Далёкие огни

Деревья молчали. Укитаке невидящим взором прожигает стену перед собой. Руки лежат на коленях, тонкие пальцы мёртвой хваткой вцепились в подол капитанского хаори. Джууширо был бледен как никогда раньше – под тонкой кожей явно выделялись сетки вен, уходящие под тяжёлые складки косодэ. Капитану было холодно, пусть его и не пробивала дикая дрожь, как бывало при приступах. Горячая, пусть и гнилая кровь, словно вся собралась поближе к сердцу, не желая согревать мертвеющее тело. Добрая душа Укитаке, казавшаяся раньше бездонной, была опустошена. Не было чувств, мыслей, ощущений. Сёдзи медленно открываются, впуская в помещение густые волны рейацу. Белый капитан даже не поднимает головы, чувствуя одной лишь кожей присутствие, пожалуй, самого дорого ему шинигами. Не друга даже, почти брата. Кьёраку привычно растрёпан: кудрявые, тёмные волосы выбиваются из хвоста, шляпа немного съехала на бок, а цветастое кимоно держится на широких плечах кое-как. Только широкая улыбка не ползёт по губам, о которых грезит и вспоминает добрая часть женского населения Сейрейтея. Только взгляд слишком глубокий. Серьёзный. Его стоит бояться, и даже Джууширо хочется спрятаться подальше от серой пелены глаз. Шунсуй даже не касается предварительно зампакто, не обнажает мечи, что весьма удивительно.. Для этого раза. Просто садится напротив белого капитана, привычно касается тёплой ладонью седых, тонких волос. Шуршит кимоно. Молчание. Ветер не касается зеркальной глади озера Угендоу. А Общество Душ вовремя сковала не к месту холодная осень – ветра нещадно рвутся в небо, по утрам редкие лужи покрыты тонким льдом. Дожди заряжают на целую ночь, не давая спать, тарабаня по крыше. И солнца не видно из-за вечных антрацитовых туч, заставляя душе поддаваться сплину и грезить об ушедшем. А ещё листья. Много листьев, порой ещё зелёных, опадают с деревьев тысячами, заметая хуже снега дороги. Долго это не продолжается. Джууширо сдаётся первым, шумно вздохнув, выпустив небольшое облачко пара, поспешившее растаять в стерильном, затхлом воздухе. Ему нечего сказать. Посему начинает разговор Кьёраку. Привычно непринуждённо, слова начиная тоже со вздоха. - Глупый-глупый.. Джууширо поднимает взгляд. Глядит насквозь. Мир кажется ему фарфоровым шариком, чуть сожмёшь – и он расколется, вонзаясь в кожу ядовитыми шипами, распространяя яд по исхудалому, утомлённому телу. И дело даже не в том, что белый капитан знает, что вокруг его дома собралось множество шинигами, не желающих такого нелёгкого боя, но беспрекословно готовых обнажить мечи. Весь его мир сейчас заключён в одной комнате, в небольшом пространстве, и так не хочется терять последнего… - Я знаю,- словно виновато опускает голову. – Но ничуть не жалею, что сделал это, что Рукия... -Тшш, Укитаке-е, - Кьёраку успевает остудить пыл друга, когда тот начинает говорить слишком громко. – Я не оспариваю твой выбор. - Рукия единственная, кто вернёт Куросаки силы, так или иначе. Ты знаешь, на что он способен, потому одно небольшое преступление ещё окупится. А терять такого сильного шинигами – ещё большая глупость, чем мне сейчас выходить на эшафот с мешком на голове. Капитан тринадцатого отряда грустно усмехается, поднимая брови. Шунсуй не разделяет спокойствия друга, начинает нервничать, его невообразимо злит равнодушие Джууширо к своей судьбе. А у того на душе – махровые, жаркие пески. И новоиспеченный лейтенант с большими голубыми глазами. Ей суждено подтолкнуть к последней черте шинигами, способного перевернуть Сейрейтей, и она не позволит рыжему свернуть на тёмную тропу. Так пусть оно так и будет. Ровные волны рейацу становятся резче. Шунсуй хватает Джууширо за плечи, немного встряхивает. И пусть решение уже негласно принято обоими, он пытается докричаться до сознания, просто срывается. - Мы можем ждать от Ичиго всего, что угодно! И он ещё уступает тебе по силе, опыту... Каждый шинигами знал, что Укитаке просто прикрыл своей спиной тех двоих. Но проступок всё равно был списан на него – потому что каждый понимал, что так будет то ли проще, то ли правильней.. Причины не рваться искать справедливость были у каждого свои, только Шунсуй больше других не хотел терять Белого-Капитана-с-Алым-Цветком-в-Груди. Даже Генрюсай опустил руки, оставив это делом исключительно личным, понимая, что капитана уже не переубедить. Не переубедить того, кто всю жизнь жил со смертью бок о бок, изредка сходясь в диких схватках, каждый раз побеждая, но неся непоправимые потери. Не было сил. - Ты знаешь, Шунсуй.. Мы с тобой становимся стары для этого мира. И даже в твоей роскошной шевелюре найдётся пара седых волос. Да и мне терять уже нечего. Всё, что было можно, мы с тобой прошли. Плечом к плечу. Джууширо прислоняется лбом ко лбу друга, заглядывая в глаза. Зарывается ладонью в волосы, гладит по макушке, сбросив шляпу на татами. По коже бегут мурашки. Кьёраку понимал причины, но отказывался их принять. Он, в отличие от Укитаке, всегда шёл против правил, только потому, что ему так хотелось. Наверное, поэтому сам факт того, что капитан тринадцатого отряда нарушил устав, уже считалось уважительной причиной. Время замерло. И только спустя пару минут Шунсуй тяжело вздохнул, отстраняясь. Сердце бешено колотилось, не хотелось так запросто отпускать в бездну лучшего, что был в жизни. Даже не потому, что на самом деле другу полагалась худшая казнь, чем смерть. Холодные губы коснулись виска. Джууширо встал на ноги, чуть напряжённо зажмурившись от боли, сковавшей спину. Отдавалось от лёгких. Белый капитан медленно снял с себя хаори, аккуратно сложил, словно невзначай провёл пальцами по номеру отряда. Он понимал банальность, заезженность этого театрального жеста, его тошнило от собственных книжных речей, но.. Но когда сам приходишь к такому исходу начинаешь понимать, что без этого на самом деле сложней. От этого на самом деле больно. Хаори, пропахшее лекарствами, этим медленным ядом, пропитанное насквозь рейацу, претерпевшие тысячи сражений, мягко опало на пол. За ним с грохотом на татами безжалостно упал зампакто. Приходится мягко улыбаться, выходя из дома под руку с лучшим другом. **** Мужчина с короткими, взъерошенными белыми волосами глядит в окно, привстав с кровати. Касается ладонями холодного стекла, прослеживает пальцами далёкие огни. Что-то не так в его сознании. Он чувствует, что место его – не здесь. Не в холодной больничной палате, переполненной туберкулёзниками, уже давно смирившимися с неизбежной кончиной. Что-то не так. Не укладывается. Словно чужое сердце не прижилось: ещё полное чувств, горечи обиды, сладости любви.. И вдруг приходится это всё принять. Переварить. Рукава мятой рубашки забрызганы кровью. С соседних коек доносится кашель и болезненные стоны. Изредка, когда кто-то даёт о себе знать слишком громко, в комнату заглядывает хмурая медсестра и вкалывает обезболивающее. Если честно, хватает его ненадолго, и люди вновь проваливаются в темноту. В глазах рябит от боли. Мужчина ждёт неизбежного, но неизвестного конца. Конца чего-то. Считает дома за мутным стеклом. В голове – туман. - Укитаке! – гаркнула медсестра, хлопнув дверью. Почувствовав лёгкую вспышку в сознании, мужчина переводит на неё взгляд. – Завтра тебя переводят к психам. Слова усваиваются медленно, вязко. Тянутся пуще времени. С опозданием Джууширо смущённо кивает, словно кого-то волнуют грубые слова, сказанные женщиной, вновь отворачивается к окну. Причин перевести его много: он не помнит о себе ничего. Его нашли на одной из многочисленных улиц чуть больше недели назад – он умирал, задыхаясь собственной кровью. Всё твердил что-то про поток душ, про Согио но Котовари, не позволял срезать длинные, седые локоны. У него не было денег, а если и были, то местные маргиналы успели позаботиться о наличных. За мужчину никто не вступился, поэтому перевели его в самую дешёвую клинику, куда доставляют с одной целью – умереть. **** - Я не буйный... – Джууширо повёл плечами, пытаясь чуть освободить сцепленные за спиной руки. – Просто... Вы так мне кого-то напоминаете. Простите, я постараюсь больше не сорваться. Мужчина в белом халате недоверчиво поднял бровь и отряхнул рукава. На его лице была лёгкая щетина, а вьющиеся каштановые волосы едва прикрывали щёки. Укитаке отчаянно хватался за него взглядами, душой, растерзанным сердцем. Что-то было знакомое в облике, до боли родное. Но врач проходит мимо – а видение не проходит. Скулы сводит, хочется кричать от боли. Укитаке с лёгкой усмешкой осознавал, что правда сходит с ума: ещё бы, кидаться на первого встречного врача. Как только мужчина проходит мимо, Джууширо чуть пихают в спину, заставляя идти дальше. Для санитаров вряд ли в новинку подобные приступы. Собственно, как и заявления об адекватности... **** В столовой тихо. Сюда пускают только тех, кто ещё держится в сознании. Или, по крайней мере, не лезет на рожон. А ещё тут встречаются с больными родственники. Укитаке, закутанный в явно большую ему футболку, поёжился, грея руки об кружку с горячим чаем. Наблюдал за редкими посетителями, видел даже улыбки на искореженных судьбой лицах. Видел уставших родственников, которые брезгливо после каждой встречи вытирали руки, желая поскорей вырваться из этого помещения – и на месяц пропасть из жизни больного. Джууширо тихо беседовал сам с собой, разглядывая небольшую кружку, считая завитки на далеко не новой скатерти. «Уж лучше так, чем совсем без семьи» - утешать себя не видел смысла. Он помнил себя, исключительно попав в заключение. Он не мог знать, что такое семья, друзья, команда. Но скорбеть о то, что у него ничего этого нет, он всё равно мог, и душа почему-то начинала тихо ныть. **** С практикантами было хорошо. Они, всё же, куда больше нравились Укитаке, нежели привычные сотрудники: они были не так грубы, их ещё не сломило беспрерывное нахождение рядом с самой смертью, рядом с лишёнными рассудка людьми. Правда, посещали они больницу не слишком часто. Сегодня был один из таких редких деньков, и молодая, явно не выспавшаяся девушка намертво вцепилась в локоть Джууширо, сокрытый под синим свитером. Студентка так старательно выдерживала маршрут, что Укитаке невольно улыбался: он пока был сам в состоянии дойти до двора. Метель оставила свой отпечаток на улице в качестве больших, искрящихся сугробов. Изредка лёгкий ветер поднимал в воздух снег и Укитаке, как завороженный, наблюдал за ним, чуть приподняв уголки губ. В карих глазах ещё не угасли искры. Ладони замерзали без перчаток, непредусмотрительно оставленных в палате. Девушка, что-то прощебетав про туфли, оставила мужчину одного во дворе, тут же скрывшись за прозрачными дверями. Присев на запорошенную снегом скамейку, седовласый опустил веки и тяжело вздохнул. Почему-то ему казалось, что он умрёт, растворившись, как снег, упавший с ветки дерева, в большом и бесконечном потоке. **** Тут странно лечат. Кормят подозрительного вида таблетками, пытаясь усмирить ими и без того тихих больных, которые через пару недель начинают откровенно сходить с ума, а глаза начинают чернеть из-за расширившихся зрачков. Потом эти таблетки заменяют другими, пытаясь вылечить уже имеющиеся отклонения. И, в и тоге, придя к полной апатии, лечение считают удачным. Джууширо это настораживало, но он покорно глотал горькие пилюли, запивая их водой из мутного стакана. Покорно ходил на капельницы, покорно терпел непрекращающиеся боли, покорно переживал приступы. Он смирился, о чём свидетельствовала низко опущенная голова. Правда, это казалось ему нормальным: жить на одних лишь микстурках, потому что только они хоть как-то поддерживают состояние стабильным, а времени пробовать какое-то другое лекарство слишком мало. Либо же просто небезопасно. Укитаке привык к острому медицинскому запаху и к запаху горя. **** «Это всё таблетки... Я надеюсь» - уговаривает сам себя седой мужчина, закрыв ладонями глаза. Для него это редкость, топить рассудок в сладком сиропе. Или, по крайней мере, не в таком горьком, как реальность. Простыни смяты, тонкое одеяло вовсе лежит на полу. В занавешенное окно только пробиваются робкие рассветные лучи, а чувствовал себя Укитаке, словно пробежал стометровку. Было больно дышать, рёбра сводило судорогой. Опять во сне кто-то гладил его разметавшиеся, отросшие локоны. Снова кто-то оставил после себя нагретое местечко. Снова кто-то касался сухими губами лба. То ли сон, то ли явь – понять было сложно. Джууширо чувствовал себя крайне опустошённым, больным, несчастным. Ему хотелось, чтобы это был сон. Ему хотелось, чтобы это было на самом деле. Только не пускали путы сна открыть глаза, повернуться, взглянуть на ночного гостя. Было даже чуточку страшно. «Схожу с ума.. Теперь по-настоящему». Вздох. **** Если верить врачам, Укитаке сегодня шестьдесят. О чём яро свидетельствуют собравшиеся в уголках глаз морщины, впалые, выцветшие глаза и измождённые пальцы. Джууширо едва дышит. Он больше поход на обтянутый кожей скелет, чем на человека. И где там может поместиться душа – непонятно… Но душа есть, и она очень упряма. Не даётся в руки смерти, столь щедрой к остальным товарищам. Наверное, Укитаке знал, что на днях сотканное из дыма и пепла ничто заглянет и к нему. Мужчина сидел на скамейке перед входом в больницу, пряча руки в складках халата. Белого. Медицинского. Спросишь – Укитаке и не вспомнит, кто из санитаров расщедрился… Потухшим взором Джууширо обводит всё вокруг, словно видит в первый раз. Осень холодная выдалась. Ещё недавно шёл дождь, превратив грунтовую дорожку в болото. Ветер устало гоняет по небу серые облака. Сердце устало гоняет по жилам кровь. Наверное, Укитаке и не сразу понял, что умирает. Только когда в его глазах отразился белый мрамор Сейрейтея, только когда тонкие пальцы потянулись вперёд, теряя свою старость, боль и усталость чёрным песком, когда словно кто-то умелой рукой стирал морщины с лица и возвращал глазам живой цвет… Только на долю секунды парк узрел шинигами Укитаке Джууширо, капитана тринадцатого отряда, тянущегося вникуда. Тянущегося в вечность. А после серые искры раскрасили воздух, и белый медицинский халат опал на землю.