Хранительница

Когда погиб Дерек Хейл, род Хранителей Неметона прервался. Он был последним, кто нес в себе ту древнюю силу, что питала род Хейлов. К Коре она не перешла. Питер утратил право быть Хранителем вместе со своей жизнью – воскрешение это право не вернуло. И тогда Неметон выбрал сам, выбрал из тех, кто приехал на похороны его предыдущего Хранителя, – протянул цепкие нити силы, спеленал будущего Хранителя и приставил его хранить территорию, что подвластна Древу… Стайлз Стилински он находит в лесу – небольшой домик близ Неметона с небольшим огородиком, на котором росли, вроде бы, безопасные аптекарские травы. Оставалось только покрепче прижать рукав к носу, чтобы не надышаться даже случайно, подбежать к крыльцу, взлететь по ступенькам и с силой три раза постучать в дверь. И вздрогнуть, когда та откроется после второго удара, а высокая шатенка странно-неуловимым движением пропустит кулак слева от себя и больше машинально, на рефлексах, чем осознанно врежет под дых с – пора это признать – нечеловеческой силой. И корчиться у ее ног, разглядывая босые ноги и длинный подол юбки. И пытаться снова научится дышать. И встретить ее насмешливо усталый взгляд. И услышать тяжелое: – Вернулся. И устыдиться – непонятно за что, непонятно почему. Просто увидеть ее – и устыдиться. Он поднимается на ноги с каким-то странным трудом и бредет следом за Стайлз из крошечной прихожей в дом. Разувается, наткнувшись взглядом на пестрый половичок. Идет легко, привычно, по-волчьи. А она все равно слышит. Все равно чует. И движения ее – отточенно-острые, жесткие, уверенные. И чай она разливает по кружкам каким-то странно-спокойным движением… жутковатым движением. – Я не ждала тебя, – говорит Стайлз, чуть поддергивая рукава блузы. Спина – прямая. Поворачивается отточено-отрепетированным движением. Подбородок вскинут вверх так ловко и четко, что забранные в хвост волосы только едва колышутся. И нет ничего от нее прежней. От той живости, что радовала глаз. От яркости ее взгляда. От искры, что горела внутри нее. Сейчас там бушует пламя – темное, жесткое, сжирающее все и вся. – Я не собирался приходить, – оправдание. Жалкое. Испуганное. И взгляд спрятан. Боже, сейчас уже не старшая школа! Соберись! Ты – взрослый человек. Ты ничего ей не должен. Ты можешь возразить ей, поспорить, сказать, что она тысячу раз была не права! Можешь?.. – Это нормально, – отзывается Стайлз и впервые улыбается. – Все хорошо. Ты не должен был приходить. Только не верится – улыбка до глаз не доходит, не расцвечивает их ярким янтарем. И смотрит она на тебя – пустая холодная равнодушная кукла… Чай – горячий. И в нем много трав. Он даже на секунду замирает, прикидывая, а стоит ли ему пить. И делает глоток. Травить его сейчас – смысла нет. Раньше… Раньше бы Стайлз убила его. Собственными руками. Разрезала бы глотку на полусгнившем пне Неметона… Теперь полусгнившем. Хотя… Нет. Нет. Стайлз бы этого не сделала… Настоящая Стайлз бы что-то придумала, разыскала бы что-то, спасла бы… А вот ее никто не спас. Они не смогли… Они не ждали. Они были слабы. А она смогла… кажется… уравновесить то, что с ней стало, с тем, что было когда-то… И получилась холодная пустая кукла. – Она с тобой не приехала? – взгляд все тот же холодный, но в голосе появляется намек на эмоции. – Нет, – тихое в ответ. – Нет. Она… В положении. Мы… Мы сына ждем. – Поздравляю, – сухо и равнодушно. И хочется забрать эти слова – у нее не будет детей, у нее не будет семьи, у нее не будет ничего – только этот город, только этот полусгнивший пень, только этот маленький домик… – Я должен был приехать раньше, – отчаянно-виновато. Стыдно. Стыдно. И хочется обнять ее – как тогда, в старшей школе, когда она помогала ему, учила контролировать суть… И он почти тянется к ней, почти обнимает, почти… – Нет! – злобно-резкое. И эмоции, которых так недоставало в ее голосе, проступают сами. Она злится. Она вскакивает на ноги. Она дышит тяжело. Она комкает в кулаках подол юбки. Она смотрит исподлобья. И приказывает – гневно-обиженно: – Не смей ко мне прикасаться! И он отступает. Садится ровно. Берет в руки эту гребанную чашку чая. И делает глоток. Стайлз смотрит на него настороженно, недоверчиво. И постепенно успокаивается. И подходит медленно – как дикий зверь. Не волк, нет. Волки – другие. А Стайлз… настороженная. И движения – такие живые, чуть дерганые, настоящие – становятся холодными, леденеют, сковываются… И снова перед ним та холодная кукла, только глаза живые и испуганные. – Я избегаю тактильных контактов, – осторожно говорит Стайлз. – Ты ударила меня, – напоминание. Не больше. И больше. – Я избегаю тактильных контактов с налетом воспоминаний, где так четко проступает образ меня прежней, – четко, почти по слогам, зло. – Мне нельзя… вспоминать. И тень сожаления и боли. И снова она собирается. И становится той холодно-отрешенной, уверенной, сильной. Хранительницей. Ну же, ты ведь это слово искал, да? Хотя бы себе признайся, что боялся, что увидишь именно Хранительницу. И знал, что увидишь именно Хранительницу. Потому что никого иного здесь не осталось… – Ты часто ходишь в город? – спокойное и равнодушное. А хочется спросить о том, когда она видела отца в последний раз… Или Лидию. Или… Малию. Или… Чашка разлетается осколками. Стайлз хватает его за руки, шипит, выцепляет из ладоней фарфор, пока ранки не затянулись свежей кожей. – Я скучал, – очень тихое, совершенно невольное и бесконечно жалобное. Она вскидывает взгляд – глаза сердитые, возмущенные, чуть испуганные. И понимает, что он только что сказал. И взгляд становится больным. – Тогда почему не приезжал? – ворчливо, но с какой-то странной теплотой. Она заставляет его встать, смывает с ладоней кровь под каким-то странным умывальником, осматривает руки на наличие других осколков. И старательно не смотрит в глаза. Очень старательно. – Потому что скучал по Стайлз, а не по Хранительнице, – тихо признается он. – Скучал по… стае. По своему Альфе. По его бесшабашной и уверенной подруге. По… Лидии… По Малии. По Кире… Хейдан и Мейсон – мои друзья. Но они – лишь часть моей стаи. И Стайлз отпускает его. И смотрит с грустью. И тихо говорит: – Прошлого не вернуть, Лиам. Я стала Хранительницей по воле Неметона. Во мне теперь пробуждена такая сила, с какой Стайлз Стилински бы не справилась. И обратного пути нет… Ни для меня. Ни для Малии, ни для Лидии, ни для Скотта. – Ум Лидии проясняется, – тихо, но упрямо отвечает Лиам. – Да, нам не вернуть Скотта и Малию – тут только Питер регулярно воскресает, чему уже сам не рад. Но знаешь, ты ошибаешься! – В том, что Лидия не вернется? – с равнодушной насмешкой. – В том, что Стайлз не смогла бы справиться с этой силой, – уверенное в ответ. – Я знал ее. И только она бы могла справиться с силой, что дает Неметон своей Хранительнице. Она смотрит холодно. Спокойно. Равнодушно. И с болью где-то в глубине глаз. – Я скучал по Стайлз, – продолжает Лиам, как-то неловко ероша свои волосы. – Но раз ее нет, то я, пожалуй, пойду. Он разворачивается, чтобы уйти. Он почти уходит. Но Стайлз хватает его за руку. Вцепляется длинными сильными пальцами. И стоит, опустив взгляд. И давит из себя по слову: – Не уходи. Сегодня… Сегодня Айзек должен зайти. Питер обещал принести мне зайца с охоты… Ты… можешь остаться на ужин?.. Расскажешь, как Хейдан… И про сына. А Мейсон все так же работает в той ужасной компании? Лиам смотрит на нее. И обнимает. Конечно, он останется на ужин. Конечно, он никуда не уедет. Не бросит, как раньше. Не струсит. Поможет… Попытается хотя бы!.. Вечером Лиам выйдет на крыльцо и вздохнет полной грудью. Питер Хейл уже ушел. Айзек пока остался. И смотрит Лейхи на Стайлз так, что становится понятно – в город он вернулся ради чьих-то янтарных глаз. Неметон тускло сияет болотно-желтой зеленью меж деревьев, приманивая, надеясь получить кого-то, кого можно съесть, чьей силой можно напитаться. Лиам бросает только один взгляд, а Стайлз уже здесь. Она касается его плеча и тихо говорит: – Не ходи. Он умрет один. От голода. От старости. От того, что привык пить чужие жизни и совершенно разучился отдавать силу Земле, чтобы она вернула ему сторицей. А ты – не ходи. – Не пойду, – обещает Лиам и обнимает Хранительницу Неметона, что смотрит в сторону Древа. – И ты… не ходи. – Даже если захочу, – смотрит на него Стайлз, – меня не отпустят. Лейхи тенью шевелится около двери, и Лиам только сейчас замечает его – серьезного и молчаливого. Пожалуй, стоит объяснить Айзеку, что Стайлз он воспринимает как нечто среднее между мамой и старшей сестрой… Потом. А пока можно стоять на крыльце и обнимать Стайлз Стилински.