки чая, гладит вьющиеся кольцами метки. Наконец отставляет кружку, поднимая глаза. — Я бы устал ждать кого-то столь живучего, даже на курорте с видом на море. Шепард смеется.***
Протеанин встречается с ней в доках. Капитан следит за кораблями. Или не следит. Она смотрит на них почти не мигая, запрокинув голову. Подходя ближе, Явик слышит доносящуюся из наушников музыку. Это странно, потому что, несмотря на имеющийся в каюте проигрыватель, капитан никогда его не включает и в ее комнате обыкновенно царит тишина. Ее музыка причудливо сплетается с пейзажем. Обволакивает небесный порт каким-то грациозным пафосом. Он останавливается рядом, расслабленно опираясь на загражденье руками. — Вивальди, — комментирует она. — Скрипки удивительно прекрасно сочетаются с небесным пейзажем. Шепард прибавляет звук, чтобы мужчина мог отчетливо слышать мелодию. Сожаление и тоска тают, опускаются тихо в чужой груди под пронзительное звучание. Они все еще есть, но они сжались до привычной тишины и неприметности. До легкого шлейфа с привкусом чайных трав. И Явику самому становится гораздо легче дышать. Вновь воцаряется его тихая гавань, лишь слегка припорошенная налетом грусти. — С возвращением, капитан. За громкой музыкой Шепард не слышит даже рокота кораблей.***
Перед внутренним взором мелькают прозрачные тени. Явик не помнит имён, не помнит лиц. Он помнит корабль, но не помнит его имени. Он помнит соленый привкус на языке и запах тухлой воды, но не помнит картинку, не помнит её прикосновений. Он помнит, как бешено кричали птицы, помнит, как они носились над головой очумелые, но не помнит цвет неба. Его память живёт напротив. Она свернулась на тёплой панели, превратилась в тугой комок. Холодный блестящий осколок. Совершенная память тысячи лиц. И его собственная. «Заполняйте его своей памятью, капитан. Надеюсь, там найдётся место победам». С привычным звуком двери разъезжаются перед вошедшим. Чтобы узнать, кто это, Явику не требуется поворачивать головы. Он знает её наизусть: и поступь, и запах, и шлейф эмоций. — Капитан. Она молчит, встаёт рядом, плечо к плечу. Капитан тоже знает его наизусть. Потому терпеливо ждёт. Протеанин знает, что Шепард всего лишь человек, отогнать время назад: глупая мартышка. Ему не хочется делиться и говорить. Ещё больше он не хочет спрашивать и слушать ответ. Он не боится того, что услышит. Но знает себя, все аргументы, все «за» и «против». Мужчина решает, что толчок необходим. Не имеет значения, в какую сторону он будет. Шепард источает терпеливое спокойствие и запах трав. Его вопрос не колеблет эмоции. Лишь лёгкий налет задумчивости окружает её фигуру. — Не имеет смысла оглядываться. Что было, то прошло. Что было — прошло. Явик кивает. Он не хочет остаться в прошлом. Он хочет победить здесь и сейчас.***
Шепард позволяет трогать свои волосы только взамен на аналогичную услугу. Явик пропускает тонкие пряди сквозь пальцы и подтверждает свой вывод об их бесполезности. Мягкие, тонкие, ломкие. Ни пользы, ни защиты. Абсолютный ноль. Даже от непогоды не спасут. Он подозревает, что в процессе эволюции они претерпели сильные изменения. И сейчас, вероятно, они служат не более чем украшением. Как цветастое оперение птиц. Будь Шепард птицей, она бы точно выделялась среди остальных. Она и сейчас яркое пятно. Рыжая, броская, синеглазая. Он удовлетворенно убирает руки, все еще чувствуя приятный прохладный шелк на коже, и выполняет свою часть договора, стаскивая нагрудник. Ее эмоции — детский восторг вперемешку с легким восхищением, что одновременно и льстит и не удовлетворяет его ожиданий, что он возлагает на капитана. Но внешне капитан спокойна, лишь легкая улыбка выдает ее с головой. Она завороженно следит за прозрачными крыльями. Тянет кончики пальцев, но боязливо одергивает, опомнившись. Спрашивает разрешения и зачем-то упоминает земных насекомых, бабочек. Он кивает, едва заметно опуская крыло, под тонкие, но мозолистые пальцы. Шепард скользит осторожно, очерчивает янтарные ветвления жилок. Ее грубые руки, привыкшие к оружию, с удивительной нежностью прикасаются, гладят. Пожалуй, даже слишком осторожно, почти на самой грани с опасением навредить. Капитан отходит, будто любуясь картиной, все еще с улыбкой и восхищением. А Явик зачем-то взмахивает объектом восхищения. Быстро, человеческий глаз не уследит за их трепетом. С достаточной силой, чтобы волосы Шепард, колыхнувшись, волной прошлись по щекам, норовя попасть в глаза, но с недостаточной силой для того, чтобы оторваться от пола каюты. Он с сожалением складывает крылья вдоль спины, натягивая безрукавку и застегивая нагрудник. Протеанин чувствует похожее сожаление, исходящее от капитана, но оно более жесткое, перемешанное с непонятной злобой. — В ваше время, наверное, никто уже не рисковал летать? Явик качает головой. Она смотрит на свои руки несколько секунд, но потом кивает и, попрощавшись, выходит из каюты Ночью, лежа в постели, Явик вспоминает, что капитан летящих коллекционеров всегда подбивает сгустком пламени. Огонь с шипением вгрызается точно в крылья, и они, визжа от боли, как подкошенные падают вниз переломанные. Явик боится, что капитан выдумает что-то неимоверно тупое и оставит свою выработанную тактику из-за какой-нибудь надуманной вины. Но он быстро успокаивается, когда в следующем бою прямо над его головой по вытянутой дуге проносится огненный шар, разом сбивая чуть меньше десятка врагов.***
В голове не туман, а глухая стена, высотой с небоскреб. Он дышит тяжело, втягивая тягучий воздух ртом. Подхватывает девушку, прижимая ее к стене, вжимается всем телом. Ведет пальцами по мягкой податливой коже, сжимает до синяков и хриплых стонов. Явик не знает, не помнит и не думает о том, как они до этого дошли. Его собственное желание слишком сильно, а невыносимо острое и кружащее желание Шепард обжигает кончики пальцев, выжигает сознание, сливаясь в одно сплошную какофонию, стучащую в ушах. Он отлипает от стены, добирается каким-то чудом до комнаты на верхнем этаже и не глядя падает на кровать. Та оказывается гораздо мягче, чем та, что стоит на Нормандии. Не то чтобы он проверял, просто ему довелось на ней посидеть. Шепард знает, помнит, думает о том, как они до этого дошли, но находит тысячу и одну отговорку. За короткие мгновения женщина успевает обдумать кучу информации. И, в конце концов, приходит к выводу, что отговорки вполне жизнеспособны: война, алкоголь, отчаянье, симпатия, одиночество и куча других. И нельзя изменить тому, кто мертв. Ее душа однажды (и, скорее всего, совсем скоро) встретится с Тейном за морем, но ее тело хочет Явика здесь и сейчас. Шепард не привыкла подчиняться. Она пытается взять ситуацию в свои руки, жадно целует, кусая жесткие губы. Явик не любит неподчинения. Он кусает в ответ. Пускает в ход нечеловечески длинные и острые клыки, прокусывает губу до крови, слизывает алые пятна, ярко контрастирующие с полупрозрачной бледной кожей. Плавно спускается на шею, оставляя кровавые метки. Шепард изгибается, подставляясь под болезненные ласки. Короткими ногтями впивается в твердые мышцы предплечий. Трется бедрами, пошло и грязно. Между ними не любовь. Между ними не примитивный секс. Ни один из них не сможет дать точного определения, но и ни у одного из них не повернется язык назвать это одним из этих ничего не значащих слов. Явик отрывается от мягких бедер с трудом. Он завороженно наблюдает, как его жесткие пальцы с легкостью сдавливают податливую человеческую плоть, как покорно она принимает иную форму, приминается под легчайшим напором. Шепард под ним кусает губы, опухшие, коралловые от крови. Она не обращает на ссадины внимания, шипит как кошка, выдыхает горячий воздух и смотрит пристально, не отводя туманного взгляда. В ее глазах легко читается вызов, а усмешка на губах только подливает масла в огонь. Мужчина рывком притягивает Шепард к себе за мягкие бедра. Она коротко вскрикивает, когда он резко входит в нее на всю длину. Явик замирает на секунду, склоняется, заставляя женщину согнуться, прижимается лбом ко лбу. Он вдыхает запах ее волос, с удивлением замечая, что они имеют свой едва уловимый ягодный аромат. Она обвивает тонкими руками плечи, дышит в беззащитную шею, от чего по загривку пробегает легкая дрожь. Шепард целует, вылизывает нежную кожу, обхватывает ногами талию, двигаясь одним резким толчком навстречу. И словно по сигналу Явик срывается на бешеный ритм, возобновляя дикие ласки. Он зарывается ладонью в рыжую копну, сжимает кулак, открывая тонкую, уже покрасневшую шею. Вновь впивается в нее, спускаясь на выпирающие ключицы, плечи. Он скользит ладонями по всему телу, очерчивая крепкие натренированные мышцы, изучает каждый изгиб и участок тела, наслаждаясь нежданной близостью. Он чувствует, как она двигает бедрами навстречу, сбиваясь с навязанного Явиком ритма. Он ощущает ее горячие ладони на его спине. Они нащупывают свернутые крылья, и грубые движения резко сменяются нежной лаской. Шепард на ощупь очерчивает каждую жилку дрожащими кончиками пальцев, захлебываясь в стонах и хрипах, кусая основание шеи. Дрожь оргазма неожиданно прошивает ее тело. Она отводит руки от хрупких крыльев, сжимая мужские предплечья с бешеной силой. Дергается под ним, сжимаясь сладко и невыносимо. Кусает шею до черных пятен перед глазами. И Явик срывается, переворачивает Шепард на живот, расставляя колени, и грубо вжимается, доводя себя до разрядки парой грубых толчков. Явик медленно выходит, отпускает женщину, которая тут же плюхается ничком на кровать, и ложится рядом, загнанно дыша. Он не знает, сколько они пролежали, прежде чем пустое и блеклое ничто в его голове сменилось первой мимолетной мыслью. Сладкая истома медленно, но верно спадала, а алкоголь почти выветрился из крови. И Явик почти может оценить ситуацию. И он к своему удивлению не ощущает за собой ни капли сожаления или стыда от произошедшего безумия. Протеанин поворачивает голову к женщине, которая все еще лежит, уткнувшись в подушки. Каким-то третьим глазом на затылке она безошибочно определяет, что Явик открыл рот, и тут же обрывает его. — Заткнись. Спи. Теперь ее голос тверд. Он похож на обычный приказной тон, которым она отдает команды по сто раз на дню. Но Явик почти слышит мурчащее удовлетворение и сонливость. — Здесь? — уточняет Явик. — Хоть в ванной, — беззлобно бормочет капитан. Мужчина устраивается поудобней, насколько это возможно на непривычных мягкой перине и пуховых подушках. Но сонливость приходит быстро, и Явик почти моментально закрывает глаза, проваливаясь в дрему. «Возможно, вечеринки в этом цикле не такая уж и плохая вещь» — последнее, о чем он успевает подумать.***
Битва длилась совсем недолго. На этот раз Шепард полностью владела своими эмоциями. Ничего сверхъестественного в этой скачущей мартышке не было. Он был скучнее любого члена экипажа Нормандии. Даже скучнее Джеймса Веги. А это о многом говорило. Шепард была спокойна и холодна. В этот раз эмоции капитана не скакали в бешеном ритме. Лишь шлейф злобы. И Явик почему-то испытывал на этот счет странноватые эмоции. Нечто вроде гордости. Он безмолвно одобрял ее равнодушие и стойкость. И думалось ему, она это чувствовала. Порой ему казалось, что женщина почти научилась на каком-то примитивном, инстинктивном уровне читать метки. Но он не был в этом уверен. Возможно, она умела взаимодействовать лишь с ним, потому что его слова она могла почти предугадывать. Он был уверен только в том, что на остальных ее инстинкт не действует. Или, возможно, не действует, когда Шепард не видит метки? Она не почувствовала приближения опасности. Но рядом был Явик. Едва обернувшись, едва шелохнувшись, протеанин отреагировал. Шепард с машиной мгновенно обернулись на звуки выстрелов. Капитан недоуменно взглянула на Кай Ленга, перевела взгляд на Явика. — Одной пули хватило бы с лихвой, необязательно было всаживать в него всю обойму. — Были бы осмотрительней, мне бы не приходилось добивать за Вами врагов. Шепард пожимает плечами и, крутанувшись в кресле, отворачивается обратно к компьютеру. — Что бы я без тебя делала, — ехидно бросает женщина. — Погибли, вероятно.***
Небо серое от дыма и туч. Атмосфера вполне располагающая к великим последним битвам. Явик хмыкнул. Последняя битва в его понимании венчалась лавровым венком победы. После всего, что он пережил, увидел, после того, что Шепард сделала, чего добилась, быть иначе не могло. Она появляется довольно шумно. Обычно она ходит тихо, с кошачьей грациозностью и мягкостью, но сейчас, заложив руки за спину, капитан неспешно вышагивает, почти прогуливаясь по руинам, а для полноты картины пинает мелкие камешки. Он не оборачивается, не отводит глаз от свинцового неба и сияющего луча. И это почти традиция: чувствовать спиной приближение, не оборачиваться, ждать, чувствовать. — Жаль, что Вас не было в моем цикле. Явик первым нарушает тишину. Ему хочется много чего сказать, но все слова сейчас кажутся такими не существенными, такими очевидными, что он не находит ничего лучше, чем высказать это горькое сожаление, высшую похвалу. — Хорошо, что ты есть в моем. Просто говорит она. Ему нечего ответить. — Судя по всему, ты твердо уверен в нашей безоговорочной победе, — она тихонько фыркает, кривя губы в усмешке, — решил, чем будешь заниматься после? Он поворачивается к ней, повторив жест, сложил руки за спиной. От чего-то Явику немного не по себе, но он смотрит прямо в смеющиеся глаза девушки. От нее веет легкой усталостью и спокойствием. — У меня два варианта. Посмотреть галактику, возможно, осесть где-нибудь у ханаров. — Как бы они не разуверовали после того, как ты там погостишь. А альтернатива? Явик перекатывается с пятки на носок, глядя на Шепард во все глаза. — Если это возможно, то я хотел бы остаться на Нормандии. Она улыбается кончиками губ. Протеанин почти видит, как в кружащие вокруг нее чувства мягкой патокой вливается нежность, разрастается спокойная уверенность. — Если возможно, — кивает она. Явик хочет протянуть ей ладонь для рукопожатия. Он не уверен, не оттолкнет ли она его, припомнив их первую встречу, когда он сам с отвращением отвернулся от протянутой руки. Он не успевает додумать мысль. С ног до головы его окунают в эмоции. И это удивительно не неприятно, удивительно правильно и верно. Он обнимает Шепард в ответ, обхватывая тонкую даже в доспехе талию. — В случае чего на том свете мы с Гаррусом договорились встретиться в баре. Присоединяйся к нам, если вдруг, — отстраняясь, она подмигивает и уходит. Но в самый последний момент она все же оборачивается, бросая через плечо фразу. — Если я все же не приду туда, извинись за меня перед Гаррусом. Кое с кем другим мы договорились о встрече гораздо раньше. Она бросает эти слова просто. Она в них верит. Она не шутит. Вот только Явик не верит. Нельзя столько раз возвращаться, чтобы потом погибнуть в самом конце. Нельзя воскресать только для того, чтобы пасть вновь. Нельзя объединить космос, все расы, пройти огонь и воду, чтобы потом кануть в лету. Это было бы по-идиотски. Хотя и вполне в духе потрясной Шепард. И Явик не верит до самого конца. Он не хочет верить.***
Явик не верит до самого конца. Он пытается стряхнуть с себя тягучие тоскливые чувства команды, но лишь глубже вязнет в них, один против всего уцелевшего экипажа Нормандии. Он пытается придумать кучу вариаций событий, но никакой шлем не выдержит свалившихся на голову тонн обвалившихся зданий. Он верит, что ее еще можно вернуть, но война уже выиграна и герои больше никому не нужны. Никто не останавливает Явика, когда он поднимается в каюту капитана. Пока что никто не успел побывать здесь после ее смерти. Но сам мужчина последний раз был здесь слишком давно, если точнее он не был здесь с самого отпуска на Цитадели, поэтому он сразу замечает едва уловимые изменения. Громкие книги. Громче обычного. Он направляется к полке, выискивая нарушительницу спокойствия. Она находится без труда, мягко ложится в ладонь, сверкая тускловатыми золочеными буквами. «Последний день приговоренного к смерти» красуется на темной обложке. Явик морщится. Обводит пальцами буквы, слово «последний» выглядит особенно обшарпанным, словно кто-то очень часто тер именно эти буковки. Придерживая за корешок, он пролистывает книгу, натыкаясь меж страниц как раз на то, что искал. Мужчина закладывает палец меж страниц, чтобы не потерять нужное место, и садится на кровать. Память его не обманула, она действительно жестче той, что находилась в новой квартире. Явик аккуратно приоткрывает книгу. От засушенного бутона лилии все еще веет цветочным ароматом. Он мягче и нежнее резкого запаха живых цветов. Не такой дурманящий и кружащий. Мужчина откладывает его в сторону и вытаскивает на свет фотографию. Настоящую бумажную фотографию. Эта фотография источник кричащей метки. Она изливается любовью, тоской, болью, одиночеством, страхом. Она квинтэссенция всех возможных чувств. Она хранит в себе даже крупицы обрывочных воспоминаний. Дрелл на ней не смотрит в камеру. Он смотрит куда-то вдаль, наверное, на фотографа. Губы его слегка изогнуты в трепетной улыбке. Явик догадывается, кто занимался фотографией, хотя и не уверен, откуда она откопала старый аппарат. Трогательная улыбка и преданный до невозможности взгляд одновременно раздражали и… успокаивали. Противоречивые чувства метались внутри, и Явик даже не был уверен, что правильно смог их понять и обозначить. Дрелл с фото нервировал, поднимал в груди бурный протест и отрицание, но бьющиеся птичками эмоции метки, ее метки, успокаивали бурю, несмотря на вязкость и крикливость. Ему все еще было интересно, кем надо было быть, чтобы заинтересовать непоколебимого капитана. И отчасти Явик даже стал жалеть, что не успел познакомиться с дреллом, хотя чувство сожаления прошло столь же быстро, как и появилось. Оно сменилось уколом обиды. Совсем крошечным. Если и существует место, где голодный не знает голода, а влюбленные не расстаются, то у Явика не было сомнений, что эти двое встретились. Но даже если он, Явик, умрет, никто не будет ждать его ни по ту сторону моря, ни в баре. Последнему голосу протеан больше нечего сказать и, что самое горькое, некому.