Сгоревшие одуванчики их истории

Когда-то сказки были лишь незамысловатыми выдумками с умными, поучительными выводами, а дети верили, что ‘сдувая’ одуванчики и загадывая желания, они (желания) обязательно исполнялись. Годы шли, дети переставали верить, вырастали и напрочь забывали об историях, где с красивым серебром одуванчика улетали проблемы. Все казалось чем-то нереальным, таким призрачно-серым, а небо было лазурно-голубым, и еще в волосах плясало солнце, улыбки были искренними. Тогда мир казался призрачнее, он был открыт и неизвестен, и серебро одуванчиков забирало проблемы. Когда парень (он никогда не называл своего имени, совсем-совсем) сидел на крыше многоэтажного дома и наблюдал за нерасторопным ритмом города, его тело охватывал прохладный ветерок, заставляющий распахнутую рубашку развеваться по ветру. А сам темноволосый только прикрывал блаженно глаза и подставлял лицо под лучи заходящего солнца, надеясь получить чуть больше тепла, чем обычно. Были долгие ночи, короткие дни. Десятки и сотни сожженных писем, непрочитанных e-mail'ов; зажигалки, взятые у друзей, лежали вокруг него, переливаясь под упорными лучами солнца, и парень зачастую просто опирался руками позади себя и пальцами постукивал по вибрирующему телефону, который требовал его внимания. Он любил долгие ночи и короткие дни, было в них что-то специфическое и неправильное. Потому что ночь для него начиналась уже в шесть часов вечера, а день в час дня. И да, ночи были долгими, дни – короткими. Были ранние рассветы, запомнившиеся мыслями о неизменном, о чем-то крайне отстраненном и родном до скрипа в зубах, потому что так было правильнее и надежнее, и сердце оставалось в сохранности и его совсем-совсем никто не трогал. Когда парень сидел там, на крыше, один, ближе к семи часам утра к нему поднималась стройная светловолосая девушка, которая протягивала ему стакан с кофе, улыбалась и тоже молчала, потому что так было удобно, и он не знал ее имени (как и она его, к слову). На пятый рассвет она оставила ему свой номер телефона и написала маленькую букву ‘g’ в уголочке, чтобы он просто смог вбить ее в свой список контактов. Когда она ушла, он добавил ее номер в список контактов, а листочек сжег одной из своих зажигалок, которые лежали по цветам вокруг него, а пепел развеялся, уносясь легким ветерком как можно дальше, что больше никто и никогда не узнал бы, что есть некая G, которая оставила ему номер. Парень, который любил позднюю весну за одуванчики, всегда заплетал из цветочков венки, потому что его младшие сестры обожали их, а он любил смотреть на искреннюю улыбку. Когда он был младше, то сестры обычно садились вокруг него, пока его ловкие пальцы переплетали между собой стебли, он рассказывал им странные истории. Одной из них была та, где одуванчики сжигали, чтобы желания исполнились. Тогда самая младшая сестра хмурилась и убегала к матери, которая только целовала её в макушку и отправляла обратно. А парень говорил об одуванчиках и о том, как они красиво разлетаются на ветру. Вернувшись, она лепетала о том, что ‘одуванчики сдувают; правда же, сдувают’, а брат талдычил о своем. И после этого он водружал на ее голову венок и обнимал крепко, губами прижимаясь к макушке. А сейчас он сидел на крыше, пил кофе от той самой G, которая теперь уходила раза в три быстрее и говорила о каком-то Джо, который подвозил ее каждый день до университета. Весна пришла быстрее, чем ему хотелось, поэтому этой ночью он сидел в одиночестве, вокруг него были разложены зажигалки, а еще рядом лежало два одуванчика. Парень проводил пальцами по стеблю, боялся разрушить его аккуратные очертания, а небо постепенно окрашивалось в алые цвета. Тогда он услышал скрип. Повернулся, на входе на крышу стоял высокий парень, с легкой улыбкой на губах и его волосы были взъерошены и растрепаны, а в руках два стакана с кофе. Он подсел к нему ближе, отдал стакан. А парень держал в руках одуванчик и поджег его, в секунду позволяя сгореть в его руке, оставляя лишь зеленый стебель. Незнакомец подтолкнул кофе и взял еще один цветок и поднес к нему зажигалку, а улыбка у него была светлая-светлая, а глаза карие-карие. — Одуванчики надо сжигать, не сдувать, — и вложил в руку «обитателя крыши» зажигалку, — я брат Джи, Лиам. — Зейн. — Рад узнать твое имя, Зейн, — и парень ушел быстро, и возвращался каждой ночью то с пледом, то с термосом, то с вкусной выпечкой. Однажды он пришел с охапкой одуванчиков и сказал лишь об одном: — В каждом цветке есть своя история, пусть наша сгорит вместе с ними. И он сжег их все дотла, заставляя развеваться на ветру, а на лице Зейна расцвела слабая улыбка, которая раскрасила доселе угрюмое лицо. И Лиам только сел рядом, укутался в тот же плед и положил голову на плечо Зейна, потому что так было теплее и удобнее, а Джи теперь гуляет с Джо, не с парнем с крыши. Были холодные ночи.

Была нелепая история.

Были они.