У нас общее небо... падение.

Он сипло дышал прямо в губы, опаляя их, словно лёгкие искры огня, потухающего от столь сильного напряжения, костра. Он уже не мог сдержаться и сам до конца не понимал, почему. Хэй, слышишь меня, мёртвое ты чудовище? Какого хрена ты так возбуждаешь, даже когда твои кишки расползаются по ледяной земле, будто черви…. Такие тёмные, почти чёрные… дегтевые, он бы даже сказал. Он очень любил метафоры и эпитеты, но своё ощущение не смог бы описать ни одним языком в мире, даже таким богатым, как русский. Ком застрял поперёк горла: липкий и тяжёлый. Подушечки пальцев ощущают смягчающуюся плоть, еще не остывшую. Приятно так. В детстве игрушка имела подобную структуру. Только она была не из человеческой кожи, а из какой-то синтетики. Лицо исказила насмешливая гримаса, которая представляла собой извращённое подобие человеческой эмоции. Хех, смешно вспоминать детство в такой-то момент. - Боже, какой ты красивый, - выдохнул он, всматриваясь в застывшие кристальные глаза. Именно что кристальные, и никак иначе. Светлые, и смотрящие сквозь своего оппонента, они отражали секундный ужас. Вечный ужас прозрения. – Ты как будто всё видишь, милый. Не ожидал, да? Тишину в пространстве разрезал нервный, то угасающий, то разражающийся с новой силой, смех. Скачками он добирался до каждой извилины дерева, до каждой бардовой травинки. Рука с щеки переместилась на грудь, потом чуть ниже, перебирая косточки грудной клетки, обтянутые светлой, чуть синеватой от гематом, кожей. На мгновение ему захотелось срезать этот слой, освободить кости от мяса и всего ненужного, и просто забрать с собой. - А что мне мешает это сделать? – нож тут же оказался зажат в руке, но он так и не смог сделать ни одного надреза, потому что ладонь покрылась липким потом, и рукоять извивалась в ней подобно пойманной змее. – Что за? Это начинало раздражать. Другой рукой он сжал собственную кисть до побеления. А она продолжала дрожать и трещать, не в силах смириться с тем, до чего дошёл её хозяин. Он нагнулся ещё ближе, касаясь своими запёкшимися губами чужих, чёрных без освещения. С тобой я как в камере пыток, а без тебя, как в камере для сумасшедших. Усмешка снова резко дёрнула уголки губ в стороны, а потом он накрыл поцелуем труп. Слава Богу, ты не чувствуешь больше этого стыда, этого омерзительного жеста. Язык, не встречая сопротивления, проникает в рот. По рецепторам резко ударил противный вкус крови. Она была везде – на зубах; на языке, который безфункциональной пластиной покоился на своём месте; на нёбе даже. Везде, повсюду. В атмосфере зависли звуки скольжения, посасывания - всего того, что недавно только смущало. Боже, как чудесно ощущать тебя всем телом, всей душой. Он в исступлении отстранился. Пот крупными каплями закатывался в глаза и приходилось периодически стирать его грязными руками, оставляя дорожки крови и комья земли на впадинках, на ресницах. А что если он целует вовсе не того, кого представляет? Ахах, что, если ему просто хочется думать, что этот человек именно он? Человек? Ахахах, человек? - Ты жалкая пародия, милый… - голос надломился и из горла непроизвольно вырвалось рыдание. – Бездушная тварь! Я ненавижу тебя! – крик леской пронзил атмосферу, срываясь на самой высокой ноте, а дальше парень просто сломался пополам, задыхаясь от разрывающего кашля. А ведь сны… Такие необыкновенные, такие далёкие, чёрт возьми… Сны! Обещали, что они будут вместе всю оставшуюся жизнь… вместе, навечно. Что эти мрази больше не будут рвать на клочки его истерзанную душу своими гнусными насмешливыми глазами. А? Что вы теперь скажите? Ха-ха, а вот и ничего! Потому что вы не способны так любить, как я, что вы не способны чувствовать даже толику того, что я чувствую к этому человеку! - А ты просто копия… - рассекая воздух, кулак ударил по челюсти трупа. Голова его дёрнулась в сторону под неестественным углом и с тяжёлым звуком тот упал на землю, раскидывая руки в стороны благодаря физическим силам, и не более того. Зубы впились в собственное запястье, чтобы сдержать рвущиеся наружу рыдания. Эти предательские гнусные мучения от собственного ничтожества. Свежая горячая кровь брызнула из места укуса, пачкая чуть желтоватые зубы, стекая по губам, на которых ещё остался привкус того самого. Он прислонился к ране будто всем своим нутром, сосредотачивая внимание на пожирании самого себя. А разве не этим он занимался всю свою жизнь? Пора пробовать не только душу, но и тело. Какого оно на вкус? Отчего-то стало чуть спокойнее, когда руку начало покалывать и кончики пальцев уже переставали ощущать под собой даже движение воздуха в пространстве. Шумный выдох и всё. Это конец теперь. Всем его страданиям конец. Склонившись над грудой материи, бывшей когда-то чем-то существенным, он провёл языком по чуть шероховатой щеке. Кожа обветрилась слегка в зимнее время, зато теперь она стала будто более упругой, чем раньше. Более идеальной. - Ты же всегда стремился стать более привлекательным, чем есть. А я никогда не сомневался в твоей внешности, милый. Для меня она была совершенной абсолютно всегда. Просто теперь тебе бы больше понравилось, да? – губы тронула спокойная пустая улыбка, не скрывающая за собой и толики эмоции. Он провёл языком по массивной, но тем не менее, изящной шее, оставляя влажные следы. Попытки поставить красноватый засос не увенчались успехом, что немного разочаровывало. Зато впереди ещё сантиметры неизученных доселе уголков тела, его впадинок и красивых родинок. Как жаль, что только такие обстоятельства помогли понять это и, наконец, утонуть в собственных омерзительных желаниях. Что только смерть дала им жизнь. - А ведь это естественно, да? – резко начал рассуждать он, прикусывая ключицу. – Как там по теории? Выживают сильные, слабые умирают. Ты считал себя гораздо сильнее меня, а оказалось наоборот. Обидно, не правда ли? Почему-то ощущения от прикосновений к чужому телу притупились, стали будто мягче и бессмысленнее. Руками он начал цепляться за чужие расслабленные пальцы, которые ещё час назад в последней надежде хватались за жёсткие волосы. Тогда была сосредоточена вся мощь, вся сила, всё глупое желанье выжить и доказать своё превосходство. Хотя, может, за этим скрывались лишь жалкие инстинкты зверя, а он просто идеализирует. Он привык. Выступающие вены почернели и стали будто обворожительнее, чем раньше. - Да… - выдохнул он, прихватывая запёкшимися губами сосок. – Ты был просто животным. Таким же гнусным и противным как все. А сейчас ты само совершенство. Ты Бог. Чем ближе к ране, тем больнее слизистой принимать этот ужасный запах гниющей плоти. Это был очаг, что распространялся по всем остальным частям тела. Или ему просто так казалось. Но, облизывая кровавые грязные края пореза, чуть касаясь подбородком толстой кишки, он почувствовал невыносимое возбуждение, что тягуче отзывалось внизу. Одной рукой он упёрся в, проваливающийся под тяжестью чужого веса, живот, а другой проскользнул в трусы, чуть боязливо касаясь пульсирующей головки. Рука непроизвольно дёрнулась было назад, но потом снова вернулась, проводя по всей длине. Он хрипло и тяжело выдохнул в кровавую кашу, но при следующем вдохе желудок свернуло в ком. Запах ударил в голову, притупляя ощущения реальности. Какой реальности? Разве это по-настоящему всё происходит? Он засмеялся и облизнул слипающиеся губы, всё также нависая над дырой в бесконечность. В пропасть, куда человек уже не может упасть. Куда падают уже останки от него. Больно терзая отвисающие яички, он продолжал сглатывать подкатывающую к горлу тошноту, бьющегося в агонии желудка. Чёрт возьми, потерпи ещё. - Какой же ты… сексу….альный, - мелкий смех прошёлся по всему телу. Рука скользила всё быстрее в предчувствии ближайшей разрядки. Путаясь в собственной одежде, он припустил штаны и неуклюжими движениями забрался повыше, но неожиданно соскользнул и приземлился сверху на гниющий труп. Семя изверглось куда-то в самую кровавую топь, но так, наверное, и следовало бы. Перед глазами поплыли круги и сдерживать рвоту стало практически невозможно. Кислый запах обжигал изнутри, просачивался через отверстия и вливался в кровь, становясь с ним единой целой частью останков его души. - А знаешь, твой труп будто бы и мой собственный труп, - прошептал он прерывающимся голосом, не отводя взгляд от великолепных глаз, которые не смотрели уже никуда. Это было почти психически прекрасно, когда последний решающий взгляд жертвы принадлежит именно ему, а не кому-нибудь другому. Усталость свела мышцы, приковывая к земле силой притяжения. Он сполз с трупа и пристроился рядом с ним, устремляя бездумный, пустеющий с каждой секундой всё больше и больше, взор. Какое-то отвратное чувство на секунду свело судорогой его сознание, но не смогло преодолеть тот вакуум, где теперь не было ничего. Даже удовлетворения. - Знаешь, теперь я не понимаю, что такое было всё это… У нас общее небо… Брат.